— Да прийти к ним и спросить в лоб! — бухнул Ванька. — От неожиданности они обязательно проговорятся!
— Или, наоборот, замкнутся так, что их никакими щипцами для грецких орехов не расколешь, — сказал я. — Нет, поспешных шагов делать нельзя. У нас есть время подумать. Давайте попробуем после ужина составить предварительные планы, завтра с утра еще раз их сверим, на свежую голову, и уж тогда пустимся разгадывать все загадки.
— А загадок ой сколько! — Ванька взялся за голову. — И вокруг этих яхтсменов, и вокруг лисиц, и… вообще!
— Вот именно, — кивнул я. — А теперь — внимание! Лодку мы покрасили, — за разговорами мы продолжали работать, и теперь вся лодка была белой как снег, — и теперь один вопрос: попробовать написать название сейчас или подождать до завтра, когда просохнет?
— Я бы написал сейчас, чтобы все было закончено! — сказал Ванька.
— А я бы подождала до завтра, — сказала Фантик. — Во-первых, по свежей краске буквы могут размазаться, а во-вторых, придется писать вверх ногами, и трудно будет сделать их красивыми и ровными. — Ну да, ведь лодка лежала вверх дном, целиком покрашенная снаружи. — Можно даже спустить лодку на воду и уже потом написать название. Ведь на воде она будет стоять совсем ровно.
— Пожалуй, ты права, — сказал я. — Что ж, прячем краски в кусты и топаем домой.
— А лодка?.. — засомневался Ванька.
— Кто ее тронет, свежевыкрашенную? — рассмеялся я.
— Тоже верно… Может, пройдем мимо яхтсменов?
— Ни в коем случае! — сказал я. — Опять срежем путь через поле. Мы сейчас возбуждены, а они не должны догадаться по нашему поведению, будто нам что-то известно… Топа, где ты? Топа, мы идем домой!
— Топа, Топа! — заорал Ванька, а потом и Фантик присоединилась. Но сколько мы ни звали, Топа не появлялся.
— Куда он делся? — растерянно спросила Фантик.
Я пожал плечами:
— С ним бывает, что он уходит по своим делам… правда, очень редко. Он с самого начала прогулки был взволнован, вот, видно, и ускользнул заниматься исследованиями в тот момент, когда мы были слишком увлечены, чтобы обращать на него внимание. Не исключаю, что он уже дома. В любом случае, мы его сейчас не найдем, так что остается только домой топать.
— Топать без Топы, — невесело усмехнулся Ванька.
И мы побрели домой.
Там мы сразу же узнали, что Топа не возвращался.
— Может, отправимся его искать? — встревоженно предложила Фантик.
Отец покачал головой:
— Топа — разумный пес, и вряд ли во что-нибудь ввяжется. Нам придется прочесать весь остров, чтобы его найти, а это несколько часов. Лучше подождем, пока сам вернется.
— А когда он может вернуться? — спросила Фантик.
— С ним случались такие загулы три или четыре раза в жизни, — ответил отец. — И тогда он возвращался домой ночью, когда все спали. Тихо пробирался к дому и ложился на крыльце, чтобы утром его сразу увидели и успокоились. Мы его не ругали и не пытались выяснить, где он был. В конце концов, и у собаки могут быть свои тайны. Имеет право.
Все это было абсолютной правдой, и мы успокоились. Перед самым ужином я улучил минутку спросить у отца:
— Папа, нам тут пришло в голову… Это не могли быть норы чернобурок… ну, где Птицын охотился?
— Нет, — ответил отец. — Я уже об этом думал. Было бы просто, если это норы чернобурок. Тогда ясно, что Птицыну они нужны живыми. И ясно, почему их требовалось как можно быстрее передать заказчику. Но я ведь знаю все лисьи семейства. С той стороны Лисьей горки живут крестовки, и ни одной чернобурки там нет.
Все это я изложил Ваньке и Фантику после ужина, когда мы уединились в моей с Ванькой комнате, чтобы обсудить окончательный план действий на завтра.
— Это были обыкновенные крестовки, — объяснил я.
— «Крестовки»? — недопоняла Фантик.
— Ну, такая порода лисиц, у которых черный крест на спине, — втолковал ей Ванька. — То есть летом он черный, а зимой становится очень красивого цвета, такого жемчужно-серебристого.
— Крестовки больше всего водятся у нас, на северо-западе России. А еще в Финляндии и в Швеции, — объяснил я. — Такая североевропейская порода, хотя встречается и в других местах земли.
— Кстати, это может быть доказательством, что Птицын взял их живыми, — задумчиво сказала Фантик. — Ведь крестовок в основном берут на мех зимой. Я вспомнила, я читала о них… Их бледные, жемчужно-переливчатые кресты отлично смотрятся и на шубе, и на шапке. А черные кресты очень резко выделяются на общем фоне, и это смотрится не слишком красиво, если только у модельера или скорняка нет особой задумки.
