Мария Некрасова
Большая книга ужасов-10
Глава I
Как меня выгнали с урока, а потом перевели из восьмого класса в десятый
Липатов маньяк, и тому есть документальные подтверждения. Записочки типа «Лебедева дура» я получаю по три раза за урок. Да чего там! Этот ненормальный до сих пор бы дергал меня за косички, если бы я не подстриглась два года назад под свою любимую Тутси; до сих пор клал бы мне на стул кнопки, если бы я не купила на зиму ватные штаны; до сих пор отвешивал бы мне подзатыльники, если бы я не записалась в секцию карате. А ведь мы уже в восьмом классе! Я понимаю, он влюбился и не знает, как привлечь мое внимание, но от этого не легче.
Мама говорит, что из таких упертых маньяков вырастают великие ученые и политические деятели. Насчет ученых сомневаюсь – Липатов двоечник, а насчет политиков – что ж, он действительно отлично умеет портить людям жизнь.
В этот свой день рождения я не ждала ничего особенного. Уже не маленькая, знаю: люди старше двенадцати лет редко получают в подарок то, чего хотят больше всего. Потому что хотят многое. В классе мне надарили бесполезных мягких игрушек, тонну безвкусной бижутерии, гору ластиков-ручек – в общем, никто не соригинальничал, кроме, конечно, Липатова. Ни за что не угадаете, что он мне подарил!
КРЫСУ! Живую! Рыжую, как морковка, и без клетки. Что тут началось! Девчонки с визгом полезли на парты, мальчишки заржали, короче, праздник сразу стал веселым. Я стояла с крысой на плече и не знала, благодарить его или, может, по шее съездить? Крыс-мышей я не боюсь, так что сделать гадость у Липатова не получилось. Но, как говорит бабушка, «Мне не дорог твой подарок, дорога твоя любовь». Так что по шее я ему съездила, но крысу взяла – отдашь, он ее, пожалуй, замучает или подложит кому-нибудь из учителей, что, в общем, одно и то же.
Пришла физичка, оценила обстановку и выгнала нас с крысой. Это был последний урок, так что я особенно не возмущалась. Липатов, хотел он этого или нет, одно благородное дело сделал – отпустил меня пораньше домой. Сам выскочил следом.
– Светка! Подожди! Ты че, обиделась, Свет? – закричал он.
Я цапнула в раздевалке свой тулуп и выскочила на улицу. Липатов за мной. Он шел рядом, потупившись.
– Я думал, ты любишь животных... Извини, Свет.
Крыса на моем плече сопела мне в ухо. В голову лезли положенные в таких случаях вопросы: как ее назвать, чем кормить и что скажет мама? В том, что ругаться она будет, я не сомневалась. Мама терпеть не может животных в доме. Я пробовала в детстве притащить котенка – что было! Мне припомнили все грехи, от пролитого на ковер варенья до герани, съеденной в несознательном возрасте. На котенка повесили всех собак: и блохастый он, и лишайный, и царапучий, и мебель портит... Котенка папа отвез на «Птичку», а я с тех пор больше не рисковала.
– Я-то люблю, – буркнула я Липатову, – мать не любит.
Липатов виновато покосился на крысу и выдал:
– Правило знаешь? Дареное не возвращают.
Я сказала, что и не верну, будь спок, и он заметно приободрился. Порылся в рюкзаке и достал диск группы «Гимназия»:
– Вот еще. Твоя любимая Тутси.
Я взяла и молча кивнула. Тутси – солистка группы. Я ее не люблю. Да я ее ненавижу просто! Она старуха, ей двадцать четыре – я на десять лет моложе. Она толстая, обхват бедер – девяносто пять! У меня девяносто. Она поет под «фанеру»! И двигаться не умеет! Я пою и танцую дома перед зеркалом без всякой «фанеры» в сто раз лучше этой Тутси. Но при этом она – звезда, а я рядовая восьмиклассница, каких полно на необъятных просторах нашей родины. Где справедливость?
– Ну хочешь, я твоей матери объясню? – наседал Липатов. – Крысы, они хорошие, умные, умнее кошки. И не кусачие вовсе, если правильно воспитывать.
Я подумала: почему нет? При Липатове мама точно не будет ругаться. И согласилась.
Мы шли через парк. Вообще, парк – сильно сказано. Зеленый пятачок среди шумных улиц. Смех, а не парк! К тому же половину пятачка занимал особняк академика Александринского.
Как я ненавидела Тутси, так академика Александринского ненавидел папа. Они защищали диплом в одном институте на одной кафедре, только с разницей в двадцать лет. Когда академик был академиком, папа еще топтался в кандидатах наук. Тогда им и раздавали квартиры на нашей улице. Александринский получил особняк, профессоры переселились в кирпичные новостройки, а папе досталась двухкомнатная в пятиэтажке.
