Больше всего в этой истории маму возмутило даже не то, что Андровский вздумал спасать ее от собственной дочери. Глупость постороннего человека задевает не так, как черствость близкого. Возмутило ее то, что Михалыч, услышав о выдумке приятеля, не выставил Андровского из номера, а засмеялся. Теперь он расплачивался за свой вчерашний смех, а мама решала, не вернуть ли Машу в «Райские кущи».
— Маргоша, это, в конце концов, неумно! — копируя Михалыча, сказала Маша. — Помиритесь сейчас же. Подумаешь, засмеялся.
Итак, поручение Андровского оказалось пустышкой, игрой для малолетки. После «жучка» в номере это известие совершенно не тронуло Машу. Стало только любопытно: что должен думать человек, который так легко вмешивается в чужую жизнь? Кем он считает других людей, обычных, без его должности и автоматического пистолета под мышкой?
В музее оказалось, что ключа от ее комнаты нет на стойке. Девушка-портье недавно сменилась и не знала, кто его взял. Зато наговорила гадостей: «Мы посторонним ключи не даем, ищите у себя, а то сами потеряете, а потом к нам с претензиями»… У нее сводило скулы от ненависти. Вот еще одна сторона богатой жизни: тебя считают врагом незнакомые люди, и попробуй объясни, что не ты виновата, если им не хватает денег.
Ключ, без сомнения, выкрал Эльчин, собираясь устроить новую подлянку. А тут еще девушка смотрит, как на бациллу. На душе было пакостно. Маша поднялась на второй этаж, подкралась к своей комнате и, спрятавшись за угол, толкнула дверь лыжной палкой. Когда имеешь дело с таким нахалюгой, лишних предосторожностей не бывает.
Из комнаты, клубясь и перемешиваясь, густо повалил дым. «Сейчас как заору! — разозлилась Маша. — Подумаешь, нефть у папы. Не надо быть гадом!».
Тут ей пришло в голову, что если просто кричать, здешние служащие могут сделать вид, что не расслышали. Нефтедоллары уже всем заткнули уши. Кричать надо «Пожар!». В старинном особняке с деревянными лестницами огня боятся по-настоящему. То, что дым явно табачный, не играет роли. Главное, начать скандал, собрать кучу народу, а там и прощения попросить можно: «Пардон, ошиблась». Виноват все равно будет Эльчин — не она же забралась в чужую комнату и накурила…
Поставив лыжи в угол, Маша сняла со стены огнетушитель. Ошибаться, так до конца. Шарахнуть пеной — в следующий раз не сунется!
На огнетушителе имелись картинки, объясняющие, как с ним обращаться. Маша все изучила и, держа орудие возмездия наизготовку, подкралась к двери… Главное, взял моду — дымить… Она повернула рычаг, в огнетушителе что-то хрупнуло и послышалось бульканье. Маша ворвалась в комнату и закрутилась во все стороны, ожидая нападения.
Врага было не видно. В огнетушителе происходили шумные процессы, навевающие мысли о больном бегемоте, но пена пока не шла. По инструкции его следовало «энергично встряхнуть», а у Маши не хватало сил. Зато нефтяного принца она засекла: дым валил из-за высокой спинки кресла, в котором любил сидеть не то Тютчев, не то Тургенев. Это ж надо так накурить, можно топор вешать.
Маша закашлялась, огнетушитель в ее руках дернулся, угрожающе булькнул и выпустил струйку бурой жижи. А над спинкой кресла всплыла коротко стриженая седая голова. Дед!
От неожиданности Маша выронила огнетушитель, и тогда-то произошло энергичное встряхивание, о необходимости которого твердила инструкция. Реактивная струя пены хлестнула в стену, огнетушитель дернулся и стал поворачиваться. Еще немного, и он волчком закрутился бы по полу, поливая все вокруг. Но Дед не зря заслужил генеральские погоны в военной разведке. Одним прыжком он очутился рядом с огнетушителем, прижал его ногой, схватил и, направив пенную струю вниз, кинулся в конец коридора к туалету. В зубах у Деда, как пароходная труба, дымила толстенная сигара, из-за которой разгорелся весь сыр-бор.
Вышла из чьей-то комнаты горничная с пылесосом и, увидев мчащегося на нее генерала в полной форме, с брызжущим огнетушителем, закричала:
— Пожар!
Деду было некогда разъяснять недоразумение. Ворвавшись в туалет, он нацелил поток пены в унитаз и крикнул вбежавшей Маше:
— Муха, останови ее, а то…
Но было поздно. Перебив Деда, взвыла сирена, и по коридору затопали десятки ног.
