Тут Анна и заметила Калину.
— Эй, ты! — сказала она жестоко. — Жалкая душа! С бабами остался, дак юбку-то надевай! Уберись ты хоть с глаз-то, не трави душу. «Мужик»! Эх, ты!
— Слушай, Митька! Объясни ты мне ещё раз про эту мину. Ничего ведь я не понял, что ты говорил. Отчего взрыва-то нет?
Митька постарался объяснить получше.
— Выходит, они обязательно рванутся. Хитро ты придумал.
— Да не я это. Сверлилкин.
— А-а, — протянул Калина, — я так и думал.
Он помолчал, потом достал из ручья сапоги, вылил из них воду, обулся и спросил:
— Как ты к этому камню-то пробирался. Ну-ка расскажи.
— Зачем? — удивился Митька. — Туда ого-го как трудно ползти, к кустам тем.
— Трудно, значит. А ты всё равно скажи.
— Да зачем? — не понимал Митька.
Калина поскреб рукой щетину на подбородке и сказал с силой:
— Хочу я своими глазами поглядеть, как они рванутся! Скажи скорей, как туда дойти. Ты на руку мою не смотри. Доползу!
— Долго же туда, — нерешительно проговорил Митька. — Она может раньше рвануть… ничего и не увидишь.
— А вдруг успею. Надо мне это, Митька, — Калина стукнул себя в грудь здоровой рукой, — вот как надо. Да скорее ты говори! — заорал он вдруг.
— Да чего говорить-то. Все одно сам не дойдёшь.
И Митька в третий раз за сегодняшнее утро пустился в трудный путь.
Они лежали в засаде как настоящие партизаны. У них только не было гранат и винтовок. Они лежали не в придорожных кустах, куда приползал Митька, чтобы предупредить Калину, а выше, на лесистом взгорке, с которого видна была эта дорога от самого развилка до начала асфальта. Все опасное место было как на ладони. Митька несколько раз дергал Калину, чтобы тот не очень высовывался.
Митька всё больше удивлялся Калине. Откуда у него снова силы взялись? Полз, да ещё как! Все время поторапливал, боялся, что не увидит взрыва.
Машины шли одна за другой. В сторону аэродрома они шли, низко приседая на рессоры. Какой-то тяжелый груз, затянутый брезентом, везли они. Назад ехали быстрее, прижимаясь к обочине, чтобы пропустить те, что ехали с грузом навстречу.
— Зачем же ты у камня зарыл! Они ж сюда не сворачивают. Камень-то мешает, — упрекал Калина.
— Ты рыбу ловил когда? — прошептал в ответ Митька.
— Ну.
— Крупную легко ль поймать? — Точно так ответил Митьке Сверлилкин, на такой же его нетерпеливый вопрос. — Терпение надо!
— Дак они тут никогда и не поедут, — усмехнулся Калина.
— Потерпим. Это ж не сверло заточить! — прошептал Митька.
Машины шли одна за другой. Одна за другой двигались им навстречу. Непрерываемый гул стоял над шоссе.
— Что же сейчас в селе-то делается? Катя уж, поди, на работу ушла. Не дождалась меня и убивается теперь, — вздохнул Калина.
А в селе царила паника. Сновали мотоциклы. Бегали солдаты в мышиных мундирах.
Разыскивали Сверлилкина. Искали Шашкина.
Штубе был взбешен: ещё двое ушли в партизаны! Надо с этим кончать!
Он приказал обыскать дом Шашкина. Штубе вызвал машину и сам подъехал к шашкинскому дому. Солдаты уже орудовали там. Обер-лейтенант лично командовал обыском.
— Оружие ищите! — прорычал Штубе. — Переверните всё к чертовой матери!
Солдаты стаскивали с чердака и швыряли вниз тяжелые шматы сала Кадушка с медом, гулко ударившись о землю, раскололась, и желтый густой поток пополз из-под нее. Прямо в него упал рулон черного сукна.
— Ничего нет, господин комендант!
— В сарай! — командовал Штубе. — А это что за погреб? Сбить замок! Обер-лейтенант, там надо особенно тщательно все проверить!
— Есть! — побежал обер-лейтенант к погребу. — Шульц! Берг! — позвал он с собой двоих солдат.
По замку били прикладом автомата, но замок был амбарным и не поддавался.
— Обер-лейтенант! — взвизгнул Штубе, теряя терпение.
Наконец-то принесли откуда-то тяжелую кувалду, сбили замок.
Обер-лейтенант с солдатами исчез в погребе. Штубе наклонился над входным проемом.
— Ну! Что там? Что, я спрашиваю!
— Сало, — донесся приглушенный голос обер-лейтенанта.
— Опять сало! Доннерветтер! Ищите лучше! Должно быть оружие!
— Сейчас. Ищем, — донеслось из погреба. — Шульц! Берг! Посмотрите в том углу. Здесь я справлюсь сам!
Это были последние слова обер-лейтенанта.
Это было последнее, что услышал Штубе.
Сильный взрыв расколол землю под ним…
От Штубе ничего не осталось (не говоря уже об обер-лейтенанте и двух солдатах) — пришлось немцам хоронить пустые гробы!
