Он стащил с Антипы лыжи, пошарил в кармане, нашёл два гвоздя. Этого было мало. Тогда он вернулся к той проволоке, что приводила в движение самострел. Раздирая кожу на ладонях, отломал несколько кусков. Потом без сожаления сломал свои лыжи и обломки их укрепил на лыжах охотника. Получилась волокуша.
— Антипа Андреич, помаленечку давай переползай! Дорогой мой, давай!
Старик со стоном перевалился на эту волокушу.
— Не дам помереть, не дам! — приговаривал Петька, впрягаясь в проволочную лямку.
Старик был страшно тяжёлым, а снег глубоким. Петька, опираясь на лыжные палки, тянул и тянул вперёд. Он не помнил, сколько он шёл. Сердце у него колотилось где-то в ушах, голова раскалывалась от боли, а дышать было так трудно, словно он дышал огнём.
— Ничего, ничего! — приговаривал он во время остановок, растирая старику побледневшие щёки.
Старик был в полузабытьи, он иногда что-то говорил, просил оставить его. Потом стал называть Петьку разными именами.
— Матвеюшка, — шептал он, — сильный ты у меня какой! Серёженька мой!
Петьке хотелось кричать от этой путаницы: старик называл его именами своих погибших сыновей. Ему казалось, что идёт он очень давно. Что вообще всё давно кончилось. Что не было ни города, ни школы, а всегда был этот лес и проволока, готовая вот-вот распилить его пополам…
Он не знал, сколько часов он шёл. Но когда лес вдруг кончился и Столбова ослепил свет тракторных фар, он уже не мог ничего вымолвить и очнулся только в бараке мелиораторов.
— Ну, паря, — говорил, растирая его, милиционер. — Ты никак двужильный… В старике килограмм девяносто, а ты его шесть километров волок.
В бараке были какие-то люди с ружьями. Доктор в халате. И радист кричал в микрофон: «Да! Да! Значит, сначала примете раненого, а потом вертолёт верните. Да, он нужен для облавы. Охотники собрались. Да, двадцать семь человек! Вооружены! От райцентра идёт вездеход! Из лесничества передали: егеря уже прочёсывают лес…»
— Жив Антипа Андреич? — спросил Петька.
— Теперь-то выживет! — ответил врач.
Глава заключительная
Береги честь смолоду
А может, всё это приснилось? И не было ни леса, ни старого егеря, ни Кати.
Петька стоит в классе у стола. А ребята говорят обидные слова.
— Врун! — кричит Васька Мослов. — Систематически обманывает коллектив!
Пионерский сбор с обсуждением вруна Столбова состоялся в первую неделю третьей четверти. Только отца не было на обсуждении и мама не смогла прийти: у неё «полетела» какая-то установка — и она задержалась на работе.
А тут ещё на обсуждение пригласили учителя литературы Бориса Степановича, единственного учителя, который относился к Петьке серьёзно и даже один раз его хвалил за фантазию и находчивость. Но Петьке от того легче не было.
Петька смотрел на негодующий класс, и ему казалось, что ребята говорят не о нём.
— Ребята, — сказал Петька, — я теперь совсем другой. Тут так много всего за каникулы произошло! Я совсем переменился, честное слово.
И он начал рассказывать про болото, про скит и про книги… Сначала его слушали завороженно. У второгодника Сапогова прямо глаза на лоб вылезали и рот открывался так, что казалось, он нижней челюстью парту зацепит. Но когда Петька стал рассказывать, как он тащил Антипу шесть километров, Борис Степанович — сам Борис Степанович! — покачал головой:
— Нет, Столбов, ты неисправим!
Все будто очнулись.
— Староверский скит! Ха-ха-ха! — захохотал второгодник Сапогов. — Вот умора! Деревянное царство!
И вслед за ним захохотал весь класс. Даже Панама смеялся! Даже Маша Уголькова! Даже Борис Степанович!
Петька смотрел, как дёргаются от смеха ребята, как Сапогов, дубина Сапогов, валится с парты, и вся эта картина заволакивалась у него туманом. Класс стал стихать, потому что увидел: всем известный врун Столбов… плачет. Ребята растерялись. И никто не задерживал Петьку, никто не побежал за ним, когда он взял портфель и медленно вышел из класса.
Он шёл длинным коридором, и ему хотелось назад в деревню, туда, где он был нужен. Где никто не смеялся над его рассказами.
Он очнулся, когда за плечи его обнял Борис Степанович.
— Петя, — сказал он. — Неужели ты говорил правду?
На этот вопрос Петька мог только шмыгнуть носом.
— Это поразительно! — взъерошил себе волосы учитель. — Ты первый раз говорил правду — и тебе не поверили.
— Это нормально! — сказал Петька. — Береги платье снову, а честь смолоду… Фольклор.
— Петя, ты извини меня.
И Петька простил учителя, и всех ребят, и даже Ваську Мослова, потому что он был добрым человеком. А дома его ждала бандероль. Когда Петька разорвал упаковку, он увидел знакомую ему книгу в кожаном переплёте. «Неужели Антипа Андреич умер?» — было его первой мыслью, и сердце его оборвалось. Но тут же он увидел чёткую подпись на конверте: «Пророков» — и облегчённо вздохнул.
«Дорогой Пётр Михайлович! — начиналось письмо. — Во первых строках письма кланяются тебе твои любящие бабушка, дедушка, Катя…» Дальше шло бесчисленное перечисление имён Катиных братишек, мелиораторов, лесоустроителей, егерей, милиционеров, бригадиров, трактористов. И Петьке показалось, что все они вошли в его комнату. И стоят, улыбаются, похлопывают его как равного по плечам, угощают семечками.
«…Все желают тебе здоровья и успеха в учении, а также ждут на летние каникулы, поскольку осушение идёт вовсю и каждые руки на счету. Сообщаю также, что после заживления раны поселился я у Клавдия на отдыхе. Чему очень рад. Катерина Стамикова навещает нас каждое воскресенье, как только из интерната приезжает. Про свои дела она напишет тебе особо.
Дорогой Пётр Михайлович! Я тогда был не прав. Но пойми, не хочется кровное и нужное отдавать людям дурным. Мы ведь за это умирали, и не в одном поколении…» Дальше было совсем непонятно. Видно, Антипа очень волновался, когда писал. «…А также посылаю тебе карту Раскольникова болота со всеми промерами, трясинами и путём в скит. Карту и книгу покажи людям сведущим и привози летом учёных».
«Так вот почему дорогу-то найти не могли!» — понял Петька. Тропа была замысловата, изломанна, она шла сначала у самого леса, вдоль края болота, и всякий, кто пытался пересечь его по прямой, попадал в трясину…
Столбов долго рассматривал карту, следил за извивами тропы.
Но странно: не было в его душе радости, что путь открылся теперь для всех. А была тревога и даже тоска.
«Вот и Антипа Андреич понял, что нужно всё людям отдать… Нельзя таить: пропадёт!» — уговаривал себя Петька.
Но беспокойство не оставляло его.
Нет! Ни сбор, ни насмешки одноклассников, ни даже собственные слёзы были причиной его тревоги, а странное предчувствие беды. Точно он, Петька Столбов, сорвал печати с дверей сокровищницы, распахнул двери настежь, да так и бросил, без присмотра, без защиты…
Больше всего ему сейчас хотелось туда, в деревню, к старикам, к Кате… Чтобы защитить, заступиться за них… От кого? Этого он не знал. Но предчувствовал, что защита потребуется.
