А Гриша боялся, потому что яснее братьев понимал, куда они идут. Наивные мальчишеские ужасы давно отступили перед настоящей опасностью. Она притаилась впереди, и они сами шли к ней. Как произойдёт встреча с кронштадтскими матросами? Сунут головой в прорубь — и весь разговор!
С каждым шагом нервы у мальчишек напрягались. Приближалась страшная минута. «Надо приготовиться!» — подумал Федька, но не мог сообразить, что и как нужно готовить.
— Кто идёт? — раздался внезапный окрик.
И забыл Федька, как нужно ответить. Он знал это простое слово, знал, что оно обозначает, но забыл, как оно произносится.
— Кто идёт? — прогремело ещё раз. — Стой!
— Свои-и! — вдруг закричал Карпуха тонким от волнения голосом.
— Не та-ак! — простонал Гриша.
— Как? Как? — набросился на него Федька. — Как оно?
— Заблудились! — подсказал Гриша.
— Заблудились, дяденька! — заорал Федька. — Мы заблудились!
Впереди что-то щёлкнуло, заголубело, рассекло тьму — и притушенный туманом луч прожектора упёрся в мальчишек. Ослеплённые, они зажмурились и стояли, ещё крепче взявшись за руки. А Федька всё кричал с короткими интервалами:
— Заблудились мы!.. Корюшки хотели наловить!.. У нас удочки!.. Заблудились в тумане!..
Он орал до тех пор, пока кто-то не сказал над самым ухом:
— Закройся!
Федька открыл глаза, но так ничего и не увидел: пронзительный свет выбивал слезу. Мальчишки чувствовали его даже кожей.
— Отведи мигалку! — приказал тот же голос и добавил многозначительно. — Кажись, те приплыли!
Луч прожектора ушёл в сторону и остановился, просверлив в тумане туннель. Ребята увидели рядом матроса с винтовкой.
— А то какие ж? — грубовато сказал Федька, вспомнив крутогоровское напутствие: не робеть! — Те, конечно! Кто бы другой в эту дыру сунулся!
— Веди сюда! — послышалось из тумана.
— Пошли! — подтолкнул мальчишек матрос и не то похвалил, не то обругал Федьку: — Востёр, чертяка!.. Дыра! Ха!.. Не дыра — нора… со всех сторон обложенная!
Прожектор всё горел, и туман, казалось, светился сам. Впереди виднелись ряды колючей проволоки, узкий проход в ней, деревянная будка. Толпились матросы около неё. Мальчишек окружили, и какой-то щупленький морячок цапнул Федьку за плечо:
— Ты горланил — у тебя и бумага. Гони!
Федька нагнулся, пощупал голенище валенка и вытащил записку.
— Посвети! — крикнул моряк.
Невидимый прожекторист подвёл луч поближе к будке. Матросы сгрудились вокруг моряка с запиской. Он прочитал её вслух и не шагнул, а прыгнул с рёвом к мальчишкам:
— Кто подослал?
Карпуха попятился и плотно уселся в мокрый снег. Федька стал поднимать его, а Гриша сказал, сдерживая лихорадочно трясущиеся губы:
— Вы-вы… не кричите! Не придём больше — будете знать!
— Откуда шли?
Гриша назвал деревню.
— Вр-рёшь! — нажимая на «р», прошипел моряк и потянулся к кобуре, висевшей на ремне под животом.
— Кончай концерт! — лениво произнёс один из матросов, и щуплый морячок сразу притих. Даже улыбнулся:
— Проверочка!
Прервавший эту проверку матрос помог Федьке стряхнуть снег с Карпухиных штанов. Нос у Карпухи был синий от страха и холода, но мальчишка храбрился.
— Мы ж тебя знаем, дядя!
— Меня?
Ты был с гармошкой. И сахару нам дал. Помнишь?.. Втроём вы сани тащили…
Матрос обрадовался, точно встретил брата.
— Роднуша ты мой! — Он схватил Карпуху на руки. — Дрожишь! Замёрз?.. Эх, мало я тогда дал вам!
— И то отняли! — пожаловался Карпуха.
Матрос выругался и обернулся к своим:
— Братцы! Я их знаю! Во — парни!.. У кого что есть? Вали гостям!
Ребятам начали совать сухари, огрызки сахара, а Карпуха получил вяленую, шершавую от соли рыбёшку. Мальчишек растащили, и вокруг каждого образовалась своя группа слушателей. От острова, от чёрных многоярусных бетонных укреплений подходили другие матросы, встревоженные ночным шумом у заставы. Запертые в крепости, отрезанные от Большой земли моряки жили слухами, и теперь они с жадностью расспрашивали мальчишек.
Федька сначала на все вопросы отвечал без запинки. Он совсем овладел собой и сбился только один раз, когда его спросили про Невельский и Минский полки. Говорить правду или соврать? Пока он думал, Гриша сообразил, что врать нельзя, и ответил словами усатого командира:
— Да, было! Было…
Всё внимание сосредоточилось на Грише.
— Совсем отказались? Ушли? — спросил щуплый морячок.
— Нет. Вернулись. Ворошилов поговорил с ними.
Кто-то просвистел протяжно, испуганно.
— И Ворошилов здесь?
— А про Будённого не слышно?
— Не слышал, — ответил Гриша. — Мы про новый закон слышали! Продразвёрстку отменили!