Так и случилось, что весь немецкий гарнизон и вновь назначенный комендант сочли Шашкина партизаном и за его голову была обещана награда.
Но в селе старухи, качая головами, говорили: «Ну и Шашкин! Вот подлец! Сам сбежал, а добро-то свое заминировал. Чтоб никому не досталось!»
Машины шли и шли по дороге. Ни одна из них не хотела сворачивать к щербатому камню.
— Ничего, — шептал Митька уже не так уверенно. — Большую рыбу поймать не просто.
Калина, вдыхая запах мокрой земли, молча смотрел на дорогу. Было ясно, что он не верит больше ни во что.
— Посмотри-ка, — толкнул его вдруг Митька. — Да не туда. Вправо. Что это… Никогда не видел!
Давя дорогу, проваливаясь в колдобины, завернула сюда с развилки огромная странная машина. Впереди у нее были две пары больших колес, а дальше под широкой и высокой платформой стальные гусеницы.
Шофер сидел высоко в кабине без боковых дверей, и вместо крыши над ним был броневой щиток. Широкий туполобый радиатор был скошен назад, и от него исходило зыбкое марево тепла.
Это был автомобиль-тягач. Для особо тяжелых, негабаритных грузов. Он вез на своей платформе высокое двуствольное орудие. Зенитную установку для охраны аэродрома. Задранные кверху стволы угрожающе целились в небо.
Сзади платформы был еще прицеп. На нем сидели семь немцев в касках. Расчёт зенитной установки.
— Митька! — Калина, забыв обо всём на свете, приподнялся. — Колея-то у неё, погляди, широченная!
Митька быстро дернул его назад.
— Сам вижу. Убери голову-то!
— Ишь! Земля аж гудит!
Два глубоких рубчатых следа тянулись за машиной, словно две канавы, и на дне их желтел песок.
— До песка достаёт. Вот тяжесть! — заметил Митька. — Это хорошо. До песка-то тут грязи да гравия с полметра!
— Не-е, — вздохнул Калина. — Ничего у нас не выйдет. Маленькие мы с тобой люди для такого дела!
Но Митька ещё раз посмотрел на широко расставленные друг от друга гусеницы автомобиля-тягача, и в сердце его застучала надежда.
— Подожди ты! — прошипел он сердито. — Смотри!
Рыча, как тяжелый танк, беспрерывно подавая сигналы, автомобиль-тягач полз вперёд.
Вращал руль водитель под бронированным козырьком.
Покачивались семь рогатых касок.
Стволы презрительно смотрели в небо, словно собираясь плюнуть в него.
Щербатый камень был уже недалеко.
— Видишь. Не заденет. Каб поближе сюда… эх-ма! Кто мы такие, чтобы эдакую силу одолеть!
Митька и сам видел, что машина пройдёт в стороне от мины.
— Ничего. Ещё другие будут. Всё равно кто-нибудь рванется.
— Другие! Жди их.
Машина-тягач поравнялась со щербатым камнем.
— Hy-y… совсем в стороне, — разочарованно вздохнул Митька. — Я думал, наедет!
— Надо было тебе к камню ставить. Додумался!
И тут произошло непонятное.
Автомобиль-тягач вдруг начал подниматься на дыбы, задирая кверху тупое рыло, и откуда-то взявшееся стремительное чёрно-белое пламя чиркнуло по радиатору и охватило его весь.
Орудие махом повалилось назад, раздавив прицеп и сидевших на нём.
И только тут до Митьки с Калиной долетел грохот взрыва.
Он был каким-то несильным по сравнению с тем, что наделал.
Пламя охватило весь автомобиль.
Орудие лежало среди обломков прицепа.
Ни один немец не вылез из-под него.
С других грузовиков уже бежали сюда немцы, крича, стреляя из автоматов в придорожные кусты.
— Лежи, Митька! Леший ты мой, — радостно прошептал Калина. — Совсем ты мне сердце-то измордовал. Это где ж у тебя мина-то была, стервец! Совсем в стороне!
— Да нет же, — отозвался Митька, прижимаясь к земле, потому что шальные пули засвистели неподалёку. — Всё правильно. Это она от сотрясения. Ну… как это Сверлилкин-то говорил, сдето… сдетонировала!
Всю весну и лето жил дед Антон на Цыганском острове. Ни он немцев не видел, ни они его. На ранних, едва проснувшихся рассветах ловил дед рыбу. Поздними непроглядными вечерами приплывали к нему на камьях деревенские ребятишки, в узелках у них были картофельные лепешки, луковинки, куски тяжелого, горьковатого хлеба Взамен дед вытаскивал из тростника садок и выпускал в камьи скользких и холодных, как подводные голыши, линей. В стареньких выдолбленных из толстых деревьев камьях колыхалась вода, и лини начинали носиться по ним, поднимая брызги. Ребятишки уплывали, а дед приносил в землянку узелки, торопливо развязывал их и каждый раз горько сокрушался, что не принесли ему ребятишки хотя бы на одну закрутку махорки. Но что могли поделать ребята: в деревне совсем не было мужиков, а одноногий пасечник Гриша давно курил мох.
