Ребята подошли к автомату, стоящему в зрительском фойе. Один из зрителей не пошел на спектакль. Автомат не отдавал ему пакетик оплаченных сухариков. Зритель бил по автомату маленьким кулачком.
– Вы не бейте сильно, лучше толкните его, – посоветовал Юрик. – Плечом.
– Мальчик, занимайся своими делами, – раздраженно ответил Юрику зритель, а точнее будет сказать, человечек, поменявший сценическое искусство на пакетик сухарей.
Юрик пожал плечами. Они с Ромой отошли в сторону. Поговорить.
– Я Еве не доверяю, – сказал Юрик.
Ромино раздражение нашло выход через горчайший сарказм:
– А кому ты доверяешь? Сенину? Или Катапотову, может?
– Ты чего такой нервный? – не понял Юрик.
– Ничего! Еве эти часы вообще не сдались! Что она их, на рынке продаст?
– Если часы дорогие, найдет, куда деть. А ты ей доверяешь, потому что она сама тебя попросила. Вот ты и расклеился. И уже объективным быть не можешь!
– Почему это не могу? – возмутился Рома.
– Не можешь! Потому что она, может быть, специально попросила, чтобы снять с себя все подозрения.
– А я все равно ей верю.
– Верить мало, надо точно убедиться, – заявил Юрик.
– И ты что, предлагаешь за ней следить? То есть она нас попросила найти вора, а мы за ней будем по пятам ходить?
Юрика слова друга не смутили:
– А что такого? Это называется отрабатывать версию. Ты одну версию отрабатываешь, я – другую.
Тут Рома запротестовал:
– Я не стану эту версию отрабатывать.
– А я – стану, – спокойно заявил Юрик.
Рома захотел ответить другу по существу и что-то, безусловно, неприятное, но в их разговор вмешался низкорослый зритель, помешанный на сухариках:
– Как ты там сказал? Двинуть плечом?
– Ага, – отозвался Юрик, – толкните, и пакетик сам упадет.
Зритель толкнул. Пакетик, сидевший на крайнем завитке пружинки, дрогнул и свалился в поддон. Зритель ринулся его вытаскивать.
Юрик обернулся к Роме.
– Ты не обижайся, – сказал он примирительно, – не хочешь за Евой следить, не будем. Мне перед Нянькиным неудобно, – сменил он тему. – Он меня в «Осирис» взял, а я ему нахамил и котлетами обсыпал.
– В «Осирис»? – Роме было неприятно, что Юрик попал в модный мюзикл «Осирис», а ему придется играть рыцаря в панталонах.
– Ага, – Юрик не заметил ревности в голосе Ромы, – я уж перед Нянькиным за котлеты извинялся, а он все равно, чувствую, напрягся…
– Слушай, – сказал Рома, – а может, ты Нянькина попросишь?
– О чем?
– Чтобы меня тоже в «Осирис» зачислили.
– Да я просил, – ответил Юрик после паузы.
– А он что? – спросил Рома.
– Ничего. Сказал, подумает.
Юрик ответил как-то неуверенно. У Ромы мелькнула мысль, что, может, он и не говорил ни о чем с Нянькиным.
Мимо них, прямиком в туалет, пробежал Мицкевич. Фашистскую каску он держал под мышкой.
Глаза Юрика загорелись.
– Пошли за ним, – сказал он Роме шепотом.
– Зачем? – не понял Рома.
– Надо Мицкевича проверить. Он в раздевалку входил, правильно?
– Входил.
– Вот, а мы его еще не допросили.
Рома нехотя пошел за Юриком, не понимая, что будет дальше.
В зрительском фойе остался зритель, грызущий сухарики с оглушительным хрустом.
Возле входа в туалет мальчики остановились. Здесь было неплохо слышно трансляцию спектакля. Рвались бомбы, кричали солдаты в промежутках между одиночными выстрелами. Фашисты на сцене теснили оставшихся бойцов.
Юрик зашептал:
– Мицкевичу надо свет выключить.
– Зачем? – не понял Рома.
– Выключить и дверь не открывать. Он тогда признается!
– Думаешь, он боится темноты?
– Ну, конечно, – сказал Юрик.
Рома посмотрел на Юрика с сомнением. Тот сдался:
– Хорошо, может, темноты и не боится. Зато знаешь чего он боится?
– Чего?
– Опоздать на сцену!
С этим сложно было поспорить.
Когда у Мицкевича в туалете погас свет, он поспешил скорее выйти в коридор, но дверь не открывалась.
Снаружи Рома и Юрик подперли ее шваброй. Мицкевич постучал в дверь.
– Эй, – как-то неуверенно крикнул он.
– Мицкевич, это мы, – сказал ему Юрик. Он стоял, широко расставив ноги и сложив руки на груди.
– Откройте, – попросил Мицкевич.
– Мы откроем. Только скажи, ты часы взял?
– Ты там что, не один? – поинтересовался Мицкевич.
Рома был против, не хотел обнаруживать себя, но Юрик уже сказал:
– Да. Мы с Ромычем здесь.
