В класс вернулась расстроенная Маргоша. Никого она, конечно, не выловила. Народ в школе обитал шустрый, а кросс учителя, как известно, не сдают. Тем паче что Маргоше стукнул семьдесят второй год, — какие, на фиг, кроссы! Она и в школе работала на полставки, только потому что литераторов не было. Их сокращали, как чужеродный элемент. По всей стране. Ну а Маргарита Ивановна пока уцелела. Хоть и бредила по-прежнему Есениным, Маяковским и прочими Тургеневыми. Серега ее тоже жалел. Ей бы в «сеть» слазить, поглядеть, что пишут нынешние блоггеры. Вот ужаснулась бы старушка! Хотя она и без того ужасалась — ежедневно и ежечасно. Вот сегодня, например. Взяла и не сумела организовать встречу. За что и получит хорошенький втык на педсовете. А после за неполное служебное соответствие вылетит со своих жалких полставки.
Чтобы удобнее было разглядывать Маргошу, Серега подпер ладонью щеку, грудью навалился на парту. Без того старенькая, литераторша в каких-нибудь двадцать минут постарела еще больше. Присела возле ветерана и враз стала его сверстницей — почти сестрой. О чем-то они вполголоса даже заговорили.
Вторя Гериному примеру, Серега начал было подремывать, но в этот момент, скрипнула дверь, и, по-утиному переваливаясь, в помещение ворвалась завуч. Грозная Аврора Георгиевна. Женщина-кремень и женщина-валун — из тех, что с легкостью остановят и конягу, и любого возомнившего о себе слоняру. А еще завуч не чуралась рукоприкладства и лупила школяров почем зря. По слухам, сломала при этом не один десяток указок. Хорошо, хоть не голов, — головы у народа были крепкие.
За грозной Авророй Георгиевной прошлепала незнакомая девчонка. То есть… Девчонку Серега как раз знал — та самая Лёлишна из соседнего подъезда. Все в тех же джинсах, в вязанной кофте с рукавами, как у Пьеро.
— Вот, — буднично и скупо представила завуч. — Ваша новенькая ученица. Ева Оршанская…
— Как, как? — удивился Антон.
— Имя Ева, фамилия Оршанская, — спокойно без тени смущения произнесла девочка. — Что-нибудь непонятно?
— Почему, все понятно. Отличное имечко!
— Вот и разобрались. — Аврора Георгиевна со вздохом пристроила на объемной груди служебный планшет, нацелилась ручкой. — Значит, присутствуют только трое. Чохов, Митин и Войцович. Добавляем Оршанскую и подводим черту. Ну-с… Где все остальные?
Взор школьной Немезиды поочередно прошелся по фигурам учеников. Гера немедленно проснулся, Антон спрятал блокнот подальше, и даже старичок-ветеран постарался по-армейски распрямить сухонькие плечи.
— Я спрашиваю, где ваши товарищи?
— Мы не знаем, — ответил за всех Сергей.
Маргарита Ивановна поднялась с места, пальцы переплела, словно собралась помолиться, боязливо забормотала:
— Вообще-то приходили Танечка с Викой Белобородовой. Но у них так покраснели глазки после уборки. И носики мокрые… Я их отпустила.
Маргоша уважала уменьшительную лексику. Она любила всех вокруг, наперед прощала детские шалости, и все для нее были милые, добрые, славные. Пупсоиды, короче.
— Аллергия, — счел нужным разъяснить Антон. Поскольку мокрые «носики-курносики» могли вызвать у Авроры недоумение.
— Тарасик Кареев, — припомнила Марго, — руку поранил на субботнике, тоже подходил, отпрашивался в травмпункт.
— И Игорь Линьков! — сообщил Гера. — Из новеньких.
— А с ним что?
— У него же глаз искусственный, — а там листья, пыль, — в общем, грязь, что ли, попала. Короче, тоже аллергия.
— Ладно, этих тоже вносим в список. Но Николай Степанович должен был вас предупредить насчет встречи.
— Он предупредил.
— В чем же дело?
Под взглядом золотых очков, Серега ощутил себя преступником, выставленным перед армией прокуроров.
— Ну… Может, не все расслышали, — пробормотал он.
— Но ведь вы-то пришли!
Звучало это так, словно ребят в чем-то обвиняли. Сергей промолчал.
— Ладно, — завуч покосилась в сторону ветерана и прикрыла свой командирский планшет. — С этим мы разберемся позже, а пока побеседуйте с Петром Васильевичем. Человек все-таки готовился, добирался сюда с Химмаша… Может, вопросы к нему есть. То есть я просто уверена, что есть.
— Конечно, есть, — неожиданно подала голос новенькая. — Я думаю, что нам так будет даже удобнее — когда в узком кругу.