Если бы квартиры раздавали сейчас, папе дали бы не двухкомнатную, а двухэтажную, и не в пятиэтажке, а в пентхаусе. Оттуда один шаг до особняка (конечно, в переносном смысле. В прямом – побольше и больно падать). Но сейчас ученым платят мало, а квартир совсем не дают. Александринский был виноват только в том, что раньше родился, папа это понимал, но все равно чувствовал себя обиженным.
Я посмотрела на плечо – крыса шевелила усами, подергивала маленьким розовым носиком. А она красивая, не чета подвальным. Ярко-ярко-рыжая, как будто выкрашенная хной, с розовыми ушками, лиловыми глазами... словно из волшебной сказки. Нет, теперь я нипочем не отдам ее Липатову!
* * *
Чудеса начались, как только мы переступила порог квартиры. Мама возилась на кухне, но, увидев нас, все бросила и с умильным лицом выбежала навстречу:
– Ты моя красавица!
Я думала, это она мне, поздравляет с днем рожденья. Но фигушки! Проигнорировав меня и даже не поздоровавшись с Липатовым, мама схватила на руки крысу и, сюсюкая, утащила ее на кухню.
– Какая ты красивенькая, какая рыжая, пойдем, я тебе вкусненького дам...
– Животных не любит, говоришь? – с ехидцей спросил Липатов.
Я кивнула: да, не любит.
– Не понравилась, так и скажи! – обиженно шикнул Липатов. – Чего на мать-то валишь?!
– Правда...
Он не верил мне, а я – своим глазам. Мама, что ли, успела полюбить животных, а я и не заметила?
Мама посадила крысу на стол, выловила на блюдечко из кастрюль по кусочку того-другого и поставила перед зверем:
– Кушай, рыжик.
– Ты бы нас покормила, что ли! – возмутилась я.
Мама только плечами пожала:
– Садитесь, готово, кто не дает! – И ни слова на тему «Поздравляю с днем рождения и все такое».
Липатов разобиделся окончательно. Буркнув «До свидания», он отвалил, не замеченный и ненакормленый. Ну и пусть.
Я пристроила свою тарелку рядом с крысой и села обедать. Мама суетилась рядом, подкладывала крысе еду в блюдечко. Что-то зверь подозрительно много ест! И пузо у нее толстое. Сама худенькая, а пузо толстое, как будто апельсин проглотила. Я подумала, что надо спросить у Липатова, сколько едят крысы и какое у них должно быть пузо. И заодно – чем ее кормить, а то мама накидала и мяса, и картошки, и подливки – может, крысе вредно?
Меня отвлек телефонный звонок. Трубку взяла мама:
– Да... Здравствуйте, Сан Саныч...
Я поперхнулась, цапнула со стола тарелку и ушла к себе. Сан Саныч – мамин начальник. Лысый и мерзкий. Мама у меня обозреватель в журнале. Обозревает раз в неделю Интернет, не выходя из дома, работает за компьютером. А Сан Саныч звонит ежедневно примерно раз в три часа и спрашивает, готовы ли обзоры. По-моему, он маньяк, вроде Липатова, только Липатов в меня влюблен, а Сан Санычу нравится издеваться над мамой. Папа каждый раз грозится спустить его с лестницы, но все никак не дождется подходящего случая – Сан Саныч не ходит к нам в гости.
Я сидела у себя в комнате, дожевывала обед. Из-за двери доносились обрывки разговора:
– Нет, ведь я должна их сдать только в пятницу, а сегодня вторник... Сан Саныч, ну кому будет интересно читать в понедельник новости прошлого вторника?!
Сейчас мама поругается с лысым, потом будет пить валерьянку. Через часик отойдет, сядет за компьютер. Поработает немного, а потом Сан Саныч еще разок позвонит и – смотри выше... Вот, мама начала заводиться:
– Если вам не на ком сорвать злость, купите боксерскую грушу!
При необходимости я могла бы суфлировать, но мама обходилась сама. Записать, что ли, на магнитофон, да врубать каждый раз этому лысому, когда он звонит?
За окном громыхнули ударные, завизжал саксофон, тренькнула об асфальт разбитая бутылка. Московское время – шестнадцать ноль-ноль. Под окнами у нас ночной клуб, его открыли пару месяцев назад, и с тех пор весь дом сверяет по нему часы. Как начнет громыхать – шестнадцать ноль-ноль, клуб открылся. Здравствуй, веселый вечер и не менее веселая ночь: музыка, крики, звон разбитого стекла... Ну отдыхают люди! Только все затихнет – семь утра, пора вставать.
Сперва мы бесились, писали коллективные жалобы, а потом привыкли. Иногда я не могу заснуть, если за окном тихо.
Мама вошла ко мне, растерянная, зареванная, как всегда после разговора с Лысым. Вместо того чтобы сказать «Дай валерьянку и подушку», сказала:
– Иди, купи клетку крысе. Я полежу, мне что-то нехорошо...
Еще бы! После таких разговоров ей долго приходится отлеживаться. Нашла время думать о крысе. Хотя не может же зверь шататься по квартире без клетки.
