— Видать, не приглянулся ты ей, коль галькой тебя награждает.
Нефед кричит, доказывает, дескать, Василий с ведьмой спутался.
Мужики пуще смеются:
— Парень кралю завел — эко диво! Дело-то молодое, а ты не мешай, пень старый!
Нефед руками всплеснул и к попу, про ведьму сказать. Поп пьяный сидел, носом клевал. Не понял ничего, на Нефедку напустился:
— Зачем лезешь, коли знаешь, что сила нечистая!
Нефедка опешил:
— Так ведь не я, а она… такая-этакая.
— А ты её крестом да молитовкой, глядишь, и отстанет, — бормочет своё поп.
Нефед видит, что толку нет, сказал про чудо-камушки. Поп отрезвел сразу. Позвал урядника: тот мужикам приказал явиться и в тайгу на Нефедов покос отправиться.
Подкрались, засели в кустах, глядят — девица у костра с дедом кашу варят, Василий листовку оселком правит.
Нефед в кустах трясётся от злости, рядом поп с урядником.
Поп брюхо чешет, восхищается:
— А и впрямь хороша краля!
Урядник мужикам знак подал: «Приготовьсь!»
Выскочили они, Василий косу схватил:
— Не подходи!
А девица кинулась в лес, помелькало средь тёмных ёлок её белое платье и исчезло. А среди елей берёзка белая встала.
Мужики, что Василия держали, опомнились, переговариваются, дед их совестит:
— За что парня схватили?! Не вор ведь! Его дело с девкой любиться.
Ну и отпустили. А Нефед со злости с топором подбежал, рубануть хотел по берёзке, но Василий подоспел, подставил корежину. Топорище сломалось, топор отскочил и Нефеду в лоб. Тот и окочурился.
Заклубилась тут берёзка белым облачком и растаяла.
Мужики крестятся, а поп с урядником бегом из тайги. На том месте, где берёзка была, поднялась девица: волосы, словно лён, белые, глаза — цветы лазоревые.
Мужики сначала рот разинули, потом давай Василия подталкивать:
— Ну, Василий! Ну, молодец! Вот так отыскал красавицу! Как зовут-то её?
Василий на невесту глядит, оба плечами пожимают. Кто-то и сказал:
— Он — Василий, а она Василисой пусть будет.
Так и нарекли.
Сказывали люди, Василиса в молодых годах лесной ведьмой была, слюбилась с Васятой Тороковым, к нему в село жить перешла. Да только парень как попа ни просил, батюшка венчать отказался:
— Она не крещёная, а крестить не буду.
Стали они без венца своему счастию радоваться, много годов пролетело. Василий землю пахал, Василиса людей травами лечила. Поп всё ворчал, дескать, сила нечистая — грех! Да его шибко не слушали. А как-то сам животом занедужил, к городскому лекарю ездил — без толку. Приковылял к Василисе, та зла не держала, отваром целебным неделю отпаивала, и поправился поп, да на радостях окрестил Василису и обвенчал в церкви с Василием.
И вскоре Василисушка хорошу девчушечку принесла, Любавой назвали. Как подрастать стала, мать её всяким премудростям выучила: могла Любава щукой в омут нырнуть, змейкой али ящеркой в траве пробежать, мотыльком вспорхнуть али птахой взлететь. Правда ль то, нет? Так сказывали.
А Любава красавицей выросла, парни так-то и липли. Однако она ямщика, Крутоярова Митрия, приглядела, да подойти совестилась. Синицею обернётся, подле парня порхает, на руки, на плечи садится. Митрий все удивлялся:
— Ишь ты, совсем не боится!
Как-то на бега, в масленицу, богатей купчик на рысаке прикатил. Ну, и давай над мохноногими конями ямщицкими похохатывать:
— Экие кургузые!
Ямщики с ноги на ногу переминаются, головою качают:
— И, вправду, красивый да резвый купецкий конек. В санки губернатору не стыдно запречь!
Однако Митрий насмешника не стерпел, покусал ус да и выкрикнул:
— Ты бы, ваше степенство, не по ровному тракту, по бездорожью с моим Косматкою потягался!
Купчик и вскипел:
— А ну-ка, давай махнём до самом Панкрутихи! А в заклад… коней своих ставим!
От Митяева села до Панкрутихи тракт дутой изгибался, вёрст с гаком двадцать скакать, а по полям, наперерез, и десяти не получится, Митяй согласился, по рукам ударили, да дело-то к вечеру, старые ямщики уговорили до утра отложить.
Митяй домой направил коня, а у самого холодок на душе, а ну, как обставит купчик его — на всё село посрамление! Вдруг откуда ни возьмись синица на плечо села, от того парню и на душе полегчало: «Добрый знак синичушка подаёт!» А та щебечет, посвистывает, только у ворот вспорхнула и будто не было.
