— Хорошо, — сказал Витька. — Попробуем для начала так. Со спортсменами, мне кажется, тоже особых проблем не будет. Парни они явно известные, раз ездят на крупные заграничные турниры, поэтому если кто-то из нас сунется к ним за автографами — для них это будет как маслом по сердцу, не хуже, чем актерам. И окончательно приведет в благодушное настроение, если Сашок их еще в него не привел. Только для начала надо аккуратно выяснить у проводников, как их зовут и каким видом спорта они занимаются. Ведь «двойки» бывают во многих видах. Мы уже вспомнили и греблю, и бобслей.
— Кстати, это может быть даже теннис, парный разряд, — сказал Мишка. — Ведь в теннисе тоже надо учитывать и ритм, наиболее сподручный партнеру, и поправку на ветер. Ведь из-за ветра даже достаточно тяжелый теннисный мячик может менять направление настолько, что улетит в аут. Ну, когда на самую линию пытаются подать, чтобы соперникам совсем трудно было брать подачу.
— Тогда это тем более верно для бадминтона, — сказала Груня. — Ведь волан там совсем легкий, и парами в бадминтон тоже играют.
— Насколько помню, в бадминтон на открытом воздухе не играют — профессионалы, я имею в виду, — Мишка, увлекавшийся спортом и довольно много о нем знавший, нахмурился, вспоминая. — Именно из-за того, что волан такой легкий и даже слабенький ветерок может поломать всю игру. Но есть и другие виды спорта… В общем, действительно надо у проводников спросить.
— Очень хорошо, — сказал Витька. — Итак, первые два этапа намечены. Сперва мы стараемся как можно больше выяснить про обитателей последнего купе, потом про спортсменов. Если нам ясно, что и в первом купе, и в девятом все вне подозрений, то надо будет подумать, как еще раз проверить пятое купе — я имею в виду Анджелову и Сидоренко. И только если всюду выходит облом, мы думаем, как наладить контакт с начальником и его секретарем. Очень мне не хочется к ним соваться — но, возможно, ничего другого делать не останется.
— У нас всегда еще остается возможность разыграть, будто мы с Полей — одна девочка, — сказала Груня. — Ведь в прошлый раз нам это здорово помогло! — Она имела в виду то расследование, во время которого ребята познакомились с Крокодилом Геной и многими другими интересными людьми. — Помните, когда бандит опознал меня, но его сумели убедить, что в то время, о котором он говорит, меня видели совсем в другом месте — хотя видели-то не меня, а Полю! Здесь тоже можно попробовать провернуть что-то подобное!
— Но… — Поля вдруг выпрямилась и обвела всех друзей встревоженным взглядом. — Но ведь на концерте-то мы должны быть все вместе! И все поймут, что нас двое!
Ребятам пришлось призадуматься — эта проблема как-то не приходила им в голову.
— А почему, собственно, мы должны быть на концерте все вместе? — спросил Мишка. — Ну, для кого-то это интересно, а я бы, например, с удовольствием сачканул. Не потому что поздно — я уже был как-то на стадионе на концерте рок-группы, который кончился около двух ночи, и это был полный кайф! Но одно дело — рок-группа, а другое — всякие допотопные романсы, которые сочинялись в то время, когда и ударников толковых не было! Хотя, конечно, романс — он всегда со слезой, и я понимаю, что девчонкам, может, и в жилу их послушать. Ну, если и Поле, и Груне хочется пойти, то им можно бросить жребий. Про другую скажем, что она привыкла рано ложиться спать, или что у нее голова болит — да что угодно! И потом еще некоторое время все будут считать и Полю и Груню одной и той же девочкой — той, которая была на концерте! Будут думать, что вторая из-за больной головы из купе не высовывается! И раскусят, может, только тогда, когда мы все вместе будем выходить в Питере — но это уже будет не страшно!
— Что до меня, — сказала Груня, — то я совсем не собираюсь «пускать слезу» и с удовольствием останусь.
— Тебе этого точно хочется? — с робкой надеждой спросила Поля.
В отличие от сестры, которая при любом подозрении ее в сентиментальности становилась на дыбы, Поля была совсем не против повздыхать и помечтать, слушая красивый романс. И, кроме того, Поля — это если быть до конца откровенными — просто боялась остаться одна в практически пустом вагоне. А если еще представить, что совсем рядом находится курьер наркомафии!.. Ведь ради благополучной доставки наркотиков мафиози идут на любые преступления. А ее бесстрашной сестре все это будет нипочем!
