— Да. Не волнуйся, у нас тебе нечего бояться, — Сысой успокоительно похлопал гостя по плечу.
— Странная какая пещера. Я никогда не видел такой! — признался Робин, озираясь вокруг. — Светлая и… такая маленькая…
— Это не пещера, а палата, — пояснил Сысой. — И, кстати, если ты не заметил, ты лежишь в кровати. У вас, отщепенцев, по-моему, нет кроватей? Да?
— Откуда ты знаешь, что я отщепенец?
— Гм! — усмехнулся Сысой. — Нетрудно было догадаться!
— А как ты догадался? — не унимался Робин.
— Да ведь только вы, отщепенцы, ничегошеньки на свете не знаете! Такие необразованные! И ничему-то толковому вас не учат! — неожиданно рассердился старик.
Но, всмотревшись в растерянное лицо Робина, и, видимо, пожалев его, добавил:
— Но ведь ты и не совсем уже отщепенец. Из ваших сюда мало кто попадает. Так что ты, брат, можно сказать, за много-много лет один такой. Один — на всю вашу гиблую Пещеру!
При этих словах Робин невольно содрогнулся, потому что вдруг очень ясно вспомнил свою Пещеру. В том, что она гиблая, как утверждал Сысой, сомневаться не приходилось.
— А я здесь надолго? Не скажешь? — робко спросил он, с надеждой всматриваясь в широкие серые глаза старика. — А? Надолго?
— Не знаю, — пожал плечами Сысой. — Откуда ж мне-то знать! Это, смотря… как будешь себя вести, — тут он чему-то улыбнулся. — А, всё равно не мне решать!
— Ох-ох-ооо… — глухо простонал Робин. — О-о-о…
— Ну, завыл! — с досадой отмахнулся Сысой. — Что ты воешь-то? Привык выть, как шакал, в Пещере! Пора отвыкать! Здесь тебе не Пещера, всё-таки цивилизация! — многозначительно произнес Сысой и для убедительности потряс указательным пальцем.
— Страшно-о-о, — снова взвыл Робин. — Мне страшно!..
— Вот ещё, страшно ему!.. Не такой уж ты пугливый, как представляешься. Давай-ка рассудим! От отщепенцев сбежал? Сбежал. Значит, не испугался. Так. Потом в дупло полез? Полез. Причём, опять же, по собственной воле. Верно я говорю? А главное, ты сам, в одиночку дикий лес преодолел! Так? Ну вот, значит, ничего-то ты в лесу по-настоящему не боялся. Согласен?
— Согласен, — машинально ответил Робин.
— Теперь-то ты понял, откуда я знаю, что ты не из робкого десятка?
— Понял, — столь же машинально согласился Робин.
— Видишь ли, если бы ты по-настоящему боялся, то до конца леса ни за что бы не дошёл. Да что там до конца — до середины! Потому что, как известно, страх парализует волю. Если бы ты ему поддался, съел бы тебя там давно кто-нибудь. Понятно?
— Понятно, — сказал Робин. Хотя ему ничего не было понятно.
— Лес по эту сторону дупла дикий, — принялся объяснять Сысой. — Он так и кишит хищниками, ядовитыми насекомыми и, вообще, разными гадами. И он, этот лес, нам не подчиняется. Он никому не подчиняется. Он сам по себе. Понятно? Так что тебе никто не помог через него пройти, ты сам с ним справился, самостятельно. Потому-то мы тебя и притащили в Деревню, что ты справился. Понятно?
— Понятно, — тихим голосом сказал Робин. Голова у него кружилась от слабости, а глаза сами собой слипались.
— Ты до нашего пространства всего-то два шага не дошёл! Но несло тебя определённо к нам, — значительным тоном произнёс Сысой.
«Ну да, конечно… — сквозь лёгкую дрему размышлял Робин. — Шёл я совсем не к вам, а куда глаза глядят. И всё же я очень рад, что попал именно к вам, и мне бы очень хотелось здесь навсегда и остаться. Пусть бы даже пришлось веки вечные сидеть в этой странной крохотной пещерке с жёлтыми стенами и никогда не видеть ни леса, ни птиц…»
«Пеструшка!» — неожиданно вспомнил он. Это воспоминание на миг отогнало от беглеца неотвратимо наваливающийся сон. «Куда же она подевалась?»
Как только Робин подумал о птичке Пеструшке, ему послышался лёгкий шум маленьких крылышек. Робин стал недоумённо озираться, но ничего не увидел.
— Что, брат, потерял кого? — встревожился Сысой.
— Да нет, — грустно отозвался Робин. — Показалось! Птичка одна была со мной. В лесу. Не в том, где я упал, а в другом. Пеструшка, я назвал её Пеструшкой. Потерялась она где-то…
— А!.. Пичужка-то? — оживился старик. — Ну как же, видел её, знаю! Пеструшка твоя была здесь, недавно совсем. Да ведь это она нам и сообщила о тебе: сказала, что ты в диком лесу лежишь бездыханный, вот мы и отправились тебя искать.
