от ее волшебного зелья. Чтобы удержаться на ногах, мне пришлось встать к ней близко-близко. Но тут она ухватила меня сзади за отросшие волосы и хорошенько дернула. Я даже охнул от боли.
– Остынь, – прошептала она. – Герман спалит.
Мне было стыдно. Но стыдно главным образом потому, что… мне было наплевать на Германа. Наплевать на все, что уже случилось и еще может случиться.
Майя откинула золотые волосы. Она как никогда была похожа на валькирию. И я поцеловал ее.
Наверно, я что-то сделал не так, но это оказалось немножко больно. Я почувствовал на губах вкус крови – и ее, и своей.
Кровь ударила мне в голову.
Это было похоже на загрузку самой сумасшедшей игры, в какую мне когда-либо приходилось рубиться.
Я откуда-то знал все ее правила, только ни разу еще не пробовал дойти до финала. Я даже не знал, что лучше – победить или проиграть. Мне уже казалось, что я вот-вот это узнаю.
– Не спеши, – сказала она вдруг. – Не надо быть таким… как все.
– Но я не хочу ждать, – возразил я. – Лучше я буду как все.
– Тогда почему же ты не послушал старика Гройля? И не остался с нами?
На секунду я оглох. Нет, не так. Меня как будто ударили мешком по голове. Я больше не мог слышать ее мысли. Я даже и своих-то мыслей не понимал как следует.
– А ты? – спросил я. – Может быть, это ты уйдешь от них… и будешь со мной?
Ее улыбка растаяла и больше не возвращалась. Но она все же ответила – тихо и не без горечи:
– Меня убьют раньше, чем я успею подумать об этом.
Сверхволки – и сверхлюди – не могут врать друг другу. Я знал, что она не лжет. И опять не знал, что ответить. Просто помог ей поднять мотоцикл, который оказался очень тяжелым.
– Спасибо, – сказала Майя. – Ты добрый. Wexen… Hexen… Silbermond.
На третьем слове мотор мотоцикла покорно зарычал, а она все еще смотрела на меня, будто хотела получше запомнить. Я тоже не сводил с нее глаз. И я клянусь: теперь мы понимали друг друга лучше, чем когда-нибудь раньше. Двигатель тарахтел, и мы долго не могли произнести ни слова.
Потом она сказала беззвучно:
– Я знаю, что показал тебе Гройль. Про нас двоих.
Я кивнул.
– Это были твои фантазии. Они никогда не сбудутся. Все случится совсем иначе.
– Знаю, – сказал я.
– И ты еще не знаешь, что Гройль показал… мне.
Я поднял глаза, но ее взгляд снова сделался холодным и безразличным. Совсем чужим.
– Прощай, Сергей Волков, – сказала она.
Я долго думал над ее словами, сидя в пикапе рядом с Германом. Мой дед тоже размышлял о чем-то, чего я не мог слышать, но молчал и не отрывал глаз от дороги.
Белый игрушечный пес Пушистик был у меня в руках. Он промок и перестал пищать. Я вспомнил про Вика, и мне опять стало грустно.
Нет, прошлое не вернется, думал я. Но и будущее не сбудется. Эта ночь ушла безвозвратно. В нее уместился целый кусок моей жизни, но я не жалел о нем. Только я понятия не имел, что будет со мной дальше.
В эту последнюю ночь Вик остался совсем один. Его друг Сергей умчался на мотоцикле вместе с колдуньей из «Эдельвейса». Сергей даже не зашел к нему попрощаться. Лесник Герман вместе с Карлом пропадал в деревне. Вик чувствовал себя покинутым.
Ему было так плохо, как никогда еще не бывало.
Он терял силы. Он ни на что не надеялся. Он был обречен.
Даже хорошо, думал он, что Сергей не видит его таким. Сергей о нем и не вспоминает. И это тоже хорошо.
Фонари устало перемигивались на мачтах. Вик побрел на задний двор усадьбы. Подошел к изгороди, к лесным воротам, так хорошо ему памятным.
Когда-то давно он перемахнул эти ворота с легкостью, едва ли доступной простым мальчишкам. Его ждал друг, и ему хотелось (чего уж там) немножко покрасоваться. Совсем немножко.
Теперь – на четырех лапах – он не смог бы допрыгнуть даже до половины бревенчатой изгороди. Сверхоборотень миновал бы любую преграду, но медленный волк был ни на что не годен.
Он наудачу толкнул калитку – и вдруг она подалась. Она не была заперта.
Это хороший знак, подумал Вик. Особенно если ты собираешься уйти и не вернуться.
Полная луна висела над лесом, багрово-желтая и пятнистая, как блин. В безоблачном лиловом небе она выглядела пугающе огромной.
Луна притягивала молодого волка. Притягивала и тревожила, непонятно почему. Но у него уже не осталось сил думать об этом.
Не пройдя и сотни шагов в сторону леса, он совсем выдохся и лег. Положил голову на лапы и закрыл глаза.
На что он надеялся? Чего ждал? Куда шел? Вряд ли он сам мог бы себе объяснить.
Он знал, что звери часто уходят в дебри леса, когда чувствуют приближение смерти. Вот только звери никогда не стремятся ее приблизить. Так делают только люди. Определенно, он еще оставался человеком.
Уткнувшись носом в лапы, он незаметно для себя тихонько запел.
Рядом не было никого, и он уже не стеснялся.
Если бы кто-то все же оказался рядом, – кто-то, то понимал волчий вой, – этот кто-то, пожалуй, слегка удивился бы услышанному.
Этот кто-то с трудом мог бы разобрать, о чем Вик поет, как будто он пел на другом языке, древнем и давно забытом – но ведь это был его родной язык, и еще никогда этот язык не звучал так красиво и печально.
– И вот я снова один, – казалось, говорил Вик. – Один на этой темной земле. Я знал, что рано или поздно так случится. Но не знал, что это будет так… больно.
Он остановился и, кажется, всхлипнул. Но заговорил опять:
– Дорога закрыта, и я не могу вернуться. Я не забыл мой дом, мой светлый Альвхейм, что лежит далеко за гранью земли и неба… Никто не знает, как я скучаю. Но никто не должен видеть моих слез, никто и не увидит.
Сказав так, он еще крепче уткнулся носом в лапы – и только самый внимательный слушатель мог бы понять, что он все-таки плачет.
– Я не знаю, зачем я здесь, – говорил Вик сквозь слезы. – Вы послали меня сюда, но не сказали, что делать. Я чужой на этой войне. Я пытался помочь… но я никому не нужен. Пусть так и
