– Да в этих кафе можно отравиться! Дорого и невкусно! Какая трата драгоценного времени! Да мы вам будем вкуснее готовить! Это только в первый день так получилось, на скорую руку! – хором запричитали они.
Лев Николаевич лишь устало отмахнулся. Его вид словно говорил: делайте, что хотите. Не мое это дело – пропитанием заниматься.
– Странно, – сказала Аня-большая, – вот Ася с Аней – близняшки, а ведут себя по-разному абсолютно во всем.
Наверное, это было сказано, чтобы увести разговор от неприятной темы про обеды в кафе.
– Особенно в еде, да? – засмеялась Лена Кошкина. – Это точно! Ася у нас никогда не страдала отсутствием аппетита. А выглядит более тощей, чем Аня. Мы с самого их детства этому удивляемся – близняшки, а похожи только внешне. Аню всегда приходится заставлять есть. Аську – никогда, она сама просит. Вы заметили, у нее даже рот до ушей, как у Буратино! Аня задумчивая, спокойная, рассудительная. Ася – болтушка, шустряшка, не сидит на месте ни секунды.
Аня вздохнула, нехотя прихлебывая бульон. Аська стрельнула глазками в сторону мамы, быстренько дожевывая очередной кусочек пищи. Наверное, девчонки слышали разговоры о своей похожести-непохожести тысячу раз и относились к ним совершенно равнодушно.
Филя вздохнул. Какие бессмысленные взрослые беседы! Про еду, про близняшек… Ну какая разница, большой у Аськи рот или маленький? У всякого человека – своя внешность. Вот Филя, например, не очень высокий, даже, можно сказать, маленький, а Даня – довольно-таки… У Фили голова большая и круглая, как шар, а у Дани – обыкновенная, овальная. Ну, и что тут обсуждать? Скука смертная!
Из-за скуки и от нечего делать Филя даже успел заметить странную вещь. Про Аню взрослые почему-то слушали спокойно, словно ее черты характера – задумчивая, рассудительная – были положительными. А когда сказали про Аську, что она болтушка и шустряшка, к тому же еще и ест беспрерывно, – все усмехнулись как по команде.
Филе даже обидно стало за Аську. И вообще обидно. И что это за родители такие? Привезли своих детей в Коктебель, а сами уселись вокруг раскладного столика, будто на одной из кухонь своих квартир, и болтают про глупости. «А у вас? Ой-ой-ой… А у нас! Представляете! Ай-ай-ай!..» Филя просто терпеть не мог таких разговоров. И ладно бы еще про украшения всякие, про драгоценные камни. А то сплетничают про своих же детей. Сами хуже всякой Аськи, и ее же болтушкой называют! И ведь разговор этот будет длиться бесконечно, а где-нибудь на набережной, возможно, уже происходит что-то интересное… Как известно, под лежачий камень вода не течет. Если торчать здесь, среди палаток, то разве можно что-то узнать, увидеть, услышать?
– Сегодня странный день, – задумчиво и громко сказал Филя. – Весь палаточный городок запланировал экскурсию в музей. Но посмотрите – все сидят на месте. Наверное, необычайно приятно на солнышке. Или все решили, что музей никуда не денется, потерпит. Представляю, как все ринулись бы туда, если бы солнце зашло за тучи.
Лев Николаевич удивленно хмыкнул и ничего не сказал. Иван Сергеевич засмеялся. А все мамы, тоже засмеявшись, подхватились со своих мест, будто уже надвинулась туча, и подул сильный ветер, и надо срочно хватать всю посуду и убирать ее со стола. Иначе ветер унесет ее куда-нибудь в море.
Через десять минут все были готовы к походу в музей.
Иван Сергеевич шепнул Филе, когда они немного приотстали от всей группы:
– Научишь меня, ладно? Я никогда не знаю, что сказать и как сказать, чтобы Данина мама поторопилась. Например, в театр или на концерт. Стою у двери и жду, пока она собирается. А ты – раз, два, с невозмутимым видом сказал фразочку, и наши женщины через десять минут уже готовы. Научи, будь другом!
Филя понял, что Иван Сергеевич шутит. Он улыбнулся и шепотом сросил:
– А что, неприлично получилось? Наверное, нельзя таким тоном со взрослыми разговаривать?
– Можно, можно, – успокоил его Иван Сергеевич. – В шутку – можно. Но учти, что шутка, которая говорится абсолютно серьезным тоном – весьма мощное средство воздействия. Даже оружие. Им надо пользоваться осторожно и только в отношении людей с чувством юмора.
– А что, разве бывают люди без чувства юмора? – удивился Филя. – Ну, хоть капелька его должна же быть у каждого? Люди не животные, улыбаться все умеют.
– Чувство юмора и умение улыбаться – это разные вещи, – ответил Иван Сергеевич. – Чувство юмора – это, пожалуй, душевное качество. Важное качество! Добрые люди всегда им обладают. И всегда могут посмеяться над собой. Им это не страшно.
