скрипучий, а скорее хриплый, зажатый, как в трубке старой рации.
Может быть, поэтому Герман посмотрел на свою «моторолу». Та не подавала признаков жизни.
– Я готов принять его условия, – проговорил Герман, как бы ни к кому не обращаясь. – Теперь уже готов. Они нас переиграли. Опередили. Он уже с ними. И то правда: что мы можем предложить парню четырнадцати лет? А они могут.
– Др-руг, – деревянным голосом произнес Карл. Похоже, он мыслил не хуже человека, только не любил говорить много.
– Да. Еще и друг. С друзьями у нас тут совсем хреново. Думаешь, этот бродяга Вик, или как его там звать, нарочно затянул его в свою чертову стаю?
– Бр-ред, – каркнул ворон.
– Ну да, ну да. Мне тоже кажется, что он тут ни при чем. Его тоже развели втемную. Это они могут. И все же интересно, почему этот молчун подружился с Сережкой? Почему… именно он?
Ворон хотел что-то ответить, но в этот момент ожила рация на столе. Старый Герман протянул руку – наверно, даже слишком поспешно.
Раздалось уже знакомое шипение, больше похожее на радиопомехи, и этот шум каким-то чудом понимал Герман.
– Ты здесь? – спросил он.
Ответом был короткий, но насыщенный отрезок шума.
– Я выхожу, – сказал Герман.
Ворон Карл беспокойно заерзал на столе, взмахнул было крыльями, но Герман погрозил ему пальцем. Ослушаться тот не мог и остался на месте. Только когда Герман спустился по лестнице на первый этаж, Карл тяжело взлетел и пересел на подоконник у раскрытого окна, чтобы быть начеку. Что и говорить, он тоже был верным другом.
Внизу хлопнула дверь. При свете фонарей на мачтах Герман пересек двор и отпер задние ворота (те самые, от которых у Сергея не было ключа).
За забором было темнее. Тьма наползала со стороны леса. Черный туман стелился по темной траве, и вступать в него ни в коем случае не следовало.
Поэтому Герман остановился.
Ждать долго не пришлось. Прямо из жидкой тьмы, похожей на разлитую нефть, соткалась черная фигура. Фальшивый доктор Штарк в своем кожаном пальто подошел ближе и остановился, поигрывая тонким хлыстиком-стеком, словно взятым напрокат из какого-то заштатного военного музея.
– Я уже засомневался, что ты придешь, Гройль, – сказал Герман. – И все же я ждал тебя. Ведь я прошлой ночью уже был у вас. Жаль, не застал…
– Ты прав, – кивнул барон. – Это мой ответный визит. Визит вежливости, ха-ха… а вот ты невежлив. Ты снова называешь меня – Гройль? Я напомню: мое имя – Флориан Штарк. И опять же из чистой вежливости я поинтересуюсь: понравился ли тебе наш чудный детский лагерь? Ты заметил, что в нем стало многолюднее? Прибавился, как минимум, один юный пионер?
– Как прибавился, так и убавился, – сказал Герман. – Этот кусок тебе не по зубам, Гройль.
– Флориан. Или Штарк.
– Ты слишком рано празднуешь победу, Федор Старкевич. Ты обманом заманил его в свою волчью стаю.
– Ничуть не бывало. Он приехал сам. На той электрической штуке, которую ты сам ему опрометчиво подарил. Более того: он был в восторге. Не говори мне, что это не так. Его теперь от наших девчонок за уши не оттащишь. А те пишут ему послания. Мой помощник Феликс любезно читает их мне вслух.
– Феликс? Феликс Ковальчук? Я прекрасно помню, каким он был раньше, пока не попал к тебе. Он был лучшим учеником в гимназии. В кого ты его превратил?
– Просто я тоже неплохой учитель. И наша школа будет поинтереснее любой другой. Ты не находишь? Я просто показал ему… некоторые новые возможности.
– Ты не можешь учить тому, чего не знаешь сам.
– Не усложняй, – Флориан-Федор легонько хлестнул стеком по голенищу своего сапога. – Вспомни, с чего все начиналось: с мистики. С научной фантастики. А теперь мы имеем реальную силу. Мы делаем, что хотим. Мы рвем этот мир, как… кстати, как что? Забыл. Есть какая-то ваша русская поговорка, напомни мне…
– Оставь свою болтовню, – прервал его Герман. – Ты предлагал мне сделку? Я согласен. Ты не трогаешь моего парня. Я оставляю в покое вас.
– Не-ет, – Гройль растянул сухие губы в улыбке. – Сделка больше не актуальна. Еще вчера… утром… я бы над этим подумал. Но сегодня у тебя нет козырей. Нет, собственно, и предмета договора. Твой любимый внук узнал свою истинную природу. Теперь он один из нас. Один из нас, Герман. – Слово «нас» он произнес со значением. – И ты знаешь, твой Сергей очень хорош. Он очень, очень быстрый. Он едва не убил Феликса. Тот рассказывал мне об их поединке, а сам скрипел зубами от обиды… они еще померятся силами, дай срок. Не удивлюсь, Герман, если в один прекрасный день ты найдешь в овраге чье-то растерзанное тело… и заметь, мне почти безразлично, чьим оно будет.
– Ты негодяй, Гройль.
– Я знаю. Но у меня такие методы воспитания. У меня нет любимчиков.
– У тебя нет совести, – сказал Герман.
– В точку. Если совесть ограничивает силу, я отменяю совесть. И прошу заранее: не грузи меня своим Достоевским. Я все про это знаю. Мне доводилось читать студентам лекции по русской литературе. Хотя не скажу, что это был лучший мой курс.
Герман засопел сердито.
– Тогда и я кое-что отменяю, – сказал он. – Я отменяю свое предложение. Перемирия не будет. Сегодня ночью я выжгу ваш лагерь к чертовой матери. Уведи детей, пока не поздно. Многих из них мне будет жалко.
Гройль удивленно поднял брови. От этого его высокий лоб под козырьком фуражки покрылся морщинами.
– Ты ничего не перепутал, лесник? – спросил он. – Ты собираешься сжечь Черный Лес? Правительство тебя за это не похвалит. Не пришлось бы тебе пойти под арест за такое самоуправство.
– Заткни свой фонтан. И убирайся, пока я не задействовал плазменную пушку. Причем я сделаю это очень скоро. Еще до рассвета, пока Сережка спит у себя наверху. Парень может испугаться с непривычки.
Гройль рассмеялся.
– Ты гонишь порожняк. Нет у тебя никакой плазменной пушки. Что же касается остального… я не знаю, где спит сейчас твой парень. Но могу поспорить, что в доме его нет. Где же он? Не хотел бы строить догадки, но последнее сообщение ему пришло от нашей милой Майи… ну, или от кого-то, кто воспользовался ее аккаунтом… Впрочем, какая разница? Сделанного не воротишь.
– С-сволочь, – прошипел Герман и развернулся. Ускоряя шаг, он пошел к дому. На крыльце споткнулся и снова выругался. Ворон на подоконнике беспокойно захлопал крыльями.
Все это время тот, кого называли Гройлем, оставался там, где стоял. Тонко улыбаясь и