Возникшие как из-под земли охранники действовали четко. Двое универсальными ключами открывали все двери подряд и выводили полуодетых постояльцев, еще двое рыскали в поисках очага возгорания. Маша заметалась по этажу, пытаясь остановить это безумие, но ее никто не слушал. Махнув на все рукой, она вернулась к Деду, чтобы хоть объяснить ему, как все получилось.
Неутомимый огнетушитель плевался пеной; Дед еле удерживал его, широко расставив ноги и морщась от дыма забытой в углу рта сигары. Лицо у него побагровело, на лбу вздулась толстая жила. Насыщенный дымом и вонью пены воздух ел глаза.
— Помогите генералу! — крикнула Маша вбежавшему охраннику.
Тот понятливо кивнул, но вместо того, чтобы броситься к Деду и перехватить огнетушитель, кинулся назад в коридор. Вернулся он очень быстро, почему-то со вторым огнетушителем в руках. Не успела Маша ничего понять, как охранник заученным движением откинул рычаг, встряхнул свой огнетушитель и, встав рядом с Дедом, направил в тот же унитаз ударившую струю пены. По лицу охранника было видно, что он собой доволен. Потом до него стал доходить идиотизм положения.
— Что тушим? — робко спросил охранник, заглядывая в покрытый пенной шапкой унитаз.
— Ничего, — разъяснил горькую истину Дед. — Огнетушитель сработал. Самопроизвольно.
— А-а, — с безнадежным лицом протянул охранник и остался заливать толчок. Не мог же он бросить работающий огнетушитель.
В коридоре продолжалась эвакуация.
— Я пойду дам отбой, — сказал Дед, отставляя свой опустевший огнетушитель в сторону. — А вы оперативно сработали, — добавил он, чтобы утешить охранника. — Где служили?
— В погранвойсках.
— Продолжайте, — сказал Дед. Прозвучало это глупо, но в такой ситуации трудно было найти умные слова.
Через полчаса все успокоилось. Постояльцам объявили, что пожарная тревога была учебной, и они разошлись. Машу не ругали. Собранные со всех этажей уборщицы и горничные в пять минут вымыли полы и, когда пришло разбираться начальство, стало уже незаметно, что следы пены начинаются в ее комнате. Все поверили Деду: раз генерал сказал, что огнетушитель сработал сам по себе, значит, так оно и было.
Благодаря погонам Деда Маше сошло с рук еще одно преступление. С утра она выстирала карнавальное платье, которое категорически запрещалось стирать, и повесила сушиться на люстру. Платье было начала двадцатого века, взятое напрокат в костюмерной Художественного театра. А люстра девятнадцатого века когда-то принадлежала Аксакову. Начальство входило, смотрело на платье, осквернявшее музейную люстру, смотрело на Дедовы генеральские погоны, морщилось и ничего не говорило.
Когда визиты прекратились, Дед снова уселся в кресло Тютчева-Тургенева и сообщил:
— Муха, а я к тебе на Новый год. Хотел снять комнату, но цены кусаются.
— Ну и оставайся у меня, — предложила Маша.
— А можно?
— Можно. В правилах сказано, что я могу принимать гостей по числу спальных мест. Ляжешь, вон, на диване Серова.
— Правда Серова? — удивился Дед. — Того самого, художника?
— Ну! Или Перова. Мне говорили, я забыла. А на кровати спал Тургенев, точно. Я бы тебе предложила, но в ней клопы.
— История, — уважительно заметил Дед. — Наверное, это правнуки тех клопов, которые Тургенева кусали. У тебя еще пальцы не просятся к перу, перо — к бумаге?
— Скоро запросятся. Теперь я понимаю, почему раньше помещики рисовали, музицировали, писали письма в трех томах. Здесь же скука смертная по вечерам.
Дед помял одним пальцем сиденье дивана:
— Не пойму, как сюда пустили постояльцев. Кругом таблички: «Усадьба-музей охраняется государством».
— Так и пустили — за деньги, — сказала Маша. — Ты вообще представляешь, что будет в «Райских кущах» на Новый год?
Дед пожал плечами:
— Праздник…
— Это будет самая крутая тусовка России. Уже сейчас идешь по коридору, как будто новости по телеку смотришь: депутаты, артисты, министры… А в новогоднюю ночь сам Президент заедет. В санатории все номера сняты, а желающих еще много. Вот директор и договорился с музеем, что они на неделю сдают этот особняк. Тут еще сто лет назад все было так устроено, чтобы принимать побольше гостей. Художники жили, писатели.
— Все равно не понимаю, как можно — превращать в гостиницу храм искусства, — упрямо сказал Дед. — Я, кажется, не смогу спать на этом диване. Я буду над ним парить, а то вдруг что-нибудь сломается.
— Оно и так все ломается, от старости. Вот музей заработает денежек и сделает ремонт. По-моему, это нормально, — добавила Маша.