И стало тихо. Матрос опустил Карпуху на лёд, крикнул каким-то придушенным голосом:
— Гаси фонарь!
Когда прожектор потух, он подтянул к себе Гришу.
— Чего, чего?.. Повтори!
— Отменили развёрстку!.. Ленин отменил — на съезде!
И опять было тихо, пока чей-то голос не потребовал:
— Покажите мне этого… агитатора!
Матросы раздались, и к мальчишкам подошёл человек. В какой он был одежде, ребята не разглядели. Только не в матросской.
Щуплый морячок выдвинулся вперёд и протянул бумажку.
— Они записку принесли… Сегодня можно спать!
Другой матрос чиркнул зажигалкой — посветил.
Человек прочитал.
— Любопытно!.. Ведите их ко мне — разберёмся!
Знакомый матрос встал между мальчишками и человеком:
— Они домой пойдут.
— Что-о? — с угрозой спросил человек.
Из толпы, собравшейся около будки, раздались сначала негромкие, а потом всё более злые голоса:
— Не поведём!
— Отпустить надо!
— Пусть домой топают!
— Знаем мы тебя!
— Он же запорет, зверюга!
— Дуйте домой! Не провалитесь!
Кто-то повернул мальчишек спиной к острову.
— Бежим! — шепнул Федька.
И они побежали. А сзади нарастал гул голосов, сквозь который до ребят долетела с угрозой произнесённая фраза:
— Хорошо! Об этом будет доложено генералу Козловскому!
Шум утих, но зато мальчишки услышали, что кто-то гонится за ними. Валенки ребят быстрей зашлёпали по снежной каше. Ещё быстрей! Брызги так и летели во все стороны. Вдруг на всем бегу что-то непреодолимое остановило Федьку и Гришу. Карпуха остановился сам, глотая воздух широко раскрытым ртом. Старших ребят держал за шиворот знакомый матрос, который дал им головку сахара.
— Не рвитесь! Тихо!.. Забыл предупредить… Сюда больше не приходите! Кто бы ни посылал — не ходите! Сидите дома!.. Обмишурились мы с этой… н-новой революцией!
— Идём с нами! — предложил Карпуха. — И тебя… простят.
Матрос нервно рассмеялся.
— Одна мама меня родная простит! Больше никто не простит, не пожалеет!.. У тебя мамка-то есть?
— Есть.
— Вот и шлёпай к ней! Самое верное дело!.. А моя уж не дождётся!
Матрос пошёл назад и с надрывом затянул песню:
Напрасно старушка ждёт сына домой…
Грише стало жалко его до слёз. А из тумана летели берущие за душу слова:
Ей скажут, она зарыдает…
— Федь! — позвал Гриша.
Федька повернулся к нему.
— Сказать бы…
— Чего?
— Только ему одному!.. Он тогда пошёл бы с нами!
— Чего сказать-то?
— Что штурмовать будут!
Федьку словно ударили.
— Ты!.. Ты!.. — задохнулся он. — Я тебя… у… убью! Дурак несчастный!
— Жалко же!
— А Алтуфьева не жалко? В него, может, этот самый и стрелял!.. Купил он тебя сахаром!
— Ничего не купил. Жалко! — повторил Гриша.
Незаметный в тумане, в нескольких шагах от мальчишек лежал их проводник в белом халате. Он неслышно поднялся, беззвучно подошёл к ним, спрятал наган.
— Быстрей! Там волнуются. Приползали уже, узнавали…
Зуйко с матросами встретили мальчишек и на руках донесли до саней.
Крутогоров ни о чём не расспрашивал, пока не отъехали подальше от Кронштадта. Миновали первую полынью.
— Ну, кто будет рассказывать? — спросил он.
— Гришка пускай! — буркнул Федька. — Ему б только рассказывать!
Крутогоров погрозил ему пальцем.
— Не злись!.. Жалеть людей надо!
— Как же вы могли меня слышать? — удивился Гриша. — Я так тихо говорил.
— Не я… Мне ваша охрана рассказала. И про новый закон здорово у тебя вышло!
— И это они слышали?
— Глаз с вас не спускали… Хорошо так обошлось, а если б потащили в крепость? Что тогда?.. Отбивать пришлось бы! Потому и надо рядышком быть!
— Тогда и рассказывать нечего! — огорчился Гриша.
— Можно и не рассказывать… Молодцы! Всё сделано, как надо! А ещё молодцы за то, что жалость не потеряли!
— Значит, Гришка прав? — взорвался Федька.
Крутогоров долго мирил их, объясняя, что к чему. И получилось, что они оба правы. Конечно, разглашать военную тайну нельзя ни при каких обстоятельствах. Но Гриша и не разгласил её. Он только посоветовался с командиром. А пожалеть кронштадтских моряков — совсем не значит смалодушничать. Ошиблись они, не поняли, кто друг, кто враг. Сейчас только начали понимать, когда увидели, что выбранный ими комитет целиком подчинялся царскому генералу. Да и сами комитетчики, как оказалось, тоже хороши: один — бывший жандарм, другой — бывший сыщик, третий из попов. Спохватились одураченные матросы, оглянулись на то, что натворили собственными руками, — и страшно стало. Испугались справедливого народного гнева и решили отсидеться в крепости.
