– Зато ты здесь, – толкнула ее в плечо Гусева. – И мы вместе что-нибудь придумаем.
– Чтобы что-нибудь придумывать, нужно в этом разбираться, – пробурчала Томка, вставая. – А я ничего не понимаю.
– Ну и занудина ты, Цыганова, – загудел у нее над головой Богдасаров. – Не понимаешь – сейчас объясним. Чего ты так торопишься?
– А чего вы сразу мне ничего не сказали, – не унималась Тамарка. – Все видели, все знали – и молчали!
– Ты бы на себя со стороны посмотрела, – в тон ей заговорил Мишка. – Первые три дня носилась по бухте, как ненормальная. Тебя же совершенно не интересовало, что вокруг происходит. Ты только и твердила: «Море! Море! Какое красивое! Какое большое!»
Тамарка попыталась вспомнить прошедшую неделю, и это у нее получилось с трудом. Она помнила море, какие-то цветочки около домика, коллекцию камешков, тут же поселившуюся в ее рюкзаке, попытки застать рассвет и не пропустить закат, дикую усталость после тренировок. Дальше этого память у нее не шла, в ушах только шумело море, в глазах искрилось море, и на губах были соленые морские брызги. Она действительно ничего, кроме моря, не видела.
– Я на юге первый раз, – буркнула Цыганова, смутившись. – Уже и порадоваться нельзя?
– Я же говорил, что с такими бедовыми связываться бесполезно, – обреченно махнул рукой Мишка. – Ты, Цыганова, не человек, а мешок несчастий. Твоя специальность – падать на ровном месте.
– Тоже мне удачливый нашелся, – огрызнулась Томка. – Могли бы предупредить. Не развалились бы.
– Так я тебе целый дневник оставила! – искренне удивилась Маринка, словно перед исчезновением положила тетрадку Тамарке на тумбочку с подробными инструкциями, как ее читать и с какой страницы.
– Ничего себе – оставила! – смущение у Цыгановой сменилось раздражением. – Я его случайно нашла! И чего там было читать? Все позачеркнуто. Кто-то постарался, чтобы твои писульки никому не достались.
– А ты хочешь, чтобы я дневник тебе под подушку положила? – хихикнула Гусева. – Я именно там, на обрыве, его и прятала. Иначе бы вы давно его стащили. А кто зачеркивал – не знаю. Я его оставляла вполне себе читаемым. Это уже ваши лагерные дела.
– «Ваши лагерные», как будто бы ты не из лагеря, а с соседнего острова. – Томка уже начала оттаивать, но еще «держала» обиженное лицо, для видимости. – Я тоже не знаю, кто там все вычеркивал и зачем потом эти зачеркивания исчезли. Я только сегодня все прочитала, но все равно ничего не поняла. Что это за кикимора с мишкой? Чего хочет Харитонова и зачем она скорефанилась с Черной Дамой? Что это за легенда про чуму? И почему мы постоянно попадаем в бухту с дельфинами? И что вообще здесь происходит?
– Ну, ты и загнула, – удивился Андрюха, который больше одного вопроса в голове не держал. – Вот это речь!
– Кажется, надо кое-что объяснить, – раздался тихий голос, и ребята повернулись.
Хозяин уже сидел в удобном складном кресле, ноги ему укрывал плед.
– Садитесь, – кивнул он.
Тамарка могла поклясться, что минуту назад на земле ничего не было. Сейчас же там был расстелен большой клетчатый плед, один угол у него был прикрыт салфеткой, на которой стояли ваза с пирожными и печеньем, тарелки с бутербродами и бутылки с газировкой.
Бесцеремонный Андрюха первый плюхнулся на плед и потянулся к бутылке.
– Вот это дело, – произнес он, встряхнул бутылку и повернул крышечку. В следующую секунду все вокруг было забрызгано коричневой жидкостью, но Павлова это нисколько не смутило. Он только весело заржал и потянулся к бутербродам.
«Сейчас помрет», – почему-то решила Тамарка. Этот хозяин долины ей не нравился, и ничего хорошего от него ждать не приходилось. Но Павлов помирать не собирался. Он с аппетитом трескал бутерброды и мог съесть все, если ребята и дальше собирались стоять и с удивлением на него смотреть.
Смотреть они не стали. Томкин желудок напомнил, что его не мешало бы чем-нибудь наполнить, рука сама потянулась к песочному кольцу, и работа челюстей началась.
– А в лагере уже, небось, пополдничали, – вздохнул Павлов, придвигая к себе большую вазу с печеньем. – Одни мы без еды целый день бегаем.
– Ты о чем-нибудь, кроме еды, думать можешь? – Маринка отобрала у Андрюхи вазу и сама запустила в нее руку. – Тут такие дела творятся, а ты все о своем желудке печешься.
– У меня от него все зависит. – Павлов благодушно погладил заметно увеличившийся после десятка бутербродов живот. – Как он – так и я.