— Точно хочется, — заверила Груня. — Я спокойно порисую, хочу зарисовать по памяти, как снег падал на вокзале, пока я не забыла всех красивых деталей. Так что иди и не думай, будто я чем-то жертвую… Надо будет только предупредить Игоря с Алексеем, чтобы они поддакивали, если Самсонов начнет обращаться к тебе как к автору своего портрета.
— Как бы они не вздумали устроить нам втык за то, что мы что-то затеваем, — пробормотал Витька.
— Не устроят! — беспечно ответил Мишка. — Они мужики нормальные, поймут!
— В общем, решено, — сказала Груня. — А теперь, пожалуй, мне стоит отправиться в последнее купе, не откладывая дела в долгий ящик.
— Ни пуха тебе ни пера! — пожелал Витька.
— К черту! — ответила Груня. И вышла.
Ее друзья и сестра остались ждать.
Глава VII
МАТЬ И ДОЧЬ ИЗ ПОСЛЕДНЕГО КУПЕ
Груня секунду поколебалась, не стоит ли на всякий случай спросить у Алексея и Игоря разрешения, чтобы появление на концерте матери и дочери из последнего купе — если те захотят пойти — не выглядело очень уж странным.
Но потом решила, что тут ничье разрешение не требуется: на концерт и так уже приглашена уйма народа, и, кроме того, Сашок упоминал, что вход вообще будет открыт для всех желающих. И Груня, миновав купе «телевизионщиков», решительно постучала в дверь последнего купе.
— Войдите! — раздался женский голос, глубокий и мелодичный.
Груня открыла дверь и вошла.
На диване лежала старая женщина. Она читала и при появлении девочки опустила книгу — большой том в обложке с золотым тиснением, который назывался «Любовницы Наполеона», что девочка сразу отметила, хихикнув про себя. Ее дочь сидела напротив, с книжкой карманного формата в мягкой обложке — детективом, кажется, — но, судя по ее рассеянному виду, она уже некоторое время не читала, а смотрела в окно, на заснеженные поля и поселки, различимые лишь по редким золотым огонькам в темной январской ночи, на проносящийся за окнами снег. Большой свет был погашен, горели только два ночника, но даже в этом приглушенном свете молодая женщина произвела на девочку довольно сильное впечатление, и не столько своей красотой и привлекательностью, хотя и этого в ней было достаточно, сколько яркой, почти броской косметикой, которой пользовалась. Ее губы были подведены таким густым и сочным кармином, что казались чуть ли не приклеенными — и вместе с тем смотрелись вполне естественно. Лак на ее длинных ухоженных ногтях был почти фиолетового цвета — точнее, цвета махровой сирени, когда ее озаряют вечерние зарницы, или грозового неба, когда в гуще синих облаков просвечивают дальние красноватые сполохи.
Все это Груня отметила своим глазом художника, все это пришло ей на ум — и появилась даже какая-то легкая зависть к молодой женщине. Груне вообще нравились яркие люди и яркие цвета, и портрет этой женщины, если бы его удалось хорошо нарисовать, получился бы очень броским, впечатляющим. Груня иногда думала — никому не открывая своих тайных мыслей, — что, когда вырастет, будет пользоваться очень яркой косметикой, саму себя превращая в живую картину (наподобие ярких картин Матисса, которого очень любила), чтобы в любом обществе сразу становиться центром внимания. И немножко завидовала тем девочкам и девушкам, которым уже разрешено пользоваться косметикой. Придумывая свой «взрослый» образ, она изобретала самые немыслимые сочетания цветов. Лишь одно она твердо знала: она никогда не будет пользоваться лаком для ногтей с золотыми блестками. Всякая позолота ее раздражала.
Словом, эта молодая женщина была раскрашена в Грунином вкусе, если можно так сказать. При всей яркости, ее косметика гармонично сочеталась — а глубина и благородство оттенков позволяли догадаться, что косметика эта не из дешевых и что молодая женщина использует ее не от безвкусицы и не из желания сэкономить. Разница между этой косметикой и ширпотребом была такая же, как разница между дорогущей акварелью «Санкт-Петербург», изготовляемой исключительно на меду, и дешевенькой из школьных наборов, продающихся в каждом магазине канцтоваров: вроде цвета одни и те же, а на бумаге получается совсем не то.
Тут уж трудно сказать, поняла ли Груня и это благодаря острому глазу художницы, или просто благодаря тому острому женскому глазу, которым каждая девочка наделена от рождения. Как бы то ни было, эта женщина своей яркостью — «пристрастием к боевой индейской раскраске», как называла мама Грунины вкусы, — сразу завоевала расположение девочки.
