Майка. — У птиц уши не как у зверей. У них ушные дырочки под перышками, их не видно.
А у глухой кукушки, — говорю, — разве нет ушных дырочек? Почему она глухая?
Майка посмотрела на Ивана Федосеевича и молчит. Не знает, значит.
— Она, — говорит Иван Федосеевич, — не потому глухая, что не слышит. Голос у нее глухой. Кстати, у некоторых птиц ушные перышки совсем как ушки. Филина никогда не видели? Есть сова, которую из-за ушных перышек так и назвали: ушастая сова. Здесь ее не встретишь, а под Москвой она водится.
Пока мы выясняли про птичьи уши, глухая кукушка перестала «лаять». Зато обыкновенная кукушка начала свой разговор: «ку-ку» да «ку-ку», будто ее ключиком завели. Мы стали считать: сколько она накукует, столько лет нам жить. Так и считали, пока не дошли до речки, а она все «ку-ку, ку-ку, ку-ку...».
На тот берег надо было переходить по бревну, и мы перестали считать. Бревно — как я ростом, если лечь и руки вытянуть над головой. Сверху оно стесанное, чтобы ноги было ставить удобнее.
Майка как шла, так и перебежала, будто это кусок тропинки. А я забоялся.
Тогда Иван Федосеевич нашел длинный и толстый прут. Конец, который потоньше, передал Майке на тот берег. А толстый конец держал сам. И вышло будто одно перило.
— Ты, — кричит Майка, — держись за прут и в воду не смотри! Вперед смотри, на бревно.
Все она знает, эта Майка. Каждый тут учить будет...
Я взялся обеими руками за перила и пошел немножко боком. И вовсе не страшно! Я сначала одну ногу вперед поставлю, потом другую к пей подтяну. Опять эту же ногу чуточку вперед — и другую подтяну.
По земле удобнее ходить: то одна нога вперед, то другая, идешь и не замечаешь, что идешь.
Они крепко держали перило, и я перешел это противное бревно. А за мной — Иван Федосеевич: он упирался толстым концом прута в дно речки и так шел.
Иван Федосеевич сказал, что у нас сегодня событие: мол, Андрюша победил страх. И хотел меня сфотографировать. По я не согласился: страх-то из меня до конца не вышел!
— У меня, — говорю, — вестибулярный аппарат нетренированный. Когда буду, как Майка, бегать через бревно, тогда меня и снимите.
— Выходит, — сказал Иван Федосеевич, — на сегодня Маечка победительница? Становись на бревно!
Майка встала на край бревна, руки раскинула, будто летит, и глаза вытаращила. Я знаю, она хочет на фото красивее выйти.
За речкой мы устроили привал. Нашли свалившееся дерево, сели, разложили картошку и соль. Только собрались есть — а мимо идет лиса! Настоящая, рыжая, с темной грудкой. Вынюхивает что-то в траве.
Хвост у лисы длинный, чуть-чуть задевает траву кончиком. Остановилась, порыла землю лапами, понюхала — и пошла дальше. Нас — будто не замечает!
Мы с Майкой уставились на нее и молчим. А Иван Федосеевич говорит спокойно:
— Привет, Патрикеевна! Куда путь держишь?
Лиса даже ухо к нам не повернула. Потрусила дальше по своим лисьим делам.
Вдруг подо мной треснул сучок. Лиса как подпрыгнет — и понеслась вдоль берега! Отбежала подальше, поняла, что мы не хотим ее обижать, и села. Смотрит на воду.
— Непуганый зверь, — сказал Иван Федосеевич. — В заповеднике люди ей не вредят, вот она и не боится. Ее утки интересуют. Смотрите, целый выводок!
Я посмотрел — утка с утятами! Плывут по самой середине речки. Сейчас, думаю, будет охота! А лиса раздумала охотиться. Проследила взглядом, как они проплыли, и пошла дальше.
Иван Федосеевич поглядел на часы и сказал, что пора возвращаться. Мы с Майкой стали вокруг него прыгать и канючить:
— Иван Федосеевич! Миленький! Еще немножечко пройдем вдоль речки? Очень хочется посмотреть на лису!
Но Иван Федосеевич повернул к дому. Пришлось идти за ним.
Через бревно я перешел, опять держась за перило. Я меньше боялся и попробовал идти, как по земле: то одну ногу вперед, то другую. Получилось!
Иван Федосеевич меня похвалил и говорит:
— А вы заметили, что паши прогулки удлиняются? Еще разочка два попутешествуем по окрестностям, и я поведу вас в большой поход — покажу ботаническую загадку Камчатки.
— Может, здесь еще и кроссворды есть? — съехидничал я.
