Но когда мальчик в тот же день к вечеру попытался последовать совету Акки и заручиться поддержкой Сирле, супруга молодой бельчихи, тот даже слушать его не захотел.
— И не жди добра ни от меня, ни от других мелких зверюшек, — сказал Сирле. — Думаешь, мы не знаем, что ты и есть Нильс-Гусопас?! Ведь это ты в прошлом году разорял ласточкины гнезда, разбивал скворушкины яйца, швырял воронят в канавы, ловил силками дроздов и сажал в клетки белок?! Нет уж, обходись сам, своими силами, и скажи спасибо, что мы еще терпим тебя среди нас и не прогнали всем миром.
Прежде, когда он был Нильсом-Гусопасом, мальчик ни за что на свете не стерпел бы такого ответа. Теперь же он от испуга будто воды в рот набрал: только бы дикие гуси не проведали, каким он был недобрым! С тех пор, как Нильс попал в стаю, он не осмелился ни на одну даже самую-самую безобидную проделку.
Да по правде говоря, теперь он был так мал, что и не мог причинить большого вреда. Хотя при желании у него хватило бы силенок разорить немало птичьих гнезд и разбить немало птичьих яиц. Он же вовсю старался быть добрым не выдернул до сих пор ни единого перышка из гусиного крыла, ни разу никому не надерзил и всякое утро, здороваясь с Аккой, снимал колпачок и вежливо кланялся.
После встречи в четверг с Сирле мальчик думал: наверно, дикие гуси не хотят взять его с собой в Лапландию оттого, что он такой злой. Услыхав вечером, что похитили молодую бельчиху, супругу самого Сирле, а детенышам их грозит голодная смерть, он решил помочь им. Как это ему удалось, уже известно.
Когда в пятницу мальчик явился в парк, зяблики на каждом кусточке распевали о том, как жестокие разбойники разлучили молодую бельчиху, супругу Сирле, с малыми детенышами и как Нильс-Гусопас отважился пойти к людям и спасти бельчат.
— Никого так не почитают в парке Эведсклостер, — щебетали зяблики, — как Малыша-Коротыша, который был грозой всех зверюшек и птиц в бытность свою Нильсом-Гусопасом! Сирле, муж молодой бельчихи, должен теперь одаривать его орехами, зайцы играть с ним, косули уносить на спине, лишь только покажется Смирре-лис, синицы предупреждать о появлении ястреба-перепелятника, а зяблики и жаворонки воспевать его геройский подвиг!
Мальчик был уверен, что и Акка, и дикие гуси слышали эти песни и похвала птиц зачтется ему. Однако пятница прошла, а никто и не подумал заикнуться: пусть мол, Нильс останется с ними.
До самой субботы гуси паслись на полях вокруг Эведа, и Смирре-лис их не тревожил. Но когда субботним утром они прилетели на поля, он был уже тут как тут — лежал в засаде. Им так и не удалось пощипать травы — лис гонял гусей с одного поля на другое. Акка поняла, что Смирре не собирается оставить их в покое. Она приняла решение перелететь со всей стаей на много миль дальше — через равнины уезда Фер и холмы горной гряды Линдерёдсосен. Гуси поднялись в воздух и опустились лишь в окрестностях поместья Витшёвле.
Но здесь, у Витшёвле, белого гусака, как уже говорилось, похитили. И не помоги ему Нильс, гусаку нипочем бы не спастись.
Возвращаясь в субботу вечером вместе с Мортеном к озеру Вомбшён, Нильс изнывал от желания узнать, что скажут Акка и дикие гуси. Уж сегодня-то он показал себя как нельзя лучше! Что правда, то правда, гуси не скупились на похвалы. И только одного-единственного слова, которое он особенно жаждал услышать, они так и не произнесли.
Снова настало воскресенье. Прошла уже целая неделя с того дня, когда мальчика заколдовали. Он по-прежнему был мал, но теперь, похоже, это не очень его огорчало. В воскресенье после полудня он сидел, примостившись на ветке высокой раскидистой ивы на берегу озера, и играл на тростниковой дудочке. Вокруг теснилось множество синиц, зябликов и скворцов — сколько могло поместиться на дереве. Птицы громко распевали, а Нильс пытался подражать им на своей дудочке. Но он был так неискусен и так фальшивил, что у его маленьких наставников все перышки вставали дыбом. Бедные пташки жалобно вскрикивали и в отчаянии всплескивали крылышками. Слушать, как они изо всех сил стараются научить его, было так забавно, что Нильс засмеялся и выронил дудочку.
