– На кладбище! Покойника подходящего искать!
У Веселкина в глазах блеснул азартный огонек. Чувствовалось, что сейчас начнется самое интересное.
В их районе было несколько кладбищ, но пошли они на самое старое и мало ухоженное. Чтобы до него добраться, пришлось сначала ехать на троллейбусе, потом несколько улиц идти пешком. Вход они нашли не сразу – попетляли вокруг, прежде чем заметили небольшую ржавую калитку.
– Через час кладбище закрывается, – рявкнули у них за спиной, когда они только-только вступили на территорию.
У калитки стоял древний дед в засаленном ватнике, в валенках, в драной ушанке и с метлой в руке.
– И не безобразничайте тут! – топнул он ногой. – Что-то я вас раньше не видел. Вы к кому?
Мишкин втянул голову в плечи, готовый к тому, что их сейчас прогонят.
– Он тетку ищет, – ткнула в него пальцем Морковкина.
– А в руках у вас что?
Несообразительный Веселкин тащил журнал в руках, не догадавшись спрятать его хотя бы в пакет.
– Это семейная реликвия, – трагическим голосом произнесла Сонька, – там фотографии всех его родственников. Он не может с ними расстаться. Даже ночью под подушку кладет, чтобы лучше была связь с давно умершей теткой.
– Да? – с сомнением произнес сторож (а это был наверняка он). – Ну, идите. Только учтите, через час кладбище закрывается. – Наверное, Сонькин монолог про астральную связь с родственниками его убедил.
– Да поняли мы, поняли, – лениво кивнула Морковкина, увлекая своих молчаливых кавалеров в глубь аллеи. – А вы тоже хороши, – ворчала она через минуту, мчась между могилами подальше от входа. – Стоите как истуканы. Могли бы хоть слово сказать!
– Откуда он взялся? – наконец подал голос Веселкин. – Я даже не заметил, как он подошел.
– Привидение местное, – успокоила его Сонька. – Ладно, забыли. Давайте могилу подходящую искать.
– Нам бы чего-нибудь не очень старое, – неуверенно начал Мишкин. – И чтобы надпись на камне была. Засечь, кому отдаем.
По случаю рабочего дня народу на кладбище почти не было. Мелькали в отдалении две старушки, да женщина в черном платке стояла около свежеокрашенной оградки. Ребята обошли ее стороной.
И тут они столкнулись с неожиданным препятствием – Веселкин настаивал – закапывать нужно на мужской могиле. Но Сонька, грозно сжимая кулаки, утверждала, что женщина надежнее.
– Все! – прервал их спор Мишкин. – Здесь копаем.
И он ткнул пальцем в первое попавшееся надгробие. Значилось там «Зайцев Эдуард Емельянович». Помер, когда от роду ему было двадцать девять лет, и все родственники желали ему счастливо и беззаботно пребывать в раю.
– Оптимисты, – хмыкнула Морковкина, дочитав надгробную эпитафию до конца. – То ли родня мечтала поскорее от него избавиться, то ли он сам мечтал о таком посмертном посвящении.
– Неважно, – буркнул Колька, опускаясь на колени и начиная руками ковырять землю.
Сонька бросила рядом с ним нож.
– На, этим удобней.
С ножом дело пошло веселее. Вдвоем с Борькой они выкопали небольшое углубление, положили туда журнал и быстро закидали землей.
– А вдруг без фотографии не подействует? – прошептал Веселкин, когда они уже все закончили.
Коля развернул сложенный лист. Его черты на снимке стали более четкими, а очкастый Краскин уже поднял руку, чтобы положить ее Колькиному двойнику на плечо.
Мишкин задумался. Когда это они успели его сфотографировать? Он и не сидел так никогда. Даже на школьных фотографиях либо прятался на задних рядах, либо корчил рожи где-нибудь сбоку. В жизни бы он не сел фотографироваться в такой жуткой компании. Так что шалишь! Его так легко не запугаешь!
– Обойдется и без фотографии, – отрезал Колька, пряча сложенный листок обратно. – Значит, так, Эдуард Емельянович, – повернулся он к могиле. – У нас к тебе просьба – дойди с журналом до 344-й школы и оставь его в учительской. Мы тебе потом цветы какие хочешь принесем. Или надпись другую придумаем. Короче, после договоримся. Идет? Только сделать это нужно сегодня ночью, а то потом поздно будет – ни цветов не получишь, ни эпитафии. Мой тебе совет: с учителями особенно не болтай. Они последнее время что-то не в духе. И берегись черной кошки.
– А то останется от Эдуарда Емельяновича один веночек, – фыркнула Сонька. – Колясик, хорош трепаться. Задание дал, и пошли отсюда. Нам не хватает только второго явления сторожа.
Пока они бежали к выходу, Колька пару раз оглянулся, хотел убедиться, что все нормально и пока за ними никто не следит. Но ребята были уже очень далеко, чтобы заметить, как на могиле Зайцева шевельнулся дерн, цветы у надгробия сдвинулись в сторону. Ну а то, что закопанный журнал провалился еще ниже, они видеть и подавно не могли.
