— Всем стоять! Руки вверх! Инспектор Гаврилов!
Двое у раскрытого капота растерянно подняли руки.
— Ребята, ко мне! — скомандовал Гоша, не поворачивая головы.
— А ведь это Георгий! — сказал вдруг тот, что был прежде Рыжебородым. — Георгий, а я тебя узнал!
— Молчать! — скомандовал Гоша. — Выяснением личностей займусь позже. — И вдруг спросил неуверенно: — Антоха, что ли?
— Я! — обрадовался бывший Рыжебородый. — Узнал? Я всё думал, неужели никто не узнает? А это брат жены моей, а жена в машине. Чего-то у нас тут двигатель глохнет.
— Отойти от машины, ключи бросить детям! — снова посуровел Гоша. — Что делали в деревне, зачем лазали в музей?
— Ты ему скажи, чтоб он свой наган убрал, — заговорил второй, в цветастой рубашке, — мы же не воры.
— Гош! Ты не волнуйся, расскажем, если поклянётесь хранить тайну, — крикнул бывший Рыжебородый и тоже опустил руки.
— Ладно, — и Гоша убрал пистолет в карман. — Рассказывайте, зачем лазали в музей? Там всё цело?
— Да цело, цело, не волнуйся. Даже кой-что прибавилось!
Милиционер Гоша вынул из тонкого кожаного планшета чистый лист бумаги и стал записывать показания бывшего Рыжебородого.
ПОКАЗАНИЯ
Я, Антон Гаврилов, в присутствии инспектора милиции Георгия Гаврилова, жены своей Натальи Гавриловой, её брата Петра Верёвкина и трёх несовершеннолетних: Светланы, Фёдора и Александра Гавриловых, заявляю, что приезжал в деревню Гаврилово на автомобиле «Жигули» без злого умысла. В этой деревне я родился, рос и учился до двенадцати лет. Обучаясь в третьем классе Гавриловной школы и находясь в глупом возрасте, я взял поиграть знаменитую указку Елизаветы Антоновны, а когда её хватились, то я испугался вернуть её на место, потому что подумали бы на меня, что я вор. А ещё, обучаясь во втором классе той же школы и находясь в ещё более глупом возрасте, я испортил картину на стене своей подписью «Антоха Г.».
Проживая с двенадцати лет в столице нашей родины Москве и постоянно стыдя себя за поступки, совершённые в раннем глупом возрасте, я однажды поклялся исправить всё содеянное. С этой целью я обучался в художественном училище, дабы уметь смывать надписи на картинах, а также занимался альпинизмом, дабы лазать по крышам.
Купив бороду рыжего цвета и такой же парик, я прибыл в деревню из столицы нашей родины города Москвы и неузнанным прокрался в учительскую школы с целью положить на место знаменитую указку Елизаветы Антоновны, но едва не был застигнут на месте действия милицейским инспектором Георгием Гавриловым, бывшим моим одноклассником. С целью смывания глупой надписи на старинной картине я влез в музей вторично, и теперь картина сама по себе, а подписи нет».
— Вы тот самый «Антоха Гэ», который надписал в музее портрет? — удивилась Света.
— Ну, я, — смущённо согласился «Рыжебородый».
— И для того вы прикидывались рыболовами? — сурово спросил Гоша, сворачивая лист с показаниями. — Могли бы хоть мне довериться. — И Гоша переложил пистолет из кармана в кобуру.
— А позор? Вся деревня узнала бы, что указка была у меня.
— Вы Антоху не выдавайте, — попросил цветастый.
Потом все вместе растащили деревья с шоссе, и «Жигули» двинулись в свой путь.
— Главное, что они честные, — говорил Гоша, перетаскивая мотоцикл через заросшую канаву, чтобы вместе с велосипедистами ехать по утоптанной неширокой тропе. — Я ведь всё время смотрел на них и думал, что же в них необычное? Но разве мог догадаться, что это — замаскированный Антоха!
Утром Сашу разбудила Евдокия Егоровна. Она приехала с ранним фургоном и два часа ходила по своему дому бесшумно, стараясь не тревожить племянника, но в это время с почты принесли две телеграммы.
«От Николая Павловича!» — радовался Саша, когда расписывался за них огрызком карандаша.
«Встречаемся восьмого вокзале шестнадцать тридцать касса Леонов».
— Дай-ка мне, — забеспокоилась Евдокия Егоровна, прочитала и сразу всё поняла. — Твой провожатый, назад тебя повезёт.
И так не захотелось Саше уезжать… Он развернул вторую телеграмму:
«Читай майский «Огонёк». Помни Крым».
— Шутки с тобой кто-то шутит? — удивилась Евдокия Егоровна.
Зато Саша понял эту телеграмму сразу.
— Где бы «Огонёк» найти?
