Тенгиз передал по ультразвуковому[4] телефону о неизвестном светящемся объекте. Минуты через три с поверхности посоветовали:
— Попробуй приблизиться, но осторожно…
Включив движители на малый ход, Тенгиз тронул «Дельфин» к необычному фонарю. Прожектор погасил, чтобы не спугнуть объект, если он живой. Аппарат медленно двигался к стене, и уже можно было различить, что свет исходит из глубины небольшой пещеры. Тенгиз подумал, что остановить аппарат еще успеет, а вот поближе стоит придвинуться — включить прожектор и попытаться сделать снимок. Неожиданно мягкая сила течения подхватила «Дельфин», увлекла вперед — и сигарообразный корпус аппарата, будто пробка в бутылку, воткнулся передней частью в устье пещеры. Дальнейшее продвижение задержала башенка рубки.
Тенгиз мгновенно включил прожектор. Успел заметить на экранах большой ярко-красный шар со множеством безобразных отростков. Кальмар — не кальмар? Шар выбросил густо-зеленую струю и, когда завесу унесло течение, затянувшее и «Дельфин», в пещере уже было пусто. Наверное, в ней имелись еще ответвления, невидимые для телекамер.
Тенгиз пустил движители на обратный ход. «Дельфин» задрожал, но не тронулся с места. Прибавил обороты на винты — безрезультатно. Тогда он включил на обратную тягу и носовой стабилизирующий движитель, вывел рукоятки мощности до отказа — дрожь аппарата усилилась, однако пещера не отпускала его.
Попробовал связаться с базовым судном на поверхности океана — телефон не работал. Видно сбило антенну.
— Влип! — произнес Тенгиз вслух.
В пустоте операторского отсека голос прозвучал громко и нелепо.
Десантным водолазным снаряжением на такой глубине не воспользуешься. Остается только ждать помощи сверху. А для этого надо в свою очередь доставить второй «Дельфин» из Владивостока, подготовить к погружению… Сутки, а то и больше сидеть на грунте. Дело, конечно, не в сроках, запаса дыхательной смеси хватит суток на пятнадцать, но ведь это не в фойе театра дожидаться начала спектакля. Тенгиз глянул на таймер, вмонтированный в приборный щиток, — стрелки показывали 13 часов 20 минут.
Панике он не поддался, но сердце все-таки неприятно сжалось. А вдруг пострадали где-то уплотнители и в аппарат начнет поступать вода? Стремясь отогнать от себя сомнения, Тенгиз осмотрел отсек — сухо, потом долго читал объемистую техническую инструкцию «Дельфина», затем поел из НЗ и неожиданно для самого себя заснул. Видимо, не выдержала перенапряжения нервная система.
Когда проснулся, снова читал инструкцию, потом мелком, случайно попавшим в отсек, обрисовал все переборки портретами Веры. Они тогда только недавно поженились. Снова спал. В промежутках между сном, чтобы как-то убить время, записывал на чистых страницах бортового журнала стихи, которые помнил наизусть.
Помощь по непонятным причинам явно затягивалась. На таймер он специально не смотрел, так время быстрей бежит, а потом вообще остановил его — едва слышное тиканье в мертвой тишине отсека становилось все громче и громче, нестерпимо раздражало. По его подсчетам заканчивались четвертые сутки, когда послышался стук по корпусу аппарата. Тенгиз отбросил опостылевшую инструкцию и схватил трубку телефона. В ухе четко зазвучал торопливый говорок второго пилота-оператора Виктора Потапова:
— Тенгиз, ты меня слышишь?! Ты меня слышишь?!
— Слышу, слышу! — заорал Тенгиз, крепко сжимая трубку, будто испугавшись, что кто-то отберет ее и вместе с ней исчезнет голос, несший спасение.
— Как ты там? Говори быстрее…
— Нормально! — опомнившись от первой радости, уже спокойней ответил Тенгиз. — Вот только борода растет бешеными темпами и аппетит зверский. За трое суток съел весь НЗ.
— За трое?.. Ты ведь седьмые сутки в этой мышеловке. Тайфун налетел и помешал выручить тебя раньше…
И пока шло вызволение «Дельфина» из объятий пещеры, Тенгиз неотрывно держал возле уха трубку телефона, наслаждаясь человеческими голосами.
Потом уже Тенгиз узнал, что без привычных смены дня и ночи, без других примет времени человек быстро теряет ориентировку и может работать по 18 часов, а спать по 30 часов подряд.
…Под монотонный гул автобусного мотора Тенгиз незаметно задремал. На промежуточных станциях он приоткрывал веки, разглядывал суету автовокзалов и, когда автобус трогался в путь, опять погружался в дремоту.
В Минск прибыли в 17 часов. Добираться в Академию вроде бы поздновато. Тенгиз, немного поколебавшись, решил поехать к себе домой, в Серебрянку.
Назавтра в 9.00 он уже был на четвертом этаже главного корпуса Академии наук. Здесь заканчивался ремонт, и в коридорах везде стояли накрытые газетами столы. Цепляясь за торчащие ножки взгроможденных один на один стульев, Тенгиз пробился к двери кабинета Ивана Сергеевича Купцевича.
Профессор, высокий, лысый, в очках с толстыми линзами, встретил Тенгиза не то чтобы холодно, но без особого энтузиазма. Тенгиз знал, что Купцевич считает его баловнем судьбы, однако не обижался на начальника, ибо понимал, откуда это идет. У отдела своя обширная программа научной работы, а Тенгиз частенько отлучался в экспедиции как опытный пилот-оператор подводных аппаратов.
— Так как же — едете? — без всяких вступлений спросил профессор.
