Гарри немного помолчал, размышляя, потом спросил:
– Значит, если уничтожить все крестражи, Волан-де-Морта всё-таки можно будет убить?
– Думаю, это так, – ответил Дамблдор. – Без своих крестражей он превратится в простого смертного с изуродованной, ссохшейся душой. Не забывай, однако, что, хоть душа его и повреждена настолько, что её уже не поправишь, мозг и магическая сила Волан-де-Морта остаются нетронутыми. Чтобы убить волшебника, подобного Волан-де-Морту, даже лишившегося крестражей, необходимы редкостное искусство и редкостное могущество.
– Но у меня ничего этого нет! – выпалил Гарри, не сумев вовремя остановиться.
– Вот именно, что есть, – сказал Дамблдор. – Ты обладаешь могуществом, которого у самого Волан-де-Морта никогда не было. Ты способен…
– Да знаю я! – нетерпеливо воскликнул Гарри. – Я способен любить!
И еле-еле удержался от того, чтобы прибавить: «Большое дело!»
– Да, Гарри, ты способен любить, – произнёс Дамблдор, и по лицу его было видно: он в точности знает, что именно чуть было не ляпнул сейчас Гарри. – И это, если вспомнить всё, что с тобой случилось, великая и знаменательная способность. Ты просто слишком юн, чтобы понять, насколько ты необычен, Гарри.
– Выходит, пророчество, говоря о силе, которой не будет знать Тёмный Лорд, подразумевает всего-навсего любовь? – спросил несколько обескураженный Гарри.
– Да, всего-навсего любовь, – ответил Дамблдор. – Но только не забывай о том, что сказанное в пророчестве лишь потому исполнено значения, что им его наделил Волан-де-Морт. Я уже говорил тебе это в конце прошлого года. Волан-де-Морт выбрал тебя, потому что ты представляешь для него наибольшую опасность, а сделав это, сам же тебя в такого человека и превратил!
– Так ведь оно всё к тому же и сводится…
– Нет, не сводится! – теперь уже нетерпеливо оборвал его Дамблдор. И, ткнув в Гарри почерневшим пальцем, сказал: – Ты придаёшь пророчеству слишком большое значение!
– Простите, – залепетал Гарри, – простите, но вы же сами говорили, что пророчество означает…
– Если бы Волан-де-Морт ничего о пророчестве не узнал, могло бы оно сбыться? Значило бы хоть что-нибудь? Конечно нет! Ты думаешь, каждое предсказание, что хранится в Зале пророчеств, непременно сбывалось?
– Но ведь вы сами сказали мне в прошлом году, – возразил сбитый с толку Гарри, – что одному из нас придётся убить другого…
– Гарри, Гарри, так ведь это лишь потому, что Волан-де-Морт совершил серьёзнейшую ошибку, начав действовать, полагаясь на слова профессора Трелони! Если бы Волан-де-Морт не убил твоего отца, разве он поселил бы в твоей душе яростное желание отомстить? Разумеется, нет! Если бы не вынудил твою мать умереть, спасая тебя, разве получил бы ты магическую защиту, преодолеть которую он не в силах? Разумеется, нет, Гарри! Ты понимаешь? Волан-де-Морт сам создал худшего своего врага, как делают и все остальные тираны! Ты хоть представляешь, до какой степени боятся тираны тех, кого они угнетают? Каждый из них сознаёт, что рано или поздно среди множества их жертв наверняка появится тот, кто восстанет против них и нанесёт им ответный удар! И Волан-де-Морт ничем от них не отличается! Он вечно настороже, вечно высматривает того, кто бросит ему вызов. Он услышал о пророчестве и начал действовать, и в итоге не только сам подобрал себе врага, который способен прикончить его, но и снабдил этого врага смертоносным оружием!
– Но…
– Очень важно, чтобы ты понимал это, Гарри! – сказал Дамблдор, поднимаясь из кресла и начиная прохаживаться по кабинету взад и вперёд. При каждом шаге полы его поблёскивающей мантии взметались, легко шелестя. Гарри никогда ещё не видел старого волшебника таким взволнованным. – Попытавшись убить тебя, Волан-де-Морт сам избрал удивительного человека, сидящего сейчас передо мной, и сам дал ему средства для борьбы, которые позволят ему сделать своё дело! Это промах Волан-де-Морта. Он наделил тебя способностью проникать в его мысли, в его стремления и даже понимать змеиный язык, на котором он отдаёт приказы, и всё-таки, Гарри, несмотря на полученную тобой привилегию, на умение постичь самую суть Волан-де-Мортова мира (а это дар, ради которого любой Пожиратель смерти убил бы не задумываясь), Тёмные искусства ни разу не показались тебе притягательными, ты ни на секунду не выказал желания стать одним из последователей Волан-де-Морта!
– Ещё бы я его выказал! – гневно воскликнул Гарри. – Он же убил маму и папу!