– Привет, Ром, – спокойно сказал Мицкевич из-за двери.
Роме почему-то стало стыдно, и он отозвался:
– Привет.
Ситуация приобретала абсурдный оттенок.
– Ты часы у Рогова украл?
– Нет, – спокойно ответил Мицкевич.
– А зачем ты тогда в раздевалку ходил?
Мицкевич не понял вопроса.
– Все на акробатике были, – пояснил Юрик, – а ты в раздевалку ходил.
– Откуда ты знаешь? – глухо спросил Мицкевич из-за двери.
– Люди видели, – дал Юрик уклончивый ответ и добавил: – Ты часы тиснул?
– Нет, – твердо произнес Мицкевич из глубин туалета. И тут же добавил: – Там взрывы закончились. Мне выходить скоро.
Юрик решил ковать, пока горячо:
– Не выпустим, пока не скажешь! Ты украл?
– Нет.
– Ты часы взял?
– Нет.
– Мы знаем, ты.
– Нет, не я, – упорствовал Мицкевич. – Пустите, на сцену опоздаю!
Рома не смог больше выдержать напряжения, отпихнул швабру ногой.
Дверь открылась. На пороге стоял Мицкевич. Раздражения не было на его лице. Словно вышел он не из темного туалета, а из солярия. Ни слова не сказав, Мицкевич быстро побежал на сцену. А Рома подумал, что ему не по душе методы расследования, предложенные Юриком.
– Это не он, – сказал между тем Юрик.
– А я тебе говорил, – произнес Рома. – Надо Сенина проверить. Если он захотел с себя подозрения снять, а на Мицкевича вину свалить – это лучший способ. Сказать: видел, он в раздевалку входил.
– Правильно! – загорелся Юрик. – Сенин нас с толку сбил. Пошли, найдем его!
Они отправились в раздевалку, потом в гримерку, но Сенина не нашли ни там ни там. Зато в гримерке нашли журнал с комиксами и, положив его на колени, пролистали от корки до корки.
В раздевалку медленно и вальяжно вошел Веролоев. Он тоже играл фрица за простыней. Его выход уже состоялся, и Веролоев пришел переодеваться. Шагал он медленно, степенно, положив на предплечье каску, как Наполеон – треуголку.
– А что вы здесь делаете? – спросил, проходя, Веролоев. – Вам снег пора уже давно сыпать.
Животный ужас в то же мгновение охватил Рому и Юрика, сковал их члены, чудовищными мурашками пробежал по спине. Снег! Они забыли про снег!
Гигантскими скачками, перепрыгивая не ступеньки даже, а целые пролеты, в спешке они выбежали не в тот коридор, одновременно развернулись и больно столкнулись лбами. Удар был настолько сильный, что Рома чуть не потерял сознание. Серебряные точки гроздью высыпали перед его глазами и пропали. Он еще приходил в себя, когда понял, что Юрик, крепко схватив за руку, тащит его на колосники.
Они ползли по балкам, рискуя свалиться вниз вместо бумажного снега. При этом Рома потряхивал головой – на месте ли она, или какой-то ее части после столкновения не хватает.
Добравшись до мешка, друзья разом, не глядя, опрокинули его вниз и только тут перевели дыхание. Посмотрели на сцену и окаменели снова.
Они сильно опоздали со снегом. Андрей Григорьевич уже умер, уже ожил, уже подошли к нему другие герои. Уже зрители, улыбаясь и вытирая слезы, хлопали в ладоши, благодаря артистов. И вот счастливые исполнители, взявшись за руки, готовы были поклониться, и тут им на головы высыпался мешок мелко нарезанных бумажек, да еще и сам пыльный мешок спланировал прямо на блестящую от пота лысину Андрея Григорьевича.
Трогательный финал был испорчен. Мало того, был испорчен весь спектакль. В зале засмеялись, гораздо дружнее, чем хлопали. Артисты скисли. Поспешили свернуть поклоны и скрыться за кулисами, стряхивая с голов резаную бумагу.
Андрей Григорьевич бросился на колосники. Он был так зол, что лысина его покрылась большими красными пятнами. В руке он сжимал тот самый злосчастный мешок. Не исключено, что надел бы его на головы виновникам его провала. Но Юрик и Рома как сквозь землю провалились. Андрей Григорьевич побегал еще некоторое время по театру. Успокоился, свернул и выбросил мешок в мусорное ведро и отправился переодеваться в гримерку. Надо было смыть бутафорскую кровь.
А в это время дверь туалета, где сидел в заточении Мицкевич, медленно отворилась. Показались две головы – черноволосая и светловолосая. Рома и Юрик внимательно прислушивались. По трансляции было слышно, как монтировщики разбирают декорации.
– Бежим! – сказал Рома.
– Бежим, – согласился Юрик.
И они побежали.
Позже состоялся общий сбор в «Пещере». Рому и Юрика припугнули тем, что снимут с ролей, если еще раз повторится нечто подобное. Но все обошлось. Поругали и отвязались. Андрей Григорьевич оказался незлопамятным.
