— Разумеется, не спускал! — кивнул я. — Я так понимаю, в какой-то момент Ваньке надоело уговаривать Гришку изобразить из себя хоббита-вора, и он сам решил стать хоббитом, а Гришке досталась роль то ли Гэндальфа, то ли Арагорна, который должен перевозить хоббита через опасные горы.
— Допустим, — сказал Миша. — Я в этих ваших играх не очень разбираюсь, но готов поверить тебе на слово. Надо сказать, Торбышев — очень добродушный мужик, раз готов, бросив все дела, часами возиться с твоим братом… Но я к чему всё это. Раз Гришка возил Ваньку на себе, значит, он никак не мог установить эту то ли изгородь, то ли Бог весть что. Тут надо иметь обе руки свободными, и, вообще, возможность свободно двигаться. Значит, всю эту штуковину учудил Петько. Но зачем? И, вот, пойди, погляди сюда…
Я, заинтригованный, подошёл.
— Погляди на солнце, — продолжал Миша, — и ты убедишься, что четыре стороны этой изгороди сориентированы точно по четырём сторонам света. Теперь погляди между этих двух валунов, точно на восток. Что ты видишь?
— Я вижу… — я приник к узкой и ровной вертикальной щели между двумя валунами. — Я вижу одну из рогатин, которая, вместе с проходящими через неё концами палок, образует будто перекрестие прицела.
— И куда ты попадёшь, если будешь целиться сквозь этот причел?
— Я попаду… Верно! Я попаду сначала в бомбардировщик — то есть, он закрыт от нас рощицей, но я-то знаю, где он лежит, и знаю, что мой «выстрел» пройдёт точно сквозь него — а потом в маяк. В новый маяк, я имею в виду, в маяк Виссариона Севериновича.
— Вот так-то! — Миша довольно ухмыльнулся. — А теперь представь… Если Петько не нашёл того, чего ему нужно, под бомбардировщиком, то не мог ли он отправиться искать это на маяке? Представь, что он вовсе не собирался угонять «Буран» — он хотел пошарить возле маяка или где-то под его фундаментом — и нарвался на Топтыгина, который ему спуску не дал!
— Да, разумеется, — согласился я. И тут же добавил. — Но ведь и правда, мне сразу странным показалось, что Петько выглядывал, чем поживиться, в стороне маяка. Там и рыбаков со снегоходами почти не встретишь, и вообще оттуда никуда не доберёшься, кроме центра города, а в центр города ему вряд ли была охота соваться!
— Согласен, — улыбнулся Миша. — Твои подозрения, похоже, были справедливы. Вопрос в том, что искал Петько. И ещё один вопрос — где Скрипицын? Если следы сапог — следы Гришки, таскавшего твоего брата, то куда девался напарник Петько? Уж эту изгородь городить они должны были вместе и…
— Послушай! — мне пришла в голову одна мысль, и я набрался смелости перебить Мишу. — Если и Петько и Скрипицын были в одинаковой — ну, казённой, понимаешь — лагерной обуви, если у них размер совпадает, и роста они приблизительно одного и того же — ведь и Петько не очень высок, так? — то тут могут быть следы их обоих! Ну, понимаешь, оттого, что следы абсолютно одинаковые, мы…
— Понимаю, — сказал Миша. — От этого мы приняли их за следы одного человека. Но ведь в любом случае сюда, к этим валунам, должны подходить две цепочки следов! Где же вторая цепочка?
— А если Скрипицын дежурил где-то в стороне? — предположил я. — На стрёме или, там, на атасе?
— Тогда его следов здесь быть не может. Но, надо сказать, для одного человека и впрямь натоптано немножко чересчур. Хотя, погоди…
Миша прошёл туда, где к валунам подходила цепочка следов, и стал внимательно её разглядывать.
— Все точно! — сказал он. — Подойди, и сам увидишь. Дело яснее ясного. Действительно, Гришкины сапоги подходят с другой стороны, а эти…
Я подошёл, стал приглядываться — и все понял! Ведь отец отменно научил нас с Ванькой разбираться со звериными следами, так что и человеческие следы прочесть для нас хитрость не велика.
— Они шли след в след! — воскликнул я. — А потом Скрипицын ушёл по этим же следам, пятясь, стараясь ступать идеально точно. Но, всё равно, слишком глубокие и чёткие получились отпечатки, чтобы человек мог оставить такие, пройдя всего однажды. И по краям отпечатков снег немного осыпался, будто его кто-то слегка задевал и сбивал. А вот тут и тут края немного не совпадают, и узор тоже. Не совпадают совсем на крохотулечку, но этого достаточно, чтобы сказать: в один и тот же след наступали дважды, а то и трижды!
Миша выпрямился.
— Теперь ты понял, какие хитрецы? — спросил он. — Все сделали, чтобы сбить со следа, и чтобы хоть одному удалось уйти, если второй засыплется, отправившись на Солёный Скит! Выходит, они пришли с той стороны — и туда же собирались удалиться!
— Но там, в той стороне… Там ведь только наш заповедник! До ближайшей деревни километров тридцать!
