Не говоря больше ни слова, папа раз вернулся и побежал к "УАЗу", оставленному у ворот дома бабы Дуни. Мы все последовали за ним.
— Катя, на, шапку возьми, шапку, — протянул женщине свою военную ушанку; Пал Палыч, но она только отмахнулась. Папа бежал так быстро, что даже я не
поспевал за ним и отстал изрядно, а Пал Палыч со Светкой еще больше. Но, может, нам и вовсе не обязательно было бегать, потому что скоро из-за кладбищенской ог-^ рады вылетел, подскакивая на кочках, "УАЗ", и папа затормозил возле нас. Мы влезли в кабину, из которой, стоя на задних лапках, выглядывал в окошко перепуганный Ганнибал. Светка тут же сцапала его в свои руки.
— Вы бегите, бегите, — крикнул на прощание тете Кате отец, и наш "УАЗ" рванул с места, как заправский "Лендровер".
— Надо бы вас высадить, да времени нет, — с досадой буркнул папа, когда мы
проезжали мимо дома, в котором прожили эти каникулы.
Мы со Светкой переглянулись, замечание отца явно относилось к нам.
Мы неслись по белой равнине той же дорогой, что и несколько часов назад, и опять мотались в салоне на бесчисленных кочках и рытвинах проселка. Я уже настолько отбил себе за этот день бока, что почти не обращал внимания на новые тумаки.
— Только бы успеть догнать их до темноты, — проскрипел сквозь зубы папа, — а то им легче будет уйти.
— Вот они! — почти тут же крикнул Пал Палыч.
И мы все увидели метрах в трехстах впереди буксующий грузовик, как раз в том самом месте, где мы застряли утром.
— То, что надо, — довольно заметил папа. — Теперь они наши.
Но не тут-то было. Грузовик раскачивался взад-вперед, неистово перемалывая снег и лед задними колесами, а рядом металась небольшая фигурка человека, подкидывавшего что-то под эти обутые в резину жернова. И когда мы уже сократили расстояние наполовину, грузовик вдруг подпрыгнул и выскочил из ямы, на мгновенье остановившись на самом ее краю. Этого мгновения хватило, чтобы человек догнал его и вскочил в кабину. Машина рванулась вперед и скрылась в лесу.
Однако мы сели им на хвост.
— Это был Юрка, — сказал Пал Палыч, — я узнал его. Это он под колеса ветки подкидывал.
Честно говоря, я узнал его тоже.
В лесу нам никак не удавалось приблизиться к грузовику, уж больно плоха была дорога. Да и мы не видели ничего дальше собственного носа из-за частых поворотов. Следы похитителей вновь обнаружились только у выезда на трассу. Здесь, приостановив "УАЗ", по отпечаткам протекторов отец и Пал Палыч быстро определили, в какую сторону вырулила машина, выезжая на асфальтированную дорогу.
На шоссе мы получили преимущество. Отец выжимал из "УАЗа" все, что только возможно. Мы обгоняли не только наши российские "Жигули", но иногда даже иномарки. Довольно скоро за лобовым стеклом замаячил задний борт дяди Егорова грузовика. Мы не сомневались, что нас заметили тоже.
— Теперь не уйдут, — сказал отец, — я их еще до Твери достану, и ГАИ за нами тоже скоро увяжется.
Но, видимо, так же мыслили и те, за кем мы вели погоню. Проскочив на большой скорости мимо поста ГАИ, примерно через полкилометра после этого грузовик неожиданно вильнул и съехал на ответвлявшуюся от трассы проселочную дорогу. Очевидно, угонщики надеялись на размеры своих колес и мощь двигателя, позволявшие им лихо преодолевать препятствия полубездорожья.
Нам ничего не оставалось, как поступить тем же образом.
И снова нас окружал лес. Мы опять плохо видели грузовик, скрывающийся на извилинах дороги за непрерывно мелькающими деревьями. К тому же дневной свет начал уже сереть, время двигалось к сумеркам. В конце концов мы совсем потеряли грузовик из виду. Но погони отец не прекратил. Он гнал "УАЗ" через лес, не убирая ноги с педали газа.
Однако и его заставило притормозить то, что случилось в следующее мгновение. Мы вылетели из-за лесного поворота и совсем недалеко впереди увидели задние колеса грузовика, плюющиеся в нашу сторону комьями снега и ледяной крошкой. Вдруг: "Бах!" Одновременно с грохотом что-то сверкнуло слева от кузова преследуемой нами машины. И тут же послышался звон разбитого стекла и скрежет металла. Отец так дал по тормозам, что всех нас резко бросило вперед, и тут же он снова поддал газу, вернув нас в исходное положение.
— Скоты! — мрачно произнес папа. — По скатам нам лупят.