— Да как же она узнала? — поразился Робин, — Её ведь там со мной не было.
— Мало ли, — уклончиво ответил Сысой. — Они много всего знают, такие птицы: дар у них на это особый, понимаешь?
— Понимаю… А… увидеть Пеструшку можно? — робко попросил путник.
— Сейчас — нет. По-моему, она уже к себе домой улетела, в Грот.
— В Грот? — недоуменно переспросил Робин.
— Ну да, она ведь живёт там, в Гроте. По-твоему, она Пеструшка, а по-нашему — Проводник.
— А я смогу её когда-нибудь увидеть?
— Не знаю, не знаю… — задумчиво протянул Старик. — Впрочем, всё возможно. Вероятности такой тоже исключать нельзя.
«Как непонятно он всё объясняет…» — сквозь вновь подступившую дрёму подумал Робин.
— Вы сказали, Пеструшка в Гроте живёт? Может быть, я смогу когда-нибудь сходить туда, навестить её.
— Хм, и такой возможности тоже исключать нельзя.
— Значит, можно будет? Да?
— Какой ты быстрый! — с незлой усмешкой сказал Старик. — Подожди, брат, оклемайся сначала немножко…
Робин устало опустил голову на подушку. Дремота снова неумолимо овладевала им. Он словно издалека слышал слова Сысоя, но смысл стариковских речей уже начал ускользать от него: сон властно и быстро окутывал Робина. Беглец не сопротивлялся, а наоборот, охотно поддавался сну. Такого с ним ещё не случалось, пожалуй: впервые за всю свою недолгую жизнь он не боялся уснуть!
— Проснись, Робин, проснись, наконец! — донёсся до беглеца незнакомый мягкий, но настойчивый голос. Он почувствовал, что кто-то трясет его за плечи. Разлепив веки, Робин снова увидел перед собой незнакомое лицо.
«Это уже другой!» — пронёслось у него в голове.
— Ну вот, молодец, проснулся! — довольным тоном сказал новый незнакомец. — Ты, приятель, уже трое суток спишь!
— Я Робин, — сообщил незнакомцу беглец.
— Да знаю я, что ты Робин, приятель! Знаю!
— А ты кто? — поинтересовался Робин.
— А я Санитар. Ты можешь называть меня Санитаром, если хочешь, а вообще-то моё имя — Лоиз.
Лоиз казался полной противоположностью Сысою, по крайней мере, внешне. Санитар был высок и худощав, лицо имел вытянутое, а нос острый. Серые глаза его смотрели пристально, словно хотели проникнуть в самую душу собеседника.
— Ты прямо как Рентген, — ни с того ни с сего заявил Робин, не понимая сам, что именно он сейчас сказал.
— Ну вот, — одобрил его Лоиз. — Видишь, какой ты молодец. Сколько всего помнишь из своего детства!
— У меня… не было детства, — поправил Робин Санитара.
— Было. Видишь ли, у всех бывает детство. И у тебя было! Только у тебя оно было слишком трудным, и поэтому твоё подсознание почти полностью стёрло все воспоминания о нём. Однако иногда, как видишь, что-то нет-нет да и прорывается. Хотя после нескольких лет жизни среди отщепенцев удивительно, что ты имя-то своё помнишь! — улыбнулся Лоиз.
Улыбка у Лоиза была не простодушная и широкая, как у Сысоя, а сдержанная, скорее всего, вежливая.
— В детстве у тебя было подозрение на туберкулёз, и в лечебных целях тебя часто подвергали облучению, — продолжал Санитар. — Приходилось делать много рентгеновских снимков. Видимо, воспоминания об этом хранились на самом дне твоей памяти, а сейчас они всплыли случайно.
Похоже, у этого худощавого санитара с вежливой улыбкой припасён готовый ответ на все случаи жизни.
— Откуда ты это знаешь? Про меня? Что у меня детство было и… вообще всё? — поинтересовался Робин.
— Так ведь пришлось в архив человека отправить, чтобы разузнать о тебе немного. Надо же нам представлять, с кем приходится дело иметь…
— Расскажи мне что-нибудь о моём детстве, — неожиданно перебил Санитара Робин.
— Ну, я не думаю, чтоб это было особенно интересно. И вообще… вряд ли такие рассказы пойдут тебе на пользу… — замялся Лоиз. — А, впрочем, спрашивай. Что бы тебе хотелось знать о себе?
Робин задумался и внезапно понял, что на самом деле ему не хочется ничего узнавать о своём детстве. Интуиция подсказывала ему, что такое знание не принесёт радости, да и Лоиз ясно дал понять, что ничего особенно радостного с Робином в те годы не происходило. Кроме того, беглецу с избытком хватало воспоминаний о Пещере, где его постоянно унижали.
— Я хотел бы знать только, сколько мне лет? — почему-то спросил Робин.
— Девятнадцать, — охотно ответил Лоиз. — Ты — Робин Беглов, тебе девятнадцать лет.
