Крюкастый сделал шаг к каталке и протянул к Клаусу мягкую искривленную перчатку. Средний Бодлер увидел острый кончик крюка, прорвавший резину и торчавший, словно морское существо, вылезающее из воды.
— Почему? — тихо спросил крюкастый.
Клаус проглотил комок в горле и сказал, надеясь, что голос его по-прежнему звучит как у настоящего профессионала, а не как у испуганного ребенка:
— Прежде чем я произведу первый надрез, необходимо сделать еще одно — то, что считается главным в нашей больнице.
— И что же это такое? — осведомился лысый. Его маска поехала вниз, потому что он нахмурился и бросил на детей зверский взгляд. Но у Солнышка маска поехала вверх, потому что она заулыбалась, поняв, о чем говорит Клаус.
— Документация! — выкрикнула Солнышко, и к восторгу Бодлеров публика снова зааплодировала.
— Ура! — завопил член Г.П.В. из задних рядов операционного театра под шум аплодисментов. — Да здравствует документация!
Двое олафовских приспешников в расстройстве мрачно воззрились друг на друга, в то время как Бодлеры поглядели друг на друга с облегчением и радостью.
— В самом деле, да здравствует документация! — воскликнул Клаус. — Мы не можем оперировать, пока не проверено досье пациентки.
— Прямо не пойму, как мы про это забыли! Об этом и на минуту нельзя забывать! — воскликнула одна из медсестер. — Документация — ведь это самое главное, чем мы занимаемся в нашей больнице!
— Так и вижу заголовок, — проговорила все та же репортерша. — «В больнице едва не забыли про документацию!» Погодите, вот прочтут газету «Дейли пунктилио» читатели!…
— Кто-нибудь, позовите Хэла, — предложил один из врачей. — Он заведует Хранилищем Документов, это его дело — заниматься документацией.
— Я сейчас приведу Хэла, — вызвалась та же сестра, выходя из зала. Толпа захлопала в знак поддержки.
— Незачем звать Хэла, — крюкастый поднял руки в перчатках, пытаясь успокоить толпу. — О документах уже позаботились, уверяю вас.
— Но все документы, касающиеся хирургических операций, должны проверяться Хэлом, — не сдавался Клаус. — Таков принцип здешней больницы.
Лысый со злобой впился глазами в детей и страшным шепотом произнес:
— Вы что творите? Вы все погубите!
— Мне думается, Доктор Токуна права, — проговорил еще один врач. — Таков наш принцип.
Толпа снова захлопала, и Клаус с Солнышком переглянулись. Они, естественно, понятия не имели, в чем заключается этот самый принцип в отношении хирургической документации, но уразумели, что толпа поверит буквально всему, если, по их мнению, говорит профессиональный медик.
— Хэл уже идет, — объявила, вернувшись, медсестра. — Кажется, в Хранилище Документов какие-то неполадки, но Хэл придет, как только все уладит раз и навсегда.
— Чтобы все уладить раз и навсегда, не требуется Хэла, — раздался голос в дальнем конце зала, и, обернувшись, Бодлеры увидели долговязую фигуру Эсме Скволор, которая нетвердой походкой шагала прямо к ним на своих высоченных каблуках, а за ней послушно следовали двое. Эти двое были одеты в белые халаты и хирургические маски — в точности как Бодлеры. Но выше масок Клаус и Солнышко разглядели белые лица и сразу поняли, что это две напудренные женщины из шайки Олафа.
— Вот настоящая Доктор Токуна, — Эсме указала на одну из женщин, — а это настоящая медсестра Фло. А те двое на помосте — самозванцы.
— Ничего подобного, — возмутился крюкастый.
— Не вы двое, — раздраженно оборвала его Эсме, сердито глядя поверх хирургической маски на двоих олафовских приспешников. — Я имею в виду двух других. Они одурачили всех. Врачей, медсестер, волонтеров, репортеров и даже меня. То есть дурачили до тех пор, пока я не нашла настоящих ассистентов Доктора Флакутоно.
— Как профессиональный медик, — прервал ее Клаус, — я считаю, что эта женщина лишилась ума.
— Ничего я не лишилась ума, — злобно огрызнулась Эсме, — а вот вы, Бодлеры, скоро лишитесь головы.
— Бодлеры? — переспросила репортерша из «Дейли пунктилио». — Те самые, которые убили Графа Омара?
— Олафа, — поправил лысый.
— У меня все перепуталось, — жалобно простонал один из волонтеров. — Как-то очень много народу притворяется кем-то другим.
— Разрешите мне объяснить. — Эсме поднялась на возвышение. — Я — такой же профессиональный медик, как Доктор Флакутоно, Доктор О. Лукафонт, Доктор Токуна и Медсестра Фло. Сами видите — на нас белые халаты и хирургические маски.