– Получается, что доброго человека можно отличить по чувству юмора? – спросил Филя.
– Пожалуй что и так, – улыбнулся Иван Сергеевич. – Во всяком случае, мне кажется, это необходимое качество доброго человека. Ты заметил, как наши мамы сразу поняли твой шутливый намек, посмеялись над собой и стали собираться? И ни капельки не обиделись, что ты их поторопил своим намеком.
«Кто ж спорит, что наши мамы добрые? – подумал Филя. – А вот надо попробовать проверить какого-нибудь незнакомого человека на доброту! По чувству юмора».
Филин папа шел впереди рядом с Даней. Они тоже о чем-то разговаривали.
«Наверное, и мой папа что-то объясняет Дане, – подумал Филя. – Это, конечно, поинтересней разговоров о том, кто как ест. Можно сказать, экскурсия уже началась. Еще до музея».
Почти на набережной, рядом с прогулочной дорожкой, за оградой стоял красивый каменный дом. «Дом-музей М.А.Волошина» – прочли ребята на вывеске.
– Это поэт такой был, – сказал Даня.
– Ты уверен? – спросил Филя. – По-моему, художник. У родителей есть альбом с его картинами.
– Одно другому не мешает, – сказал Даня.
– У меня почему-то мешает, – возразил Филя. – Так мешает, что ни того, ни другого не получается. Ни стихи сочинять не умею, ни рисовать.
– Ну почему? – засмеялся Даня. – Помнишь, ты про туалет на заправке отличный стих сочинил?
– Да ладно тебе, – отмахнулся Филя.
За калиткой, во внутреннем дворике музея, никого не было.
– Прав оказался Филя, – пробормотал Иван Сергеевич. – Музей действительно закрывается на обед. Но подождите! Вполне возможно, мы без всякой очереди, без толкотни осмотрим экспозицию. А может, нам разрешат и на палубу подняться…
Иван Сергеевич попросил подождать, а сам куда-то исчез. Но вскоре появился в сопровождении молодого улыбчивого человека.
– Коля Липов, – представился тот. – Очень рад буду провести экскурсию для друзей Ивана Сергеевича. Вот сейчас уйдут последние посетители, и мы начнем.
– Коля – мой ученик, – объяснил Иван Сергеевич. – Сам он из Симферополя, учился в Москве, теперь вот в Коктебель перебрался. Я искренне жалею, что он оставил археологию и посвятил себя музейному делу. Но уверен, что и в этой области он совершит какое-нибудь невероятное открытие. Как я рад, что мы тебя застали! Ты же собирался в Париж?
– Собирался, – кивнул Коля. – И уже вернулся, к сожалению. Не успел до конца, как вы говорите, совершить свое невероятное открытие. Не хватило времени как следует в архивах парижских покопаться. Но потом, потом расскажу! Давайте я для начала проведу вас по дому.
Признаться честно, Филя не очень-то любил музеи. Даже самые военные, где всякого оружия навалом – от мечей до танков. Все музейное казалось Филе каким-то… ненастоящим, что ли. Как будто поддельным. Как будто была настоящая вещь, исчезла, а ее заменили макетом. В булочной возле Филиного дома залежались на витрине старые макеты булочек, крендельков и бубликов. Они были такими страшными, что всякий аппетит пропадал. Вот и музейные экспонаты всегда казались Филе похожими на эти макеты бубликов.
Но в доме Волошина все оказалось по-другому. Наверное, оттого, что этот дом был каким-то живым, наполненным светом и воздухом. Все окна были распахнуты, взвивались легкие занавески, в комнаты врывались смешанные запахи сухих горных трав и моря… Филя видел, как его спутники то и дело глубоко вздыхают – то есть вдыхают эти запахи, глядя на картины жившего здесь когда-то человека, слушая его стихи о Коктебеле, которые читал Коля. Как интересно, оказывается, все узнавать на картинах и в стихах, а потом сравнивать! Видишь холм в окне – и этот же холм на картине, смотришь на гору – и слушаешь о ней стихи…
А когда они поднялись по узенькой лестнице на крышу – широкую площадку, которую и называли палубой, – со всех сторон открылась красота. Холмы поражали своими плавными линиями, море – могучим спокойствием, горы – глубиной причудливого цвета, который и назвать было невозможно, столько всяких красок было перемешано и выплеснуто вверх, к небу.
– Я всегда здесь умолкаю, – сказал Коля. – Перед этой красотой мои слова бессильны. – Он показал рукой на склон Карадага. – А вот и хозяин Коктебеля. Максимилиан Волошин смотрит в небо со склона Карадага.
Ребята взглянули и ахнули. Склон горы был… профилем Волошина! Точь-в-точь таким, каким они только что видели его на фотографиях и портретах.