— Да, еду.
— А что так сразу — да?
— Подумать время было…
— Пушков вас вызывает, Юрий Павлович. Знаете его?
— Как не знать, вместе на Дальнем Востоке работали.
— То-то и оно, — будто поймав Тенгиза на чем-то недостойном, заметил Купцевич.
Тенгиз уловил ироническую интонацию в его голосе.
— А я, Иван Сергеевич, между прочим, не цветами торговать туда еду. Профессор кашлянул смущенно и уже более благожелательным тоном произнес:
— Ну что ж, в добрый путь тогда…
Иногда в акватории Возмущения на судна опадали на удивление обильные росы. Тогда ранним утром все надстройки плавучей базы, расчалки мачт, громадные антенные шары, открытые палубы сверкали и переливались мириадами капелек водяного бисера.
Оставляя в этом сверкании темные сырые следы, Милосердов и Пушков прошли к рубке связи с вертолетами. Здесь, с внешней стороны рубки, в деревянном ящике у Милосердова хранился физкультурный инвентарь. Он достал себе гантели, Пушкову — эспандер. Критически оглядел фигуру гостя — и отстегнул от эспандера две пружины.
— Эх, Юрий Павлович, поживешь у нас до конца смены — я с тебя лишний жирок сгоню, — пообещал Милосердов, передавая ослабленный эспандер академику.
— Да, уж это ты сможешь. Растолкал сегодня ни свет ни заря…
Пушков поприседал немного, подергал для отвода глаз эспандер, запыхался и затем только смотрел, как старается с гантелями Милосердов.
Закончив комплекс упражнений, Милосердов обтерся полотенцем, сложил инвентарь в ящик, и они направились в каюту. Поплескались под душем, потом присели на диван посудачить перед завтраком.
— Так что с Гольфстримом стряслось? — спросил Милосердов. — Ты вчера после дорожных передряг свалился как убитый, так и не объяснил до конца.
Пушков помолчал мгновение, словно колеблясь — говорить или не говорить, а потом сказал:
— Гольфстрим начал терять свою мощность, Сергей. Расчеты, сделанные на компьютерах у нас, в США и французами показывают один и тот же результат — потеря мощи потока Гольфстрима связана с вашей воронкой-водоворотом…
— Ого!.. Я как-то получал информацию о состоянии течений в этой части океана, но, откровенно говоря, не придал ей особого значения. Да и Гольфстрим-то вон где, на периферии Возмущения, не одна сотня миль отсюда.
— Вот эта периферия, как ты выразился, убаюкала и других ученых. А как свели данные за пять лет — ахнули…
— Что же конкретно на совещании будем решать?
— Там и узнаешь.
— Ох и мастер ты, Юрий Павлович, поиграть на любопытстве!
— Ничего, потерпишь. Это тебе в отместку за то, что не дал мне сегодня отоспаться.
…Совещание началось в кабинете Милосердова ровно в девять часов по местному времени. В нем участвовали заведующие всеми отделами и лабораториями, главный физик базы Дерюгин, капитан корабля Виктор Владович Верейкис, парторг экспедиции Виталий Макарович Прокопенко. Всего собралось 23 человека.
Милосердов оглядел аудиторию, проверяя, все ли на месте, и объявил:
— Слово имеет академик Пушков Юрий Павлович. Пушков подошел с указкой к стене, где висела карта, и начал свое выступление:
— Тему нашего совещания можно назвать так: влияние Возмущения на Гольфстрим и как с этим бороться…
Ученые, сидевшие за длинным столом, зашептались, наклоняя головы друг к другу.
— Попрошу внимания, обсуждать будем потом, — успокоил их Пушков и продолжал: — Итак, освежим в памяти то, что нам известно о Гольфстриме. Течение выходит из Мексиканского залива через Флоридский пролив. Здесь, у пуповины, глубина его около 700 метров, ширина 75 километров. Причина зарождения течения пока до конца не ясна. Возьмем за основу самое общепризнанное мнение, что из залива выходит вода, нагнанная туда пассатами и экваториальными течениями. У мыса Хаттерас ширина Гольфстрима достигает уже 110–120 километров. Возле Ньюфаундлендской банки, то бишь отмели, Гольфстрим поворачивает к берегам Западной Европы. Там его рукава обогревают Пиринейский полуостров, Скандинавию, Исландию, Великобританию… Отголоски Гольфстрима обнаружены даже у Северного полюса на глубинах 200–800 метров. Сказанное, разумеется, лишь эскизный портрет. Добавим к нему еще один существенный штрих: на пути от Флориды до мыса Хаттерас Гольфстрим значительно пополняется водой. У мыса течение проносит 150 миллионов тонн воды в секунду, или в пять раз больше, чем во Флоридском проливе. Откуда эта добавка? Каков механизм ее пополнения? Тоже много разных мнений… Но не они нас сейчас интересуют. Дело в том, что в настоящее время у мыса Хаттерас Гольфстрим проносит не 150, а 115 миллионов тонн воды в секунду. Это не намного уменьшило приток тепла к европейским берегам, но достаточно, чтобы вызвать погодные колебания. Как я уже сообщил ранее Сергею Петровичу Милосердову, недавно доказано, что истощение Гольфстрима и существование воронки-водоворота взаимосвязаны. Проведены соответствующие консультации правительств ряда стран в Организации Объединенных Наций. Я сам был участником этих встреч в Нью-Йорке, потому и добирался к вам на американском гидросамолете… Поставлена задача ликвидировать воронку, и как можно быстрее. Наша экспедиция тоже должна внести свою лепту в разрешение этой проблемы. Каким путем? Для того чтобы определить это, мы и собрались.