— Вы и крестовок разводите? — поинтересовался Ванька.
— Нет, не разводим, — ответила Фантик. — Иначе бы я не спросила, кто они такие, и вам не пришлось бы объяснять. Но я ведь читаю, из любопытства, всю специальную литературу, которая есть у папы.
— То есть или эти крестовки понадобились кому-то, чтобы сшить шапку с особым узором, или для того, чтобы дать им дожить до зимы, или для того, чтобы вообще оставить их на развод, — подытожил я.
— Послушайте! — подскочил Ванька. — А разве Птицын не мог оставить их у себя? Ну, чтобы как следует откормить к зиме, напичкать разными витаминами? Словом, привести в такой вид, чтобы их мех стоил намного дороже, чем у крестовок, взятых из леса?
— Тогда куда он их спрятал? — возразил я. — Ты слышал, времени у него было совсем немного, а все ближние окрестности прочесали мелким гребнем. Плач двух голодных и напуганных лисят сразу привлек бы внимание. И потом, уход за животными — это особая наука, а Птицын — браконьер, а не мехозаводчик! Нет, он их кому-то передал. Вопрос в том, кому.
— Вопросов накопилось — тьма-тьмущая! — вздохнула Фантик. — Прямо голова кружится.
— Давайте запишем их по порядку, — предложил Ванька.
Мы стали записывать, и вот что у нас получилось.
Почему Птицын взял крестовок живыми?
Почему он взял их летом?
Что было на видеокассете, от существования которой яхтсмены отреклись?
Что они вообще снимали?
Имелось несколько вопросов помельче, но мы не стали включать их в список, потому что они вытекали из основных.
Мы немного поразмышляли, потом я сказал:
— Все, хватит. Утро вечера мудренее, вот с утра и начнем действовать. Будем считать это загадками на завтра. А сейчас лучше ляжем спать. День может получиться напряженным.
Фантик пожелала нам спокойной ночи и ушла. Мы с Ванькой быстро легли, и я уже засыпал, когда Ванька сказал:
— Слышь, Борька, есть еще один вопрос. Я не хотел при Фантике его задавать, а сейчас чуть не забыл.
— Ну? — откликнулся я. Честно говоря, я уже часа три как побаивался вопроса, который мог прийти Ваньке в голову. Как вы знаете, Ванька вообще был противником истребления животных на мех, и поэтому к дяде Сереже, папе Фантика, относился чуть настороженно. В любой момент в Ванькином мозгу могла родиться версия, что заказчиком Птицына был дядя Сережа — единственный владелец пушного хозяйства, отдыхающий сейчас в наших краях. Дружба с нашим отцом делала, мол, дядю Сережу вне подозрений, а заодно давала возможность спрятать лисиц там, где их никто искать не будет, — неподалеку от нашего дома, например, где дядя Сережа мог бы тайком их кормить, а перед отъездом втихую перетащить в багажник машины… Конечно, эта версия не выдерживала никакой критики, но разубедить Ваньку, при его-то упертом характере, было бы совсем не просто.
— Что скрывает смотритель маяка? — проговорил Ванька.
— Что ты имеешь в виду? — спросил я, с большим облегчением переводя дух.
— Смотри. Один раз он осекся, когда хотел сказать «поэтому у меня не получится на десять минут отключить световые бакены, как мы договаривались». Ну, вовремя спохватился, что ведь это Фантику мы хотим устроить все представление, и поэтому при ней надо молчать. Быстро перевел разговор на другую тему, и это мы поняли, так?
— Так, — подтвердил я.
— Но ведь он осекся еще два раза — когда разговор шел о видеокамере и о том, виновен или не виновен Птицын. Осекся точно так же, как когда начал разговор о световых бакенах, — будто чуть не проболтался о том, о чем болтать не стоит!
— По-твоему, он что-то знает?
— Да, — твердо заявил Ванька. — Скорее всего, он видел с маяка, кто взял видеокамеру у яхтсменов, и знает, что это не Птицын! Но тогда почему он молчит? Что его за язык держит, при его-то болтливости?
— Похоже, и он чего-то боится, — пробормотал я. — Да, ты это здорово подметил. Вот и еще одна загадка на завтра! Но, я думаю, Виссариона Севериновича мы дожмем. Он так любит потрепаться, присочинить и прихвастнуть, что, если мы заглянем к нему на чаек, он обязательно где-нибудь проговорится.
— Правильно, — сказал Ванька. — Уж где-нибудь, как-нибудь, а он проболтается, кто преступник!