— Тоже! — крикнула Солнышко. Маска на лице Эсме изогнулась вверх в злобной усмешке.
— Уже нет, — бросила она и быстрым движением сорвала маски с обоих Бодлеров. Маски полетели на пол, толпа охнула, и двое детей увидели, что все врачи, сестры, репортеры и просто люди смотрят на них с ужасом. Одни только Поющие Волонтеры, считавшие, что «нет новостей — хорошая новость», не узнали детей.
— Это они, Бодлеры! — в изумлении воскликнула одна из медсестер. — Я читала про них в «Дейли пунктилио»!
— И я тоже! — вскричал кто-то из врачей.
— Всегда приятно слышать голос наших читателей, — скромно отозвалась репортерша.
— Но убийц должно быть трое, а не двое, — вмешался другой врач. — Где же старшая?
Крюкастый проворно заслонил собой каталку с Вайолет.
— Она уже в тюрьме, — быстро ответил он.
— Ничего подобного! — крикнул Клаус и отбросил волосы с лица Вайолет, чтобы все могли видеть, что она не Лора В. Бледотей. — Эти страшные люди выдали ее за больную, чтобы отрезать ей голову!
— Не говори чепухи, — оборвала его Эсме. — Это ты собирался отрезать ей голову. Ты же до сих пор держишь нож.
— Совершенно верно! — воскликнула репортерша. — Так и вижу заголовок «Убийца пытается убить убийцу!» Вот погодите, пусть только читатели «Дейли пунктилио» прочтут газету!
— Твиим! — взвизгнула Солнышко.
— Мы не убийцы! — в отчаянии повторил за сестрой Клаус.
— Если вы не убийцы, — репортерша выставила вперед микрофон, — тогда зачем вы в переодетом виде пробрались в больницу?
— Думаю, я могу вам это объяснить, — произнес еще один знакомый голос, и, повернувшись, все увидели входящего в зал Хэла. В одной руке он держал связку ключей, сделанных Бодлерами из скрепок и прицепленных к ленте, принадлежащей Вайолет, а другой гневно указывал на детей.
— Эти трое Бодлеров, эти убийцы, притворились волонтерами, чтобы получить работу в Хранилище Документов.
— Да что вы? — ахнула медсестра, и вся публика затаила дыхание. — Значит, они не только убийцы, но еще и фальшивые волонтеры?
— Немудрено, что они не знали слов песни! — воскликнул один из Поющих Волонтеров.
— Пользуясь моим плохим зрением, — продолжал Хэл, показывая себе на очки, — они изготовили поддельные ключи, подменили ими настоящие и проникли внутрь Хранилища, чтобы уничтожить документы, свидетельствующие об их преступлениях!
— Мы не собирались уничтожать досье, — возразил Клаус, — мы хотели очистить себя от подозрений. Я сожалею, что мы обманули вас, Хэл, и сожалею, что некоторые шкафы опрокинулись, но…
— Опрокинулись? — повторил Хэл. — Вы не просто опрокинули шкафы. — Он посмотрел на детей, тяжко вздохнул и потом повернулся лицом к аудитории. — Эти дети совершили поджог, — сказал он. — В эту минуту горит Хранилище Документов.
Этим вечером я сижу в одиночестве, и одинок я в результате жестокого поворота судьбы. Выражение это в данном случае подразумевает, что все в моей жизни пошло не так, как я ожидал. Когда-то я был всем доволен, у меня был уютный дом, успешная карьера, любимая женщина и надежнейшая пишущая машинка. Но все это у меня отняли, и от тех счастливых дней осталась лишь татуировка на левой щиколотке. Я сижу сейчас в тесной каморке, пишу печатными буквами большущим карандашом, и мне кажется, что вся моя жизнь — не что иное, как печальная пьеса, поставленная для чужого развлечения, и что драматург, сочинивший этот жестокий поворот судьбы, находится где-то высоко надо мной и покатывается со смеху, глядя на свое творение. Испытывать такое ощущение неприятно, и вдвойне неприятно, если такой жестокий поворот судьбы свершается, когда вы и в самом деле стоите на подмостках и кто-то высоко над вами покатывается со смеху, как это и происходило с Бодлерами в операционном театре больницы. Дети едва успели выслушать обвинение Хэла в поджоге, как тут же услыхали знакомый грубый смех, исходивший из динамика у них над головой. Дети уже слыхали этот смех, когда Маттатиас в первый раз поймал тройняшек Квегмайров и когда он запер Бодлеров в Камере-Люкс. Это был торжествующий смех того, кто придумал дьявольский план и преуспел в нем, и звучал смех всегда так, будто некто отпустил удачную шутку. Маттатиас смеялся по скрипучей системе внутренней связи, и потому голос его звучал точно через алюминиевую фольгу, и все же настолько громко, что способствовал выветриванию наркоза, и Вайолет что-то забормотала и пошевелила руками.