Иван Федосеевич посмотрел на меня, вздохнул и сказал:
— Кроссвордов нет, а загадок хоть отбавляй. Для того мы и работаем в заповеднике, чтобы их разгадать.
Я очень хотел узнать, что это за ботаническая загадка. Но не станешь же спрашивать, если съехидничал. Пришлось терпеть.
Так я и дошел до дому, стараясь, чтобы терпение не лопнуло.
Андрюшин альбом. 13На Камчатке змеи, лягушки и воробьи не живут.
Почему — никто не знает, даже ученые.
Ночью пошел сильный дождь.
Океан ревел, как сто самолетов.
А ветер так громыхал крышей и завывал вокруг дома, будто хотел его вместе с нами унести в тридевятое царство, в тридесятое государство.
Утром ночь будто не кончилась, так было темно от туч.
Папа посмотрел в окно и сказал:
— Настоящий шторм! — Затопил печку и сел работать.
Я слонялся от окна к столу и не знал, чем заняться.
Скучища!
Интересно, что Майка делает?
Сел я читать книжку.
Вдруг стол наклонился, и книжка сама собой с него съехала.
Я подумал, домовой шутит: даже табуретка подо мной запрыгала.
Папа вскочил.
Дверь в сени открылась.
На полке раззвякались стаканы — и все на пол вдребезги!
— С ума сойти! — закричал папа. — Землетрясение! Становись в проем двери, живо, живо!
— Зачем? — удивился я.
Папа совсем занервничал и потащил меня за руку.
Мы встали в проем открытой двери.
Папа прижал меня к себе и загораживает руками, будто кто-то хочет меня у пего отнять.
Тряхнуло снова. Огонь в печке как ухнет!
Я испугался, а папа прижал меня к себе крепче.
Я ждал, когда еще затрясет. Но больше толчков не было.
Дождь пошел тише, и небо посветлело.
А мы все стоим.
Вдруг дверь на улицу распахнулась и вошел Иван Федосеевич, в плаще с капюшоном, весь мокрый.
— Напугались? — спрашивает. — Я не успел вас предупредить... Да выходите из проема, кончилось землетрясение! Теперь — до другого раза.
Мы с напой стали рассказывать, как все было, друг друга перебиваем. Папа боялся, что рухнет крыша, а я — что от печки будет пожар.
Иван Федосеевич повесил плащ у печки, греет руки и говорит:
— А знаешь, почему здесь печки железные? Чтобы от землетрясений не развалились! Кирпичная от частых землетрясений давно бы распалась по кирпичику и наделала пожар.
Он посоветовал нам в следующий раз, когда затрясет, выйти на улицу.
— В проеме, — говорит, — не так безопасно. Стены и потолок могут порушиться и задеть вас.
Я испугался, а он смеется:
— У нас трясет несильно, не то что в горных местностях. Знаешь дядю Лешу, который от вас за три дома живет? Он сейсмолог — изучает землетрясения по приборам. Они у него в соседнем доме, там сейсмологическая станция. Дядя Леша тебе все про землетрясения расскажет!
А я-то думал, зачем они с женой живут в двух домах?
Оказывается, дядя Леша проверяет каждые четыре часа, что показывают приборы, даже ночью.
И жена ему помогает.
Он первый узнает, что глубоко в земле начинается землетрясение и какой силы. И сразу сообщает в центр по рации.
Иван Федосеевич сказал, что штормить будет дня три, он по опыту знает. А дождь кончится раньше.
— Я, — говорит, — принесу тебе книжку про землетрясения. Узнаешь, отчего они бывают.
Он помог нам собрать осколки стаканов и пообещал подарить кружки, которые не бьются. Надел плащ, попрощался и пошел навестить Майку и ее родителей.
— Успокою их, — говорит, — а то они тоже, наверное, переполошились.
Андрюшин альбом. 14В зоне, где часто бывают землетрясения, дома строят так, чтобы подземные толчки их не разрушали. Такие постройки называют сейсмоустойчивыми.
Шторм затих. Дождь стал туманом. Наш дом стоял как внутри облака: выйдешь за дверь — и сразу станешь весь мокрый. Ничего не видно, кроме себя самого.
Папа уходил по делам, а я сидел дома и читал про землетрясения.
И узнал, что землетрясения обычно начинаются там, где высокие горы. Глубоко в земле горные породы перемещаются и толкают снизу верхние слои Земли. Они трясутся и даже трескаются.
Около вулканов землетрясения особенно часты. Внутри вулканов кипит и бурлит расплавленная лава. Вместе с раскаленными газами она давит снизу на верхние слои земли, и они дрожат. Похоже на кипящий чайник: пар давит на крышку, и она подпрыгивает.
