Полковник сразу переменился в лице. Он думал, что ему попался командир нашего отряда. О Василии Петровиче Сухове шла хорошая молва среди добрых людей, и белобандиты охотились за ним. Даже назначили премию за его голову в тысячу рублей золотом. Полковник встал, прошёлся по комнате, подумал: «Хорошая птица попалась». Сухов смотрел на него и тоже думал: «Как бы удрать?» Лицо у полковника холёное, нос острый и тонкий, глаза узкие, злые, а сам толстый, неуклюжий. Решив, что перед ним знаменитый партизанский командир, полковник ещё больше заважничал и потому казался совсем медведем.
— Как ваша фамилия? — после продолжительной паузы снова спросил полковник.
— Я уже сказал — Василий Сухов.
— Ты командир отряда большевиков?
— Я красногвардеец! — гордо ответил Сухов.
— Хорошо. Где ваш отряд?
— Наш отряд действует…
— Где действует?
— На Урале…
— Где? — уже нервозно повторил полковник, почувствовав, что от этого не сразу добьёшься правды.
— Я ответил, — спокойно сказал Сухов. Он тоже подумал, что его принимают за брата и потому решил не уронить чести командира отряда. Это даже прибавило ему сил.
Полковник сел за стол, долго смотрел на Сухова и потом, навалившись на стол, сказал тонким, квакающим голосом:
— Вот что, Сухов! Давайте будем говорить откровенно. Ваше дело проиграно! Я обещаю вам сохранить жизнь. Понимаете?! Я вам — жизнь, а вы мне — всё необходимое об отряде. Я говорю с вами, как русский офицер, слово которого — закон. Ясно? — Полковник стал вежлив. Вначале он говорил Сухову «ты», теперь обращался на «вы».
— Вполне понимаю, господин полковник.
— Ну-с, а раз так, — ближе к делу.
Полковник снова поднялся из-за стола и начал ходить по длинной комнате, заложив руки за спину, как бы давая время противнику подумать. На столе он оставил свой наган. Было ли это преднамеренно сделано им или по рассеянности, но когда взгляд Сухова упал на оружие, а полковник был у двери, Сухов схватил наган и выстрелил в спину врага. К сожалению, Сухов промахнулся и полковник вывалился за дверь. Сухов закрылся в его кабинете. Поднялась суматоха, но Сухову некуда было выйти, кроме двери. Только теперь он увидел, что окно зарешечено.
Долго белые думали, как войти в эту комнату. Несколько раз вели они с Суховым переговоры через дверь, несколько раз ему приходилось отстреливаться, но скоро кончились патроны, и тогда казаки сломали дверь, Сухова избили, связали и снова бросили в арестантский вагон. Полковник не решился расправиться с ним самолично и срочно по телефону доложил начальству, что пойман командир отряда красных.
Ночью в вагон к Сухову вошёл полковник и какой-то другой человек с папкой. Сухов понял, что второй — следователь. Снова пытались допрашивать. На этот раз избили Сухова до потери сознания, но он ничего не сказал. Потом его облили холодной водой, и следователь заявил:
— Я должен объявить тебе постановление военно-полевого суда. Ты — Василий Сухов… — Он сделал длинную паузу, как бы давая понять Сухову, что он не торопится зачитать приговор, вытер лысую голову серым платком и заключил: — приговорён к расстрелу…
Сухову было всё безразлично. Он часто терял сознание, чувствовал себя смертельно усталым и очень хотел спать. Только бы спать, а там что угодно. И когда полковник со следователем ушли, он уснул… Казаки не ожидали нападения. И хотя наши люди были сильно утомлены переходом и голодом, бой вызвал у нас подъём. Мы выбили белых со станции, освободили Сухова, а через день соединились с другим отрядом Красной Гвардии. И вскоре мы начали изгонять белобандитов с родного Урала.
— Иван Иванович, а что случилось с третьим разведчиком? — спросил Ваня.
— Не знаю. Мы его так больше и не видели. Он, наверное, решил уйти от нас и, может быть, к белым попал, и они его расстреляли. Туда ему и дорога. Поступил он, конечно, как трус и предатель.
Ребята провожали Зимина до самого дома. По дороге много было расспросов, а когда расходились по домам, Серёжа сказал Ване:
— Ты сегодня поступил так же, как третий разведчик у товарища Зимина.
— Ну да! Я не трус…
— А вот и трус… — заметил Юра.
— Думать надо, Ваня, — добавил Женя.
— Устал я сегодня, — неожиданно отозвался тот.
— Ему мама запретила сегодня переутомляться и думать, — съязвил Серёжа.
