слышал, – сказал он.
Я кивнул.
– Я не смогу отвезти тебя в город, – сказал дед. – Как ты понимаешь, я под подпиской о невыезде.
Я промолчал.
– Ты уедешь сам? Могу подбросить до станции.
Я никогда не думал, что у меня могут выступить слезы на глазах. Но они появились. Одна или две даже скатились на стол.
– Почему так? – спросил я. – Почему… все так происходит?
Дед с шумом отодвинул деревянный стул. Обошел стол. Встал сзади и положил обе руки мне на плечи.
– Здесь становится слишком опасно, – сказал он.
– Но я не боюсь, – сказал я, неубедительно всхлипнув.
– Тебе было мало вот этого? – он прикоснулся пальцами к зажившей ране на моей шее. – Тебе мало сегодняшней истории? Ведь это был сигнал. Сигнал и тебе, и мне. Они перешли в наступление, Сергей.
– Они, – повторил я сквозь зубы. – Да кто – они, дед? Кто такие мы? И кто я?
Дед растрепал мои волосы. И на пару секунд положил руку мне на затылок.
– У тебя две макушки, – сказал он. – Как у твоего отца. Раньше это считалось хорошей приметой. Только мало кому принесло удачу. В том числе и твоему отцу.
– Я ничего про него не знаю. Ты вообще никогда мне ни о чем не рассказывал.
– Ты был не готов. Ты и сейчас не готов. Но откладывать наш разговор уже поздно. Очень скоро могу оказаться не готов уже я. Сегодня я понял, что это может случиться когда угодно.
– Ты боишься?
Дед не ответил, только усмехнулся. Вернулся на свое место. Я смотрел ему в глаза, сжимал зубы и больше всего боялся снова расплакаться. Я только сейчас заметил, как он постарел. И я только сейчас понял, что если его не станет, то у меня вообще никого не останется в этом мире.
Разве что Вик. Но он… тоже пропал.
– Расскажи, кто мы такие? – повторил я упрямо. – Почему эти чудеса происходят именно с нами? Что с нами не так? И еще… – Тут я не все-таки удержался и шмыгнул носом. – Ты ведь не прогонишь меня в город?
– Только не надо скулить, зубастик, – сказал дед. – Будешь ныть – точно отвезу на станцию. А пока сиди и слушай. Я расскажу то, что знаю. Но знаю я не так много.
Он повернулся и взял в руки свой военный планшет в прорезиненном корпусе. Включил. Некоторое время что-то выбирал, трогая пальцем экран. Повернулся ко мне.
– Из меня хреновый рассказчик, и я не готовился к этому разговору, – сказал он. – Наверно, зря. Но кое-что я все же смогу тебе показать.
Он повернул планшет ко мне. На экране я увидел его черно-белую фотку. На ней он был совсем молодой, лет двадцати, в советской военной форме старого образца. Дело было зимой: шинель на нем выглядела задубевшей и к тому же покрылась инеем. На пряжке ремня красовалась звезда, на черных погончиках блестели две буквы: ВВ. Ушанка была заломлена на затылок, в зубах торчала толстая сигарета. Герман беззаботно улыбался.
– Это я перед дембелем, – сказал он. – Полтора года зону охранял.
– Зону? – удивился я. – Зону контакта?
– Какого еще контакта? – теперь уже не понял он. – С инопланетянами? Брось. Зона, друг мой, это зона. Чего тут объяснять. Все по закону: одни сидят, другие их охраняют. Видел, у нас на заборе проволока натянута, под электричеством? Это я оттуда идею позаимствовал…
Он повернул планшет, поглядел на себя, усмехнулся.
– Там-то я и встретил старину Гройля, – сказал он. – Только тогда он звался иначе. Заключенный Федор Сморкович. Это для охраны. Для блатных – Фюрер. А мужики его и вовсе упырем звали… Простых людей не обманешь.
– Блатные? – переспросил я. – Мужики?
– А, неважно, – махнул он рукой. – Народные термины. Не бери в голову. Короче, я молодой был, солдат-срочник во внутренних войсках. Служил в охране, а Федя Сморкович срок за контрабанду доматывал. Иногда пересекались. Вот они, зэки, допустим, на работу идут, мы их конвоируем. Или стоят они во дворе на перекличке, а мы по периметру, на вышках с автоматами… Я его запомнил: длинный он был, тощий, да и взгляд у него уже тогда был… пронзительный… да и он меня тоже приметил. Так уж вышло, что скоро пришлось нам столкнуться уже нос к носу. И вот ту встречу я на всю жизнь запомнил.
Он посмотрел на меня со значением.
– Дальше слушай. Вот я уже свои два года оттрубил, по весне на дембель целился, как вдруг случилась в лагере заварушка. Бунт. Подробности не скажу, не помню, да тебе и знать не надо. Просто одним прекрасным утром заключенные в отказ пошли. Работать отказались, в бараке заперлись, ну и все такое прочее. Стали мы их прессовать, да не слишком удачно, – тут он криво усмехнулся. – И начался тут ад и светопреставление. Хозблок горит, люди туда-сюда бегают, уже не поймешь где кто, зэки голые по пояс, все в татуировках, как эти… как викинги… Охрана с вышек куда попало стреляет…
– А ты где был? – спросил я.
– А я, стыдно сказать, в лазарете с вечера припухал. Животом мучился, вот как ты вчера… Короче, слышу, дело худо. Выхожу из санчасти, стою на пороге, за косяк держусь, понять ничего не могу… бой в Крыму, все в дыму… и тут этот Федя мне навстречу как выскочит… я его даже без телогрейки сразу узнал… он хоть и фраер, по-ихнему говоря, а глаза у него всегда были, как у мокрушника. Ну, как у убийцы. Причем у такого, который убил десятерых, но не попался ни разу. Понимаешь?
Он помотал головой, будто и сейчас видел эту картину.
– Ну и вот. Выходит он из этого дыма прямо на меня, с железным прутом в руках… не поверишь, я даже не испугался. В двадцать лет даже помирать не страшно. Только подумал: здравствуй, жопа, новый год…
Я хмыкнул. Звучало это совсем как заклинание.
– И только я так подумал, – продолжал дед, – как вдруг все поменялось. Ты теперь понимаешь, о чем я? Думаю, понимаешь. Произошло… ну, это самое. Весь мир остановился. Я как оглох. Ни выстрелов, ни криков не слышу, да и по сторонам не смотрю, только вижу его морду напротив. В волчьем виде я его тоже сразу узнал. Стоит, лапы расставил, вот-вот бросится. Но не спешит.
«Ну что же, здравствуй», – говорит.
«Заключенный Сморкович?» – это я по привычке спрашиваю. А он только скалится. Смеется.
«Зови меня проще, – говорит. – Гройль. Я с некоторых пор себе такое имя взял. Из старых страшных сказок.