— А в заповеднике — гостевые комплексы, — напомнил Миша.
— Да, — пробормотал я. — И сейчас они пустуют… А в них всегда и запас дров, и электричество, и даже запас основных продуктов…
Эти гостевые — или «охотничьи», как их ещё называют — комплексы когда-то возводились как объект хозяйства ЦК и отстроили их так, что любо-дорого посмотреть! С каминами, роскошными ванными и прочим. Хоть и в семидесятые годы строили, но они до сих пор нос могли утереть многих «коттеджам» наших новых богачей — «парвеню», как называл их отец, утверждая, что название «новые русские» для них слишком жирно. Кое-кто имел право отдыхать в этих комплексах бесплатно — министры, там, члены правительства. Как-то возникла вероятность, что на недельку приедет отдохнуть сам президент, и паника была, я вам доложу! Из Москвы понаехали высшие чины ФСБ и службы личной охраны президента, а Миша, по-моему, не спал несколько суток, так его замотали и так он старался учесть каждую мелочь. В итоге, президент поехал отдыхать в другое место, но все наши хлопоты все равно даром не прошли. Миша получил поощрение по службе, за своё старание, и из младшего лейтенанта сразу стал старшим (говорили, что его очень скоро и в капитаны произведут, потому что неприлично начальнику ФСБ, хоть и маленького городка и хоть только-только «временно утверждённому», ходить в лейтенантах), а отцу какие-то крупные шишки, то ли из управления делами президента, то ли ещё откуда, я в этом не очень разбираюсь, сумели найти деньги на оборудование и поддержание лаборатории и, главное — на ведение точной статистики численности разных зверей: то, о чём отец хлопотал уже несколько лет.
Ну, и за плату в этих комплексах можно было отдохнуть. И поохотиться, получив специальную лицензию. Стоило это безумно дорого, и ездили к нам не иначе как всякие банкиры, и сдача этих комплексов внаём приносила заповеднику основной доход. Ну, и отец отдельно получал с отдыхающих — как егерь.
Я всё это к тому рассказываю, что в этих комплексах всегда имелось все, чтобы устроиться с удобствами и на полном обеспечении — чтобы в них можно было въехать в любой момент, и камин затопив, и паровое отопление включив, и сразу сообразив первый перекусон из копчёной кабанины или лосятины под брусничным соусом или других наших лесных вкусностей, которых в больших городах видеть не видывали и которые самые знатные гости рубали с большим удовольствием. Ну, а дальше — как дело пойдёт. Для президента все должны были привезти из Москвы специальные повара. Кто-то тоже приезжал с большими ящиками-холодильниками и со своим поваром, а кто-то с большим удовольствием рубал наши припасы и только за водкой и шампанским гонял своих шофёров. И я твёрдо знал, что сейчас все комплексы пустуют — в любом бери и устраивайся, взломав дверь.
И ещё я твёрдо знал…
— Послушай, Миша! — проговорил я, чувствуя, как у меня язык присыхает к нёбу. — Ведь когда отец едет в заповедник, он практически всегда проверяет все комплексы, все ли в них в порядке! Он нарвётся на Скрипицына!..
Глава ШЕСТАЯ.
НАПИСАННАЯ ИВАНОМ ЛЕОНИДОВИЧЕМ БОЛДИНЫМ, ДЕВЯТИ ЛЕТ
Борька говорит, что я тут сам должен все написать, как у нас вышло с Гришкой — которого фамилия Торбышев, но, на самом деле, это только маскировка фамилии Торбинс, я в этом окончательно убедился — и в какие приключения мы попали. Потому что его с нами не было и он не может рассказать так правдиво и точно, как я, обо всём случившемся. А потом, он говорит, он поправит, если у меня что-то выйдет не слишком уклюже, потому что он, видишь, писатель, да ещё и старше меня, и по русскому у него всегда все хорошо, а у меня больше троек, чем четвёрок. Ну и пусть поправляет, и если где будут красивости, которые на меня не похожи, то знайте, что это не я, а он сделал. Но я прослежу, чтобы этого барахла было поменьше, потому что я-то лишних красивостей не люблю. Нет, мой брат здорово пишет, мне нравится (ну, он к тому же и наловчился уже шпарить на бумаге), и красивости бывают разные. Например, когда написано, как граф Монте-Кристо весь изменился, появившись в плаще и матросской шапочке и, смертельно бледный, с горящим взором, воскликнул: «Ты хочешь знать, кто я? Так вглядись же внимательней в моё лицо, оно ничего тебе не напоминает?» — а этот подонок, вглядевшись, завопил обезумевшим голосом «Нет!.. Нет!..» и кинулся прочь, закрывая глаза рукой — то это красивость так красивость. Настоящая красивость, как в жизни. А всякие там придирки насчёт того, чтобы не писать «который был вроде как дурак, потому что для которого братья кроме кота батюшкиного наследства не оставили» (я так написал в изложении «Кота в сапогах», и учителка просто задымилась и полетела как новогодняя петарда с вывертом) — это, по-моему, чушь полная. Ведь всякому понятно, что я имею в виду, вот и нечего загибать там всякое.