Ребята громко засмеялись, но Спицын принял эту шутку, как оскорбление мамы, и сказал с угрозой:
— Ты маму сюда не впутывай, а то я драться буду.
— Это ты умеешь, — спокойно заметил Серёжа.
По домам разошлись довольные первым днём лагерной жизни.
Иван Иванович Зимин прихворнул. После недельной болезни он впервые вышел из дому. День был тёплый, тихий, и потому старик пошёл на воздух, а заодно хотел посмотреть свой приусадебный огород, в котором кто-то ночью напакостил. Очень неприятным и обидным показалось старикам это неслыханное озорство.
Огород у Зиминых был малюсенький. Иван Иванович сам городил несколько дней прясло, дважды перекапывал лопатой землю, а его жена посадила две грядки картофеля, да по маленькой грядке моркови и капусты.
Лето было сухое, и Зимины часто поливали свой огород, таская воду из колодца за четыре квартала от дома. Одним словом, много труда положили старики на свой крохотный огород, надеясь запастись овощами на зиму. Но каково было их огорчение, когда за две ночи с огорода исчезло несколько кочанов совсем ещё молодой капусты, полгрядки моркови и порядочное количество картофеля!
После обхода огорода Иван Иванович сидел на завалинке и думал: кто бы это мог напакостить. Сначала ему казалось, что это могли сделать ребята из пионерского лагеря, так как в вечер встречи с ними он видел, как они в большой костёр положили много картофеля. Однако, подозревая ребят в этом, он не высказал этих предположений даже своей жене. Тем более, что отпечатки обуви на грядках явно принадлежали взрослому. Но ведь и подросток мог надеть сапоги взрослого.
Юра, Женя и Володя Серов ходили в магазин покупать волейбольную сетку. Увидев Ивана Ивановича на завалинке, они остановились и радостно поприветствовали его:
— Здравствуйте, Иван Иванович.
— Здравствуйте, ребята, — как всегда ласково ответил он и пригласил присесть. Пареньки охотно согласились.
Разговор завязался быстро. Юра безудержу рассказывал о впечатлениях от встречи с Иваном Ивановичем, о делах в лагере и вдруг в приливе откровенности сказал, что у его сестрёнки пропал в лагере портфельчик с книгой. Этого «секрета» никто не должен был знать вне лагеря, но Юра и сам не знал, как так случилось, что он проболтался.
— У меня, ребята, тоже пропажа случилась, — со вздохом сказал Иван Иванович.
— Обокрали?
— Так, пустяк, — сказал Зимин и добавил, глядя прямо в глаза ребятам: — Кто-то в огород мой начал ночью похаживать. Позавчера вырыл картошку, нынче ночью капусту и морковь попробовал. Прямо напасть! Всё лето поливали, ухаживали, а к зиме всё выдерут, самим ничего не останется, видать.
— Вот подлость какая! — искренне возмутился Володя, а Женя добавил:
— Поймать бы да в милицию…
Иван Иванович, улыбнувшись, посмотрел внимательно на ребят и подумал: «Нет, эти не украдут, зря я о них плохо подумал…»
Ребята ушли, а Иван Иванович ещё долго сидел на завалинке и упрекал себя, называя старцем, выжившим из ума, за то, что заподозрил ребят без всякого на то основания.
Ребята вернулись в лагерь к обеду. Юра и Володя нашли Серёжу на футбольной площадке и, волнуясь, рассказали ему всё, что слышали от Ивана Ивановича. Рассказ взволновал и Серёжу.
— Это, действительно, свинство! Надо что-то придумать.
— Чего тут придумаешь? — возразил Юра. — Украли, так теперь ведь не вернёшь. Вот только плохо, что украли уже дважды, значит, могут ещё залезть.
Серёже вдруг стало ясно, что раз вор побывал дважды, то пойдёт и в третий раз. Кому-то понравилось это занятие, знает, что старик да старуха плохие охранники своего огорода.
К вечеру у ребят созрел план охраны огорода Зиминых.
Когда об этом плане рассказали Ване, он сразу же увлёкся им. Женя, как всегда, ответил:
— Я пойду, только надо с мамой договориться, она не очень-то разрешает мне шляться по ночам.
Ему пообещали, что дело с его мамой будет согласовано. Нехватало ещё хотя бы двух-трёх ребят, но подходящих не было.
Собрались, как всегда, у сосны, важные, решительные. Ваня уже рисовал картину, как они поймают вора, надают ему тумаков, а потом отведут в милицию. Он вслух высказал свои мысли Жене. Тот, конечно, согласился со всеми доводами товарища, только ни одним словом не комментировал его план: рот его был забит сухарями.