Он на мгновенье обернулся к нам со Светкой и со зверской физиономией заорал:
— Под сиденья! Быстро! Оба! Прежде чем исполнить его приказание, я успел увидеть, как Пал Палыч поднял у себя из-под ног лежавшее там зачехленное охотничье ружье и молча, деловито стал его вытаскивать на свет Божий.
Опустившись под сиденье, я полулежа обнял Светку одной рукой за плечи, цепляясь другой за какую-то железяку. Теперь я уже не мог видеть ничего интересного, кроме Светкиного уха, и только слышал.
— Паша, как приблизимся, в правое колесо.
— Угу.
— Собирай, не спеши.
Над нашими головами лязгнул крепеж любимой двустволки полковника. Пал Палыч сложил ее из двух половинок.
— Ты пулей или картечью.
— Сам знаю.
Еще щелчок — это Пал Палыч, загнав патроны в стволы, сложил ружье, уже готовое для стрельбы.
Некоторое время мы ничего не слышали, кроме рева мотора и ударов днища "УАЗа" о неровности дороги. Их мы не только слышали, но и очень хорошо ощущали.
Грохот ружейного выстрела, прозвучавший прямо над нашими головами, заставил вздрогнуть и меня, и Светку. Очень скоро грохот повторился.
— Молодец! — крикнул папа, и мы почувствовали, что он сбросил скорость, очень быстро нажал на тормоза и вдруг резко дал задний ход. Почти одновременно с началом нашего движения вспять грохнул еще один выстрел. Нам на голову посыпались осколки лобового стекла "УАЗа".
— Паша, цел?
— Цел.
Проехав еще немного задом, наша машина встала.
— Отсюда никуда! И головы не высовывать, — крикнул нам отец.
Хлопнули дверцы. Уже немного приглушенно я услышал:
— Ты только в башку им не стреляй, не убивай, — это говорил Пал Палыч, я понял, что отец достал свой пистолет.
Вновь грянул ружейный выстрел, теперь уже в отдалении, а за ним два хлопка из "Макарова". Светка вжалась в пол, прикрывая голову руками. А я не мог больше удержаться. Осторожно-осторожно я чуть-чуть приподнялся и выглянул туда, где совсем недавно было лобовое стекло.
Передо мной расстилалось белое снежное поле. Метрах в двадцати прямо по курсу лежал на боку грузовик дяди Егора. Его задранное в воздух переднее колесо еще продолжало вращаться, но уже медленно.
А в двух колеях дороги совсем неподалеку от меня ползали Пал Палыч и мой отец.
Отец повернул голову и что-то сказал полковнику. Тот быстро перекатился из колеи в колею и направил свою двустволку в сторону завалившегося грузовика. Отец вскочил и бросился вперед, но, пробежав всего несколько метров, ничком словно нырнул в снег. Тут же откуда-то из-за переднего колеса "ГАЗа" сверкнул яркий всполох ствольного огня, и привычный уже грохот еще раз прорезал неожиданно навалившуюся после рева мотора тишину. Пал Палыч тоже выстрелил, а отец вскочил и снова пробежал несколько метров. Пал Палыч выстрелил еще, и отец в третий раз повторил свою короткую пробежку. Полковник перевернулся на спину и стал быстро перезаряжать ружье. Со стороны грузовика молчали. Пал Палыч опять изготовился к стрельбе, и только он нажал на спуск, как ему кто-то ответил с другой стороны. Отец опять вскочил и больше уже не кидался в снег, а в несколько шагов, как хороший спринтер, покрыл оставшееся расстояние до лежавшей на боку машины и обогнул ее со стороны кузова.
Больше выстрелов мы не слышали. Только какие-то крики, из которых добрая половина нецензурной брани. Затем все стихло, и через несколько мгновений я снова увидел фигуру отца, только теперь он появился со стороны кабины. Он шел к нам спокойно, неся на плече два ружья, повернутые стволами назад, будто с охоты возвращался. В другой руке у него тоже был какой-то предмет, показавшийся мне сначала портфелем. Пал Палыч поднялся и поспешил отцу навстречу.
— Что с ними? — был его первый вопрос. — Ты их не того?
— Зачем, — ответил отец, — и так калеки. У одного нога в капкане побывала, другой, кажется, только что руку сломал, когда грузовик перевернулся.
— А это что? — спросил полковник, указывая стволами своего ружья на то, что показалось мне портфелем.
— Сейчас посмотрим, кажется, икона, — ответил отец.
Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне; все будет разрушено. И прекратятся жертвы в храме, и придет сюда "мерзость запустения".
Отец Михаил отложил свое самопишущее чернильное перо, подарок покойной жены протопопа ко дню Ангела. Больше ему нечего было записывать в свой дневник ни этим днем, ни последующими. Все было сказано в двух фразах уже давно, очень давно. Впрочем, для Него нет времени.
