— В какой же дом его положить? — недоумевал Миша. — Его дом в Москве.
— Неужели никто из крестьян не согласится подержать его у себя несколько дней? — сказал доктор. — Впрочем… Почему бы не положить его в барском доме? До сих пор, кажется, пустует.
— Разве она позволит? — возразил Миша.
— Кто — она?
— Ну, хозяйка, экономка…
— Гм! — Доктор нахмурился. — Идем со мной…
Когда они шли по аллее, Миша посмотрел на окна мезонина. Ставни за бронзовой птицей были открыты. Значит, «графиня» дома. Но сам дом, как всегда, казался необитаемым.
По тому, как доктор уверенно шел по аллее и решительно поднялся на ступеньки веранды, было видно, что он хорошо знает и дом и усадьбу. Но Миша был убежден, что из этой затеи ничего не выйдет. Старуха предъявит охранную грамоту, и дело с концом! Предстоящая встреча с «графиней» интересовала Мишу. Ему казалось невероятным, что сейчас вот они откроют дверь таинственного дома и войдут в него.
Только поднялись они на веранду, как дверь открылась и появилась старуха. Она поджидала их в своей обычной позе, закрыв глаза, высоко подняв голову, отчего ее длинный крючковатый нос казался еще длиннее.
Потом она открыла глаза. Миша знал, что она сейчас спросит: «Что вам угодно?»
«Графиня» действительно открыла рот и проговорила: «Что…» Но в это мгновение она посмотрела на доктора и сразу, смешавшись, замолчала. В глазах ее мелькнуло смятение. Не договорив фразы, она снова закрыла глаза. Некоторое время все стояли молча, потом доктор сказал:
— Софья Павловна, у этих молодых путешественников заболел мальчик. Ангиной. Лежать ему в палатке нельзя. Прошу приютить его дня на три-четыре…
— А больница? — спросила старуха после некоторого молчания, по-прежнему не открывая глаз.
— Больница на ремонте.
— Кто же за ним будет ухаживать? — спросила старуха.
И Миша удивился тому, что она произносит самые обыкновенные человеческие слова и что ее зовут просто Софья Павловна.
— Кто-нибудь из них, — доктор кивнул на Мишу.— Я тоже буду наведываться.
Старуха помолчала, потом опять закрыла глаза.
— Вы считаете возможным являться в этот дом?
— Я исполняю свой долг, — спокойно ответил доктор.
— Хорошо, — после некоторого молчания проговорила старуха. — Когда привезут мальчика?
— Сейчас привезут.
— В людской ему будет приготовлено место. Но прошу никуда, кроме людской, не ходить.
— Ваше право, — ответил доктор.
Старуха повернулась и исчезла в доме.
Севу на носилках принесли к помещичьему дому. Дверь в людскую была открыта, Это означало разрешение войти. Ребята вошли.
Людская представляла собой большое, очень низкое помещение. Если подтянуться на носках, то рукой можно достать до потолка, срубленного из старых, почерневших от времени бревен, ровно стесанных, со множеством продольных трещин. Из таких же бревен, проложенных в пазах паклей, были выложены стены.
Все здесь старое, черное, прокопченное. Стол, длинный, узкий, опирающийся на расшатанные козлы, тянулся вдоль одной стены. Его крышка, сбитая из узких тонких досок, рассохлась. За столом виднелась прикрепленная к стене узкая лавка. Больше ничего в людской не было, если не считать подвешенной к потолку длинной, от стены к стене, палки. Для чего эта палка, было непонятно.
Низкая, широкая дверь с облупившейся краской соединяла людскую с остальным домом. Когда Миша тронул ее, то оказалось, что она забита гвоздями, которые едва держались в своих гнездах. Если нажать посильнее, то они вылетят.
Ребята деятельно принялись за устройство «госпиталя», как перекрестил людскую Бяшка: выгребли мусор, все тщательно вымыли и вытерли, промыли окна, набросили на лавку еловых веток и уложили там Севу.
Чтобы не было столкновений со старухой, Миша запретил ребятам ходить по усадьбе и вообще запретил приходить к Севе кому бы то ни было, кроме дежурных. Но сам он приходил сюда несколько раз. Должен же он знать состояние Севы… И его интересовал дом. Он подходил к двери и прислушивался. Мертвая тишина стояла за ней. Иногда Мише казалось, что за дверью тоже кто-то стоит и прислушивается, что делается в людской. Почему ему так казалось, он и сам не знал. Уж слишком напряженной была тишина за дверью, слишком таинственен был дом. Когда Миша тронул дверь, пробуя, крепко ли держится она, ему казалось, что за стеной кто-то следит за ним. Он оставил дверь в покое.