— В школе имеется. Туда почтальон возит.
Когда Саша пришёл к учителю Ильину, тот работал на огороде.
— А-а! Доброе утро! — повернулся учитель к нему. — Весьма наслышан о таинственной вашей ночной поездке. Смею думать, что она связана с нашим музеем.
Саша не стал ему рассказывать об Антохе Гэ, а показал телеграмму.
— «Огонёк» в школе есть. Вы думаете, там что-то важное?
— Очень важное, — подтвердил Саша, — раз пришла телеграмма, значит, надо читать журнал.
На холме у белого здания с колокольней Саша увидел Свету. Света писала очередной этюд. Саша помахал ей, чтобы она спускалась к ним, так что к школе они пришли втроём.
Ильин открыл учительскую — просторную комнату с высоким деревянным потолком. На стене они увидели большой портрет Елизаветы Антоновны.
— В Русском музее почти такой же! — удивилась Света, — И те же платье и причёска! Это же моя любимая картина, помнишь? — повернулась она к Саше.
— Вот как? — смущённо проговорил учитель Ильин. — Надо сказать, что в Русском музее я был не раз, но подробно чтобы изучать каждый зал, — не приходилось. — Он порылся в стопе газет, журналов и вытащил «Огонёк».
— Видимо, вас интересует как раз этот номер? Осторожно! Это памятное кресло — в нём любила сидеть Елизавета Антоновна!
Журнал сам открылся на нужной странице. «Удивительная находка» — так называлась небольшая статья.
«Несколько месяцев назад при продаже итальянской виллы Сан-Паоло, напоминающей средневековый замок и долгое время принадлежавшей семейству Прудолинни, в чердачном помещении было обнаружено свыше двадцати шедевров живописи. Особенно интересно то, что неизвестный мастер, как считают специалисты, близкий к русской живописной школе, изобразил одно и то же лицо молодой женщины при разном освещении. Картины хорошо сохранились. Изображённое лицо дышит обаянием, глаза отражают внутренний свет души. Картины после изучения специалистами будут переданы в знаменитый музей города Флоренции „Уффици”».
А с небольшой цветной фотографии, напечатанной в журнале рядом со статьёй, смотрело лицо Елизаветы Антоновны Гаврииловой. И ни с чьим другим задумчивое это лицо, полное тайной печали, нельзя было спутать.
— Мне кажется, мы с вами обнаружили непознанную страницу в истории нашего искусства, — сказал учитель Ильин и от волнения сел в памятное старинное кресло, которое так любила Елизавета Антоновна.
Через час в парке за школой собрались деревенские жители. Кто их позвал сюда — неизвестно. Скорее всего, сами пришли, узнав необычную новость.
Учитель Ильин говорил, волнуясь, заикаясь и кашляя:
— Здесь захоронена Елизавета Антоновна. Она просила похоронить её в парке за школой, и наши деды выполнили её волю. А вот и могила её отца, князя Антона Гавриилова. Его воля была нарушена. В последний день жизни, как многим казалось — в бреду, он плакал, порывался уехать в Италию, кого-то освобождать, проклинал себя и умолял, чтобы после похорон могилу его сровняли с землёй. Теперь мы с вами можем догадываться о причине столь странного желания.
Саша ощутил в сердце волнение, хотя для него слова старого учителя не были внезапной новостью.
— Друзья мои, дорогие ученики! — продолжал Ильин. — Все вы в своём детстве узнавали семейные сказки об Афоне-художнике. С этого часа я объявляю, что наши деревенские легенды, которым не всегда и верили, — подтвердились! Картины Афанасия Гаврилова скоро узнает весь мир!
— А я что говорила, — повернулась вдруг ко всем Евдокия Егоровна, — не зря сложено: «Кому Афоня приснится, в том талант разгорится!»
— Тебе снился? — тихо спросила Света Сашу.
— Снился, — так же тихо ответил Саша. — А тебе?
— И мне.
— Да он в деревне каждому снится! — засмеялись все.
— Раз снится, значит, не зря! — И Евдокия Егоровна повернулась к учителю. — Правда?
Учитель Ильин лишь радостно развёл руками.
— А я завтра уезжаю, — сказал Саша, когда они остались на деревенской улице одни.
— Почему? — спросила Света растерянно.
— Пора, надо к поездке готовиться.
— Я думал, ты останешься, — сказал Федя. — Скоро ягоды пойдут, я бы места показал…
— Мне в Крым надо, — ответил Саша. Он впервые произнёс эти слова с сожалением.
Ночью Саша в последний раз глядел на одинокую звезду.
Рано утром он не решился идти к Свете, думал, вдруг она спит, но Света неожиданно пришла сама. В руках у неё было что-то квадратное, завёрнутое в газеты и перевязанное тесьмой.