– Коротко говоря, тебя защищает твоя способность любить! – громко произнёс Дамблдор. – И это единственная защита, которая способна противостоять пожирающей Волан-де-Морта жажде власти! При всех выпавших тебе испытаниях, при всех страданиях сердце твоё осталось чистым, таким же, каким было в одиннадцать лет, когда ты взглянул в зеркало, отразившее твои сокровеннейшие желания, и оно показало, что стремишься ты не к бессмертию, не к богатству, но лишь к тому, чтобы преградить путь лорду Волан-де-Морту. Ты хоть понимаешь, Гарри, как мало на свете волшебников, которые могли бы увидеть в этом зеркале то, что увидел ты? Волан-де-Морту стоило бы уже тогда сообразить, кто ему противостоит, да он не сообразил!
Но теперь он знает это. Ты проникал в разум лорда Волан-де-Морта без всякого вреда для себя, а вот он не способен овладеть тобой, не испытывая при этом смертной муки, что он и обнаружил тогда, в Министерстве. Не думаю, что Волан-де-Морт понимает, в чём тут причина. Он до того спешил изуродовать свою душу, что ни разу не остановился, чтобы задуматься над тем, какой силой обладает душа незапятнанная и цельная.
– И тем не менее, сэр, – сказал Гарри, прилагая героические усилия, чтобы не выглядеть вздорным спорщиком, – разве всё это не сводится к одному и тому же? Я должен попытаться убить его, иначе…
– Должен? – воскликнул Дамблдор. – Разумеется, должен! Но не потому, что так говорится в пророчестве! А потому, что ты, ты сам, не будешь ведать покоя, пока не предпримешь такую попытку! Мы оба знаем это! Вообрази, прошу тебя, только на миг вообрази, что ты никогда о пророчестве не слышал! Какие чувства ты питал бы сейчас к Волан-де-Морту? Подумай!
Гарри смотрел на расхаживающего по кабинету Дамблдора и думал. Он думал о матери, об отце, о Сириусе. Думал о Седрике Диггори. Думал обо всех известных ему страшных деяниях лорда Волан-де-Морта. И ему казалось, что в груди его разгорается, доставая до горла, пламя.
– Я хочу, чтобы с ним было покончено, – негромко сказал он. – И хочу сделать это сам.
– Ещё бы! – вскричал Дамблдор. – Ты понимаешь? Пророчество не означает, что ты обязан делать что бы то ни было! А вот лорда Волан-де-Морта пророчество заставило отметить тебя как равного себе… Иными словами, ты волен сам выбирать свой путь, волен повернуться к пророчеству спиной! А Волан-де-Морт так и будет руководствоваться пророчеством. Он по-прежнему будет охотиться за тобой, а отсюда с определённостью следует, что…
– Что одному из нас придётся, в конце концов, убить другого! – подхватил Гарри.
И всё же он наконец понял, что пытается втолковать ему Дамблдор. «Разницу, – думал Гарри, – между тем, что тебя выволакивают на арену, где ты должен лицом к лицу сразиться со смертью, и тем, что ты сам, с высоко поднятой головой, выходишь на эту арену. Кое-кто, возможно, сказал бы, что выбор тут невелик, но Дамблдор знал, а теперь, – думал Гарри, ощущая прилив гордости, – знаю и я: в этой разнице вся суть и состоит.»
Измотанный, но довольный ночными трудами, Гарри на утреннем уроке заклинаний рассказал Гермионе и Рону обо всём, что случилось (предварительно наложив заклятие Оглохни на всех, кто сидел поблизости). Ловкость, с которой он вытянул воспоминания из Слизнорта, произвела на его друзей сильное впечатление, а когда Гарри поведал им о крестражах Волан-де-Морта и обещании Дамблдора взять его с собой, если удастся найти хоть один из них, друзья и вовсе разинули рты.
– Ну и ну! – воскликнул Рон, когда Гарри закончил, и, забыв о волшебной палочке, нацеленной в потолок, машинально взмахнул ею. – Вот это да! Ты и вправду собираешься отправиться с Дамблдором?.. И попытаешься уничтожить?.. Ну и ну!
– Рон, из-за тебя снег пошёл, – страдальческим тоном произнесла Гермиона и, схватив его за запястье, направила палочку в сторону от потолка, с которого и вправду начали падать большие белые хлопья. От внимания Гарри не ускользнул свирепый взгляд основательно покрасневших глаз, которым сидевшая за соседним столом Лаванда Браун смерила Гермиону, немедленно выпустившую руку Рона.
– Ах, да, – сказал Рон, с недоумением оглядывая свои плечи. – Прости… Глянь-ка, у всех такой вид, будто их жуткая перхоть одолела…
И он стряхнул с плеч Гермионы несколько снежинок. Лаванда залилась слезами. Рон с безмерно виноватым выражением повернулся к ней спиной.
