Наконец Генка набрался храбрости и спросил:
— Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо,— тихо ответил Миша, но глубоким вздохом показал, что на самом деле ему очень нехорошо, но он геройски переносит эти страшные муки.
Потом Генка спросил:
— В Москву уезжаешь?
— Да, — ответил Миша и опять вздохнул.
— Говорят, с эшелоном Полевого, — сказал Генка.
— Ну? — Миша сразу поднялся и сел на кровати.— Откуда ты знаешь?
— Слыхал.
Они помолчали, потом Миша посмотрел на Генку и спросил:
— Ну, ты как, решил?
— Чего?
— Поедешь в Москву?
Генка сердито мотнул головой:
— Чего ты спрашиваешь? Ведь знаешь, что отец не пускает.
— Но ведь тетка твоя, Агриппина Тихоновна, сколько раз тебя звала. Вот и сейчас с мамой письмо прислала. Поедем, будешь с нами в одном доме жить.
— Говорю тебе, отец не пускает. — Генка вздохнул.— тетя Нюра тоже…
— Тетя Нюра тебе не родная.
— Она хорошая, — мотнул головой Генка.
— Агриппина Тихоновна еще лучше.
— Как же я поеду?
— Очень просто: в ящике под вагоном. Ты туда спрячешься, а как отъедем от Ревска, выйдешь и поедешь с нами.
— А если отец поведет поезд?
— Вылезешь в Бахмаче, когда паровоз сменят.
— Что я в Москве буду делать?
— Что хочешь! Хочешь — учись, хочешь — поступай на завод токарем.
— Как это — токарем? Я ведь не умею.
— Токарем не умеешь? Ерунда, научишься… Подумай. Я тебе серьезно говорю.
— Про разведчиков ты тоже серьезно говорил, а мне за мясо так попало, что я до сих пор помню.
— Разве я виноват, что Никитский напал на Ревск? А то обязательно пошли бы в разведку. Мы, как в Москву приедем, запишемся в добровольцы и поедем на фронт белых бить. Поедешь?
— Куда? — насторожился Генка.
— Сначала в Москву, а потом на фронт — белых бить.
— Если белых бить, то, пожалуй, можно, — уклончиво ответил Генка.
Генка ушел. Миша лежал один и думал о Полевом. Почему он не приходит? Что особенного в этом кортике? Для чего-то на рукоятке бронзовая змейка, на клинке значки: волк, скорпион и лилия. Что это все значит?
Его размышления прервал дядя Сеня. Он вошел в комнату, снял пенсне. Глазки у него без пенсне маленькие, красные, как бы испуганные. Потом он водрузил пенсне на нос и спросил:
— Как ты себя чувствуешь, Михаил?
— Хорошо. Я уже вставать могу.
— Нет, нет, ты пожалуйста, лежи,— забеспокоился дядя Сеня, когда Миша попытался подняться, — пожалуйста, лежи! — Он неловко постоял, затем прошелся по комнате, снова остановился. — Михаил, я хочу с тобой поговорить, — сказал он.
«Неужели о камере?» — подумал Миша.
— Я надеюсь, что ты, как достаточно взрослый человек… гм… так сказать… способен меня понять и сделать из моих слов полезные выводы.
«Ну, началось!»
— Так вот, — продолжал дядя Сеня,— последний случай, имевший для тебя столь печальные последствия, я рассматриваю не как шалость, а как… преждевременное вступление в политическую борьбу.
— Чего, чего? — Миша удивленно уставился на дядю Сеню.
— Не понимаешь? Разъясню. На твоих глазах происходит акт политической борьбы, а ты, человек молодой, еще не оформившийся, принял участие в этом акте. И напрасно.
— Как это так? — изумился Миша. — Бандиты будут убивать Полевого, а я должен молчать? Так, по-вашему?
— Как благородный человек, ты должен, конечно, защищать всякого пострадавшего, но это в том случае, если, допустим, Полевой идет и на него напали грабители. Тогда — другое дело. Но ведь в данном случае этого нет. Происходит борьба между красными и белыми, и ты еще слишком мал, чтобы вмешиваться в политику. Твое дело — сторона.
— Как это — сторона? — заволновался Миша. — Я ж за красных.
— Я не агитирую ни за красных, ни за белых. Но считаю своим долгом предостеречь тебя от участия в политике
— Значит, по-вашему, пусть царствуют буржуи?— Миша лег на спину и натянул одеяло до самого подбородка. — Нет! Как хотите, дядя Сеня, а я не согласен.
— Твоего согласия никто не спрашивает, — рассердился дядя Сеня, — ты слушай, что говорят старшие!
— Вот я и слушаю. Полевой ведь старший. Мой папа тоже был старший. И Ленин старший. Они все против буржуев. И я тоже против.
— С тобой невозможно разговаривать! — сказал дядя Сеня и вышел из комнаты.
Глава 9
ЛИНКОР «ИМПЕРАТРИЦА МАРИЯ»
В Ревске становилось все тревожней, и мама торопилась с отъездом.