На другое утро Митяй в поле выехал, там уж ямщики со всего села поджидают и купчик с дружками. Митяй во все глаза глядит: «Эх-ма! Рысак купецкий добрый какой. Удила-то закусил, копытом бьет!» Да тут синица на руку села, глазом-бусинкой на парня глянула, плохую думку разом отбила, и почудилось ему, будто сказал кто голосом девичьим:
— А ты за мною, за мною скачи, Митяюшка!
Ямщик головой туда-сюда, ни одной девки поблизости нет, а которые пришли, коло купчика крутятся — не глянет ли ласково, чего не подарит ли. Тот пряников кинул:
— Ловите, толстозадые, вечером приходите в трактир, с дружками ждать буду.
Сплюнул Митяй, глянул на синицу. Та вспорхнула, отлетела вперёд. И тут ямщики объявили: пора, мол. Ну, и дёрнули вожжами купец с Митрием.
Рысак рванулся, птицею полетел, а Косматка хоть и ходко следом бежала, а всё же приотстал: синица у его головы чубатой летела, да потом в сторону порхнула, парень и свернул за нею. Ямщики издали увидали, ахнули:
— Чего это с ним?!
А кто и рукой махнул:
— Потеряет парень коня!
А Митяй следит за синицею; куда она, туда и он. По твердому насту Косматке легко скакать, хоть не ровным путем, а всё ж не останавливаются. А под купцом стал наст проламываться. Сначала быстрей быстрого конь скакал, а потом нет-нет, да и спотыкнется, пена, с удил запокапывала. А коло рощицы провалился по брюхо — ложбинка там оказалась, снегом заметённая, глазу и неприметно, и наст талый. Щёлкнул купчик кнутом, дёрнулся конь и ещё глубже угруз. Выскочил купец из саней, до самого пупа провалился. Кто за ним ехал, на .Митяев путь поворотили. Дружки только остались купца вызволять.
А Митяй знай за птахой скачет. Вспорхнет та на холмик — на. холмик правит, отлетит в сторону — за ней коня повернёт. Ложбину-то обскакал, а там до Панкрутихи рукой подать. Прибыли первыми. Тут синица звинькнула и пропала. Долго Митяй берёзы оглядывал, да так и не увидал её больше.
Вскоре дружки купца вызволили, по Митяеву следу в Панкрутиху прикатили. Купцу жалко с рысаком расставаться, деньгами откупился. Хоть не полную цену, а три сотенных Митяй получил — деньги немалые, да, главное, посрамили купца. Однако у самого из головы не выходит: «Что за синица-помощница? И голос знакомый. Ей-ей чудно!» Вечером мимо трактира скакал, глядит, девки толпятся, видать, купца дожидаются. Увидали парня и к нему:
— Деньги получил, может, нас угостишь?!
Митяй не остановился, дальше покатил и подумал: «Отец с матерью пилют всё, мол, жениться пора, а кого выбрать — некого. С этакими хозяйками дом не сдомишь». Тут заметил — Любава Торокова на коромысле полные вёдра несёт. Привстал и прям на неё коня повернул — этак часто шутил над девками, смешно было, когда с визгом они разбегались. Но Любава поставила вёдра, глянула искоса:
— С победою вас, Митяй Петрович!
Мнтяй тут и плюхнулся в сани — голос-то знакомый, будто синица с ним разговаривала, Выскочил он и к ней;
— Не зря тебя, девка, ведьмою кличут — синицею ты была!
Вскинула на него Любава глаза да прямо и строго так поглядела. И оробел парень, утонул будто в глазах её — синеве небесной. Стоял как вкопанный, покуда девушка взгляд не отвела, коромыслом подцепить вёдра хотела, да Митяй тут опередил, ведра схватил. Хоть половину-то расплескал, а всё ж донёс до ворот. Любава рядом чуть поспевала, Косматка за ними, гривой встряхивал да пофыркивал. Девушка вёдра взяла, а парень спросить хотел: когда ж ещё встретятся, да язык словно присох. Любава и взглядом не одарила, за воротами скрылась. Однако парень не уходил. «Хоть бы в окошке-то показалась», — думает. Вскоре-то и дождался, на крыльцо она выскочила.
— Ишь, терпеливый какой!
Подошла и ласково:
— Будет на морозе стоять. Об себе не думаешь, коня пожалей. Со мной-то и завтра, поди, увидишься.
У Митяя сердце и заиграло. Вскочил в сани и погнал Косматку по улице с гиканьем.
Дома, будто невзначай, про тороковску семью давай выспрашивать: правда ли, что ведьмой из леса Василий взял Василису да что Любава обучена волхованию? Катерина, мать-то его, у люльки ребятёнка младшего пеленала, хоть сороковой год пошёл, а ещё одного, десятого, сына Петру принесла. Как услышала, так и ахнула:
— Никак, Торокова приглянулась. К такой попадись — душу высушит.
Да Петро рассмеялся:
— Чего зря говоришь, старики эвон как живут счастливо. От их волховства никакого вреда, окромя пользы, не было.