Когда они вновь добрались до Колькиного дома, солнце село. Но луны пока видно не было.
– Чего теперь делать будем? – спросил Борька, усаживаясь на детские качели во дворе. – Опять в твою школу пойдем?
– А чего нам теперь там делать? – пожал плечами Колька, устраиваясь на лавке. – От журнала мы избавились, покойники у меня по квартире бегать больше не будут… Дождемся завтрашнего дня и посмотрим, что изменится.
– А я бы глянула на ваших оборотней. – В глазах Морковкиной сидел озорной огонек. – А то вы про них постоянно говорите. Может, там и нет ничего, и вы все выдумали. А, Колясик? – шутливо произнесла Сонька.
– Вот и гуляй по своей школе, сколько влезет, – зло произнес Мишкин. – Чего все сразу в мою лезут? И запомни! Меня Коляном зовут!
– Ой, ой, ой, – хихикнула Сонька. – Как позову, на то и откликнешься. И не думай, что я в свою школу ночью не залезала! Сто раз! И хоть бы что! Никакие вурдалаки на меня не накидывались. Нет, это что-то с твоей школой творится.
– Ну, предположим, пойдешь ты туда, а потом через три дня в 6 «Я» окажешься? Что тогда? Никакое карате тебя не спасет, – упорствовал Колька.
– С чего это я там окажусь? – не сдавалась Морковкина. – Вон, Борька ходил, и что-то пока бледность на его лице не замечается.
Для наглядности Веселкин покрутил головой, чтобы всем было видно, какой он здоровый и румяный. Но в наступавших сумерках чего разглядывать.
– Это ему повезло, – насупился Мишкин. – Может, завтра к нему тоже черная кошка придет?
– Слушай, правда! – подпрыгнул на качелях Борька. – А почему на меня-то не подействовало? Я и журнал в руках держал, и директора вашего видел, а со мной – тьфу, тьфу, тьфу, – сплюнул он три раза через плечо, – ничего. Может, ты там что-нибудь съел? Или тебя как-нибудь пометили?
– Как это меня пометили, если я ничего не касался? – буркнул себе под нос Колька, задумчиво опуская глаза к земле.
Какое-то время он изучал свои пыльные ботинки, пока шнурки в одном из них, а точнее в левом, не засветились. Вместе с этим светом к нему пришла страшная догадка. Вчера ночью, выпрыгивая из окна школы, он остался без ботинка. Его сорвал с ноги разъяренный Иван Васильевич. Колька еще помнил, как бежал до дома в одном носке и как этот носок очень быстро промок.
И вот теперь оба башмака были у него на ногах.
Ничего не говоря, он медленно развязал шнурки и стянул с себя обувь.
– Эй, ты чего? – испуганно спросил Веселкин, для которого действия приятеля были совершенно не понятными.
– Это все из-за них, – прошептал Мишкин, переворачивая ботинок со светящимися шнурками вверх подошвой. Прямо посередине была приклеена метка «2 дня» и стояло три восклицательных знака. Он поднял второй ботинок, на цыпочках дошел до ближайшей помойки и, размахнувшись, выбросил туда оба башмака.
– Эй, – нахмурилась Морковкина, – у тебя что, крыша поехала и потолок обвалился? Ты чего тапочками швыряешься?
– Это все из-за них! – повторил Коля, с ногами забираясь на лавку. – Видимо, я в первую ночь на что-то наступил и принес это что-то домой на подошве ботинка. Нет! Точно! Я левым ботинком на фотографию наступал! На ней и след остался. – В доказательство он достал снимок, где все еще был хорошо виден отпечаток рифленой подошвы. – Потом директор с меня его снял… И он снова оказался у меня. Его, наверное, обратно вернули, чтобы связь со мной не терять. Борька, вспомни, я же в одном ботинке домой шел!
– Может, и в одном, – пожал плечами Веселкин. – Мне ночью как-то не до этого было.
– Колясик, у тебя обувка бешенством заболела? – хихикнула никогда не унывающая Морковкина.
– Да, тебе смешно! – разозлился на свою даму сердца Колька. Если бы он сейчас был в нормальном настроении, он бы врезал Соньке, чтобы она здесь больше не улыбалась. Но сейчас он сделать этого не мог. Все-таки бесстрашная Морковкина предложила ему помощь.
– Ладно, – потянулась Сонька, поднимаясь. – Чего решили? Ждем ночи? Тогда тебе придется нас ужином кормить. Потому что наблюдательный пункт мы назначим у тебя дома. И, кстати, не забудь, во всех сказках третья ночь всегда была решающая.
«Она еще и сказки читает», – с тоской подумал Колька, глядя на огромную лужу перед подъездом – шлепать в носках по холодной жиже не очень-то и хотелось.