Миша уже вставал, но на улицу его не пускали. Только разрешили сидеть у окна и смотреть на играющих ребят.
Все относились к нему с уважением. Даже с Огородной улицы пришел Петька Петух. Он подарил Мише тросточку с вырезанными на ней спиралями, ромбами, квадратами и на прощанье сказал:
— Ты пожалуйста, Миша, ходи по нашей улице сколько угодно. Ты не бойся: мы тебя не тронем.
А Полевой все не приходил. Как хорошо было раньше сидеть с ним на крыльце и слушать удивительные истории про моря, океаны, бескрайный движущийся мир… Может быть, ему самому сходить в больницу? Попросить доктора, и его пропустят…
Но Мише не пришлось идти в больницу: Полевой пришел сам. Еще издали, с улицы, донесся его веселый голос. Мишино сердце замерло. Полевой вошел, одетый в военную форму и сапоги. Он принес с собой солнечную свежесть улицы, ароматы голубого лета, лукавую бесшабашность бывалого солдата. Он сел на стул рядом с Мишиной кроватью. Стул под ним жалобно заскрипел, качнулся, но устоял на месте.
И они оба, Полевой и Миша, смотрели друг на друга и улыбались. Потом Полевой хлопнул рукой по одеялу, весело сощурил глаза и сказал:
— Здорово, Михаил Григорьевич! Как они, пироги-то, хороши?
Миша только счастливо улыбался.
— Скоро встанешь? — спросил Полевой.
— Завтра уже на улицу.
— Вот и хорошо. — Полевой помолчал, потом рассмеялся: — Ловко ты второго-то сбил! Здорово! Молодец! В долгу я перед тобою. Вот приду с фронта — буду рассчитываться.
— С фронта? — Мишин голос задрожал.— Дядя Сережа… только вы на меня не сердитесь… Возьмите меня с собой. Я вас очень прошу, пожалуйста, возьмите.
— Ну что ж, — Полевой насупил брови, как бы обдумывая Мишину просьбу,— можно… Поедете с моим эшелоном до Бахмача, а с Бахмача я вас в Москву отправлю. Понял? — Он рассмеялся.
— Ну вот, до Бахмача! — разочарованно протянул Миша. — Только дразнитесь.
— Ты не обижайся, — Полевой похлопал по одеялу,— не обижайся. Навоюешься еще, успеешь. Скажи лучше: как к тебе кортик попал?
Миша покраснел.
— Не бойся, — засмеялся Полевой, — рассказывай.
— Я случайно его увидел, честное слово, — смущенно забормотал Миша, — совершенно случайно. Вынул посмотреть, а тут бабушка! Я его спрятал в диван, а обратно положить не успел. Ведь я не нарочно.
— Никому про кортик не рассказывал?
— Никому, вот ей-богу!
— Верю, верю,— успокоил его Полевой.
Миша осмелел:
— Дядя Сережа, скажите, почему Никитский ищет этот кортик?
Полевой не отвечал. Он сидел, как-то странно ссутулясь и глядя на пол. Потом, точно очнувшись, глубоко вздохнул и спросил:
— Помнишь, я тебе про линкор «Императрица Мария» рассказывал?
— Помню.
— Так вот. Никитский служил там же, на линкоре, мичманом. Негодяй был, конечно, первой статьи, но это к делу не относится. Перед тем как тому взрыву произойти… минуты так за три, Никитский застрелил одного офицера. Я один это видел. Больше никто. Офицер этот только к нам прибыл, я и фамилии его не знаю… Я как раз находился возле его каюты. Зачем находился, про это долго рассказывать — у меня с Никитским свои счеты были. Стою, значит, возле каюты, слышу — спорят. Никитский того офицера Владимиром называет… Вдруг бац — выстрел!.. Я в каюту. Офицер на полу лежит, а Никитский кортик этот самый из чемодана вытаскивает. Увидел меня — выстрелил… Мимо. Он — за кортик. Сцепились мы. Вдруг — трах! — взрыв, за ним другой, и пошло… Очнулся я на палубе. Кругом — дымище, грохот, все рушится, а в руках держу кортик. Ножны, значит, у Никитского остались. И сам он пропал.
Полевой помолчал, потом продолжал:
— Провалялся я в госпитале, а тут революция, гражданская война. Смотрю — объявился Никитский главарем банды. Ну, вот и встретились мы. Услышал, видно, по Ревску мою фамилию и пронюхал, что это я. И налетел — старые счеты свести. На такой риск пошел. Видно, кортик ему и теперь зачем-то нужен. Только не получить ему: что врагу на пользу, то нам во вред. А кончится война, разберемся, что к чему.
Полевой опять помолчал и задумчиво, как бы самому себе, произнес:
— Есть человек один, здешний, ревский, у Никитского в денщиках служил. Думал, найду я его здесь… да нет… скрылся. — Полевой встал. — Заговорился я с тобой! Мамаше передай, чтобы собиралась. Дня через два выступим. Ну, прощевай!