– Не быть тебе спортсменом, – изрекла Гусева.
– Это мы еще посмотрим.
– Может, кофе?
Тамарка с удивлением смотрела на друзей. Они спокойно сидели на пледе, перехватывали друг у друга самые вкусные бутерброды, хихикали, словно еще час назад не было этой страшной бухты, не охотилась на них Черная Дама и не сидел сейчас рядом с ними загадочный тип в перчатках.
– Держи чашку.
У Томкиного локтя показалась фарфоровая чашка с блюдцем. Цыганова машинально взяла ее. О белые стенки плеснулась пахучая жидкость.
– Нам вообще-то кофе нельзя, – попыталась отказаться она.
– Ничего, ничего, – рука в перчатке легко похлопала ее по плечу. – У вас была тяжелая ночь, да и впереди длинная дорога. Это перед самой тренировкой кофе нельзя. А сейчас можно.
– Вы нам обещали все рассказать, – напомнила Тамарка.
– Всему свое время.
Ответ Цыгановой не понравился. Ее снова хотели обмануть. Она взяла еще один бутерброд и зараз откусила половину. Все, все ее хотят обмануть. Спят и видят, как бы оставить ее в дураках. И зачем им рассказывать? Между собой они всё знают, а она обойдется.
От расстройства Томка глотнула кофе. Напиток был горький и невкусный. И чего это взрослые его все время пьют?
– А Чак молодец! – Маринка кормила псину бутербродами с колбасой. Собака глотала их, не жуя. – Он меня тоже один раз спас. Отвел в долину. Без него бы я точно померла, – говорила она это, глядя на склонившегося над своей чашкой Богдасарова. Мишка понимающе кивал. – Хозяин сделал так, чтобы все подумали, будто я уехала к родителям. Сказал, что из этого дома ничего брать нельзя – заболеешь. Здесь вообще находиться опасно, легко какую-нибудь заразу подхватить. Я весь дом облазила, думала найти какие-нибудь записи, дневник или журнал. Ничего нет, пусто. Наверное, это и есть тот самый колдун, который чуму победил. Он ее пятьсот лет охранял, а сейчас она вырвалась и хочет снова силу набрать. Вот она и прикидывается то взрослой теткой, то маленькой девочкой.
– Зачем это ей? – покачал головой Мишка. Павлов изучал содержимое вазы с печеньем и в разговоре участия не принимал. – Ходила бы с железной косой, все бы сразу всё поняли.
– Какая разница, какой вид принимает зло? – Маринка отставила чашку. – Чем оно невинней выглядит, тем страшнее. Чак у нас вон какой грозный, а на деле – сама доброта.
«Ага, доброта…»
Ребята говорили между собой и Тамарку в разговор не брали, это ее особенно задевало. Это после всего, что она сделала! И зачем Чак привел ее сюда? Осталась бы в поселке, здесь она все равно никому не нужна.
Чак, словно почувствовав, что про него думают, повернулся к Тамарке. На нее глянули грустные человеческие глаза. Томка сморгнула, и наваждение прошло. Перед ней снова сидела большущая собака, и глаза у нее были собачьи, и хвостом она виляла вполне по-собачьи.
«Здоровая псина побывала в лагере, и ее никто не заметил. Хоть кто-то должен был видеть, как Чак уводит Маринку. Или они все превратились в невидимок?»
Мысли в Томкиной голове легко бежали вперед, и ни одна не задерживалась. Постепенно гул голосов превратился в фон. Глаза стали слипаться. От усталости чашка незаметно выскользнула из рук. Звякнуло потревоженное блюдце.
«Это из-за еды, – лениво думала Тамарка. – Если бы не ели, так спать не хотелось бы».
Томка смотрела на ребят сквозь ресницы.
Андрюха что-то рассказывал, широко жестикулируя. Богдасаров, как всегда с серьезным выражением лица, размешивал сахар в чашке и кивал словам Павлова. Маринка хихикала, разворачивая конфету. Им всем было хорошо. И только Тамарка опять была одна, и ей страшно хотелось спать.
Она недовольно оглянулась и увидела, что хозяин опять сидит в своем кресле и даже раскачивается на нем.
Вперед-назад, вперед-назад, скрип-скрип, скрип-скрип.
– А как же рассказ? – Тамарка повернулась к ребятам, надеясь на их поддержку. История обязательно должна ее взбодрить.
Но Андрюха уже развалился на пледе, собираясь, видимо, спать, Маринка копалась в вазе, выбирая конфету покрасивее. Богдасаров откровенно зевал.
– Вы же обещали все объяснить, – не отставала Цыганова.
Скрип-скрип, скрип-скрип.
– Слушай, – с готовностью согласился хозяин, перегибаясь вперед.
Томка испугалась, что он опрокинется на нее вместе с креслом, и откинулась назад. Вот только выпрямиться у нее никак не получалось, ресницы смыкались, голова стала тяжелой.