На следующий день старуха уехала в город. Опять будет жаловаться Серову. И, конечно, Серов снова попытается их отсюда выжить. А Мише очень не хотелось выселяться — находясь в доме, можно кое-что узнать. Надо во что бы то ни стало задержаться здесь. Конечно, хорошо, если Сева скорее выздоровеет, но если он выздоровеет, то ребят отсюда выгонят. И когда Миша спрашивал у Севы, как тот себя чувствует, то хотел услышать в ответ что-нибудь успокаивающее по части здоровья и в то же время обнадеживающее в том смысле, что Сева еще здесь полежит.
Но утром Сева сказал, что чувствует себя лучше, а к вечеру объявил, что ему надоело лежать и завтра он встанет.
— Только попробуй! — пригрозил ему Миша. — Ты встанешь, когда разрешит врач. А он скоро не разрешит: после ангины надо вылежать, иначе будет осложнение.
С такой же тревогой смотрел Миша на градусник. Как быстро падает температура! Вчера было 39,9, а сегодня утром 36,7. Хорошо, хоть к вечеру опять поднялась до 37,2.
— Видишь, какая у тебя нестойкая температура, — сказал он Севе. — Это самое опасное, когда нестойкая температура. Правда, Бяшка?
Бяшке очень нравилось, что у него есть в подчинении госпиталь, и он подтвердил, что нестойкая температура самая опасная. Главное — вылежать. Лежать и лежать.
Но рано или поздно Сева выздоровеет. И скорее рано, чем поздно. И тогда надо будет убираться из людской. Что же делать?
Но пока Миша думал, что ему предпринять, вернулась из города старуха. Вернулась она в отсутствие Миши, прошла в людскую, стала в дверях и спросила:
— Скоро выздоровеет ваш больной?
У Севы дежурили сестры Некрасовы. Они испугались и поторопились задобрить старуху:
— Ему уже лучше. Он завтра встанет.
«Графиня» повернулась и ушла.
Миша ужасно расстроился:
— Как вы могли это сказать? Откуда вы знаете, что Сева завтра станет? A вдруг он не выздоровеет? Он не выздоровеет, а графиня будет требовать, чтобы мы его забрали. Вот что вы наделали своей болтовней!
— Мы растерялись,— оправдывались сестры Некрасовы, — мы боялись, что она скажет: убирайтесь отсюда вон…
— Я завтра уезжаю в город, — сказал Миша, — и, пока я не вернусь, Сева должен лежать в доме. Даже если врач скажет, что он здоров. Понятно?
Миша уезжал в город, чтобы вновь попытаться открыть бронзовую птицу. Днем это невозможно — то сторож ходит, то студентки, — а ночью никто не помешает. Они с Генкой спрячутся за портьеру, дождутся, когда закроется музей, и тогда спокойно займутся своим делом.
Мальчики пошли в музей за час до его закрытия. Расположение музея они знали теперь хорошо: два выхода— один на улицу, другой во двор. Сторож сначала закрывал наружную дверь, а потом уже со двора заднюю. Мальчики решили пробыть в музее всю ночь, а утром снова спрятаться за портьеру, дождаться, когда сторож откроет музей, и уже тогда выбраться на улицу или сделать вид, что они только что пришли.
Все шло как нельзя лучше. Музей был пуст. Мальчики дождались, когда сторож ушел на другую сторону музея, и спрятались за портьеру. И только теперь Миша понял, как трудно было здесь Славке: пыли столько, что невозможно дышать. Миша боялся, что Генка не выдержит и чихнет. Но Генка держался стойко и не чихал.
Послышались шаркающие шаги сторожа.
Мальчики затаили дыхание. И как раз перед портьерой шаги сторожа стихли. Мальчики стояли ни живы ни мертвы…
Старик закашлялся. Что он делал в комнате, мальчики не видели… Потом снова раздались его шаркающие шаги. Все глуше и глуше… Послышалось звяканье у входной двери — сторож наложил большой металлический крюк. Потом раздался глухой удар — это деревянный засов, и наконец скрежет замка — дверь закрыта!
Опять послышались шаркающие шаги. Сначала они приближались, потом начали отдаляться… Миша раздвинул портьеру, прислушался. Хлопнула дверь. Послышалось скрипенье ключа в замке. Все! Мальчики одни!
Немного выждав, они сняли ботинки, босиком подошли к задней двери и тихонько потрогали ее — дверь была заперта.
Ребята обошли музей. Редкий предвечерний свет едва пробивался сквозь складки занавесок. Таинственно темнели картины на стенах, блестели на столах стеклянные ящики футляров. Причудливо застыли чучела зверей и птиц.