Антон с Герой глянули на нее с удивлением. Серега тоже посмотрел, хотя и без особого шока. С красивыми да курящими всегда так — ждать можно чего угодно.
Беседа и впрямь получилась. Сначала, конечно, вопросы из себя вымучивали, но потом как-то все разговорились. Благо и Маргоша подсуетилась — сбегала с малышами в учительскую, принесла на подносе кружки и чайничек с печеньем. После костровой картошки печенье, конечно, не катило, но чай да еще с пакетиками сахаридзе оказался очень даже уместным. Короче говоря, все пили чай, хрумкали печеньем и разговаривали, кто о чем хотел. Умный Антоша задавал вопросы про «тигры» и пушку «дору» с метровым калибром. Повеселевший Петр Васильевич честно признавался, что ни того ни другого на фронте не видел. Он и немцев видел в основном издалека, потому что был салапетом в партизанском отряде. На серьезные операции его не брали, а когда подрывали дороги, в основном стоял на шухере и семафорил, если где маячили егеря или дрезина с полицаями. Даже оружия — хотя бы маломальского «вальтера» — ему не давали. Ради его же собственной безопасности.
— Полицаи могли где угодно нас остановить, в любой момент обыскать, — смущенно объяснял Петр Васильевич. — Если ничего не находили, давали тумака и отпускали.
— А если бы что-то нашли? — встопорщенно вопрошал Гера.
— Ну… Если бы нашли, тогда все.
— К стенке?
— Зачем же. Сразу спровадили бы к местным гестаповцам. Им ведь галочка за это, наградные и прочие поощрения.
— Во гады!
— Конечно. А уж сами немцы с нашим братом не церемонились…
Методика и тактика «гестапо» Геру живо заинтересовала, но ветеран его разочаровал, поскольку Бог миловал, и в застенки ему попадать не пришлось. А вот старшие товарищи Петра Васильевича залетали. Кое-кого из них даже пытались спасать, налеты на деревеньки проводили — на лошадях, с шашками и автоматами. Прямо как во времена Дениса Давыдова.
Самое забавное, что новенькая тоже задавала вопросы, но спрашивала про какую-то фуфляндию: про женщин в тылу и женщин на фронте. То есть как, значит, бытовали, что готовили, чем раны перевязывали. А еще подробно расспрашивала про одежку, — что, мол, носили — юбки или брюки, красились ли, какого были роста. Каждый такой вопрос заставлял мальчишек распахивать рты и на секунду-другую замирать. Непрожеванное печенье сыпалось наружу, а Маргарита Ивановна бросалась на помощь ветерану и тоже что-то свое вспоминала.
А еще Серега ждал…
До последнего надеялся, что дверь откроется и в класс впорхнет Анжелка. И тогда все окончательно выправится. Потому что более никто ему и не требовался. Есть Гера, Антон, Петр Васильевич с Маргаритой, и хорэ! А на всех прочих — сто тонн навоза — вместе с их шашлыками, бельгийскими помповушками и островом Буяном! Да стоило ей только вернуться, и можно было бы преспокойно сочинить для грозного завуча очередную аллергию, внезапный вывих, историю о нитратной картошке. Расстроился, мол, желудок, вот и опоздала. Да что картошка! — он и с Сэмом сумел бы договориться, и с Шамой на кулачках пофехтовать. Краб, конечно, предъяв накидает, но и с ним как-нибудь разобрались бы. Не король ринга, в натуре! Всего-то из отряда ракообразных…
Но Анжелка так и не объявилась. Зависала, само собой, на острове. Вино, небось, трескала вместе со всеми, не только чай с бисквитами. И по мишеням стреляла. Из помповушек. Впрочем, об этом лучше было не думать. Мозги свихнешь, а все одно — ничего не придумаешь.
Между тем Петр Васильевич экзамен выдержал, хотя и обнаружилось, что многого в своих дремучих белорусских лесах он знать и ведать не мог в принципе. Да и войну он видел очень по-своему, поскольку был в те времена совсем зеленым щенком, даже помладше Сереги. Работал связным, носил партизанам хавку с лекарствами, с верхушек деревьев следил за окрестностями. Ребята смотрели на него и не верили в то, что он был когда-то молодым. Потому что юного Петра Васильевича представить себе было невозможно. Реалии диктовали свое, и от мысли, что перед ними сидит глубокий старик, было не отвязаться. Божий одуванчик, с пигментными пятнами на коже, согбенный и сухонький, с ломким голосом. То есть у них голоса тоже ломались, но совсем от другого. Свой переходной возраст Петр Васильевич оставил в прошлом давным-давно.
Под занавес ветеран хотел им поведать про советский лагерь, в который угодил после войны, как и многие другие партизаны, но не успел — прозвенел звонок с урока.
