Глупые детские песенки. Да и то я не был уверен – может быть, я просто слышал их из CD-плейера в машине?
Тем временем Герман включил еще одно видео.
На экранчике я видел наш прицеп, который до сих пор скучал во дворе, и своего отца, который был уже чуть постарше. Он подавал моей маме руку, чтобы ей легче было спускаться по ступенькам – потому что на руках у нее сидел совсем крошечный я, завернутый в белое одеялко.
На плечо молодому человеку беззвучно опустился черный ворон – вот его-то невозможно было не узнать. Он разинул клюв и явно что-то произнес, потому что парень и девушка рассмеялись.
– Смотри, наш Карл такой же, как сейчас, – сказал я, незаметно вытирая нос. – И что, они тоже дружили? Ну… с моим отцом?
– Дружили – это не то слово, Сережка, – серьезно ответил Герман. – Они были просто неразлучны. Должен сказать, что и за тобой старина Карл присматривал… иной раз приносил что-то вкусненькое… ну, то, что он сам находил вкусным. Бывало, притащит в клюве колбасу, сунет тебе в рот, да и гаркнет: «Жрать!». Ты и грызешь с удовольствием… мама с папой были в ужасе…
– А у тебя еще видео есть? – перебил я.
Дед задумался. Провел пальцем по экрану.
– Есть… самое последнее, из леса, – сказал он. – Я долго его пересматривал. Но так ничего и не понял.
Я взял планшет в руки. Этот новый фильм был слишком темным, и действие происходило как будто в ограниченном пространстве. Приглядевшись, я узнал внутренность нашего вагончика. Вот и я сам, лет трех от роду, сидел на своей постели, на нижней полке, со специальной сеткой, чтоб ночью не свалиться на пол; сетка была крепко натянута, а в руках у меня был игрушечный щенок-хаски.
– Это же Пушистик, – улыбнулся я. – Я его помню. Только он потерялся.
– Да… вот тогда и потерялся. Ты по нему долго горевал, – сказал Герман. – Как бы не дольше, чем по родителям…
Видео было длинным. Камеру, наверно, держал мой отец, потому что мама тоже часто попадала в кадр. Она смеялась. На столе стояли пивные банки. Им было весело. Где-то в углу, кажется, светился телевизор, потому что мама часто смотрела туда, и на ее лице мелькали цветные сполохи.
Как вдруг ее лицо изменилось. Она повернулась к окошку. Прижалась лицом к стеклу. Было непонятно, что она могла там увидеть: на улице было темно. Тот, кто держал камеру, сделал попытку снять вид из окна, но из этого ничего не вышло. Показалось только на пару секунд его лицо, отраженное в темном стекле. Это лицо было встревоженным.
– Это последний раз, когда я его видел, – сказал дед каким-то чужим голосом. – Вот здесь, в отражении.
Дальше… дальше мой отец вышел за дверь, положив камеру на стол. Изображение перевернулось на бок, да так и осталось неподвижным. Был виден только черный прямоугольник окна, кусок алюминиевой рамы и отраженные объекты неясной природы.
– Матвей первым покинул вагончик, – сказал дед. – Зачем-то отцепил машину, завел мотор и поспешно уехал. Это выяснилось уже после. Твоя мама не дождалась его и тоже вышла наружу… Этого не следовало делать. Ее так и не нашли. Ни живой, ни мертвой.
Я, уже не скрываясь, вытер слезы.
– «Ниву» наутро нашли в овраге, сгоревшей. Зачем Матвея туда понесло? Никто не знает. Прицеп так и остался в лесу. Ты был внутри.
– В лесу? – переспросил я.
– На вересковой пустоши, рядом со старыми шахтами. Там, где сейчас этот чертов лагерь, «Эдельвейс».
– А я? Что я делал все это время?
– В основном рыдал. Довольно громко. Если включить звук на этом видео, то можно получить об этом представление… камера продолжала работать, пока не села батарейка… но лучше этого не делать.
Я стиснул зубы. Я не буду рассказывать про свой сон, думал я. Герман решит, что я сошел с ума.
– Я много раз пересматривал этот ролик, – сказал Герман. – На нем отчетливо слышно, как Мария… ну, твоя мама… захлопывает дверь, когда уходит… и не возвращается. Тогда почему же утром дверь оказалась приоткрытой?
– Не знаю, – сказал я. – Ничего не помню.
– Верю… доктор Жук тогда сказал, что в этом нет ничего удивительного… удивительно то, что ты не подвинулся рассудком за эту ночь. Хотя кто знает… такие вещи редко остаются без последствий… так он сказал. Бедняга. Он давно догадывается, в чем дело. Просто не может до конца поверить. Вот они это и почувствовали, эти подлые выкормыши Гройля… нет, рано или поздно я все-таки сожгу этот лес вместе с его шахтами. Пусть даже меня за это посадят, мать их…
Тут он замысловато выругался и замолчал. Забрал у меня планшет.
Я отвернулся. Незаметно вытер слезы. А потом спросил главное, что хотел знать:
– Но… мой отец… он тоже был… волком-оборотнем? Или он был просто лесником? Ну, как ты?
Герман хмыкнул.
– Вот мы и подошли к самому важному вопросу, дружище, – сказал он. – Я его тоже откладывал. И тоже зря. Ты ведь даже не знаешь, кто такие мы, Смотрители. Или, как про нас говорят, лесники. Я ждал, когда же ты повзрослеешь и сам этим заинтересуешься… тогда слушай.
Он легонько побарабанил пальцами по столу, собираясь с мыслями.
– С начала времен мы движемся бок о бок, – сказал он. – Оборотни и Смотрители. Волки и лесники. Но не потому, что мы охраняем мир от них… или их от мира… тут сложнее. Ведь мы одной с ними крови. Так часто бывает, что родные братья соперничают друг с другом…
– Но ведь в итоге кто-то всегда побеждает? – спросил я. – И кто же победит? Мы… или они?
– До сих пор победить не удавалось никому. На любую силу всегда находится другая сила. Может быть, само мироздание стремится к равновесию… на программном уровне…
Наверно, он прочитал сомнение на моем лице, потому что добавил:
– А может быть, тому, кто в нас играет, это еще не надоело. Тебе ведь не надоели игры в твоем телефоне?
Я признался сам себе, что уже немного поднадоели.
– Об этом я тоже думаю с беспокойством, – сказал дед. – Что, если он тоже повзрослеет? Ну, тот, кто в нас играет уже целую вечность?
За окном каркнул ворон, и я вздрогнул от неожиданности.
– Что там у него опять стряслось? – удивился дед. Встал и направился к окну. Но Карл и сам уже был тут как тут. Стуча когтями, приземлился на деревянный подоконник и снова каркнул:
– Кар-раул! Вор-рота!
Дед выглянул из окна, но