Потом он заиграл снова, и снова у него ничего не получилось. Огорченные пташки сетовали:
— Нынче, Малыш-Коротыш, ты играешь хуже обычного. Ты не взял ни одной правильной нотки. О чем ты думаешь, Малыш-Коротыш?
— Совсем о другом, — признался Нильс.
И правда, его занимала лишь мысль о том, сколько времени он останется с дикими гусями. А может, его еще нынче отошлют домой?
Внезапно мальчик отбросил дудочку и соскочил с дерева. Он увидел, что к нему длинной вереницей во главе с Аккой направляются дикие гуси. Они шли непривычно медленно и торжественно. Нильс понял: сейчас он узнает, какое они приняли решение.
Гуси остановились, и Акка молвила:
— Ты вправе, Малыш-Коротыш, удивляться моей неблагодарности — ведь ты спас меня и стаю от Смирре-лиса. Но я привыкла благодарить не словами, а делами. И кажется, Малыш-Коротыш, нынче мне удалось оказать тебе большую услугу. Я послала гонца к домовому, который тебя заколдовал, с наказом поведать ему, сколь благородно ты повел себя с нами. Поначалу домовой и слышать не желал о том, чтобы снять с тебя заклятье, но я слала гонца за гонцом, и он сменил гнев на милость. Домовой просил передать тебе: вернись домой — и ты снова станешь человеком.
Как обрадовался мальчик, когда дикая гусыня начала свою речь! Но по мере того как она говорила, радость его угасала. Не вымолвив ни слова, он отвернулся и горько заплакал.
— Это что такое? — спросила Акка. — Кажется, ты ожидал от меня еще большей награды?
А мальчик думал о беззаботных днях, о веселых забавах, о вольной жизни, о приключениях и путешествиях высоко-высоко над землей. Больше их ему не видать!
— Не хочу быть человеком! — захныкал он. — Хочу лететь с вами в Лапландию!
— Предупреждаю, — сказала Акка, — этот домовой очень своенравен. Боюсь, если ты не вернешься домой сейчас, упросить его еще раз будет трудно.
Дурной все-таки был этот мальчишка! Все, чем бы он дома ни занимался, казалось ему просто-напросто скучным! Никого в жизни он никогда не любил: ни отца с матерью, ни школьного учителя, ни товарищей по школе, ни мальчиков из соседних усадеб. Единственные, с кем он более или менее знался, были Оса-пастушка и маленький Матс, которые, как и он, пасли на полях гусей. Но и этих детей он не любил по-настоящему. Да какое там любил! И привязан даже не был! Он ни по ком не тосковал, ни к кому не стремился.
— Не хочу быть человеком! — уже кричал Нильс. — Хочу лететь с вами в Лапландию! Думаете, почему я целую неделю был таким добрым?!
— Я не могу запретить тебе лететь с нами, раз ты сам этого желаешь, — сказала Акка. — Только подумай хорошенько, может, ты все-таки больше хочешь вернуться домой? Настанет день, когда ты раскаешься в своем поступке.
— Нет, — ответил мальчик, — не в чем мне раскаиваться. Мне никогда не жилось так хорошо, как с вами.
— Ну что ж, будь по-твоему, — согласилась Акка.
— Спасибо! — поблагодарил ее Нильс и от счастья заплакал так же бурно, как недавно плакал от горя.
ЧЕРНЫЕ КРЫСЫ И СЕРЫЕ КРЫСЫ
На юго-востоке провинции Сконе, неподалеку от моря, поднимается над равниной старинная крепость — замок Глиммингехус. Это высокое мощное каменное строение видно на много-много миль[9] вокруг. Замок Глиммингехус так огромен, что обычный жилой дом, стоящий рядом с ним, кажется игрушечным.
Наружные стены, перегородки и своды этой каменной громады необычайно мощны, и поэтому внутренние покои — невелики и малочисленны. Лестницы замка — узки, в привратницкой — не повернуться. Чтобы стены крепости сохранили свою неприступность, окна вырублены лишь в верхних покоях; в нижних их заменяют узенькие световые отдушины. В старые времена военного лихолетья, укрываясь здесь от врага, люди радовались этим могучим стенам точно так же, как ныне суровой зимой радуются теплой шубе, надежно защищающей от лютого холода. Когда же настали добрые мирные времена, люди не захотели больше жить в темных и холодных каменных залах крепости и переселились в жилища, куда проникает и свет, и воздух.
В те времена, когда Нильс Хольгерссон путешествовал по свету с дикими гусями, в замке Глиммингехус люди уже не жили, но необитаемым его назвать все же было нельзя. На крыше замка каждое лето селилась в большом гнезде чета аистов, на чердаке жила пара старых сов-неясытей, в потайных ходах с потолков свешивались летучие мыши, в очаге поварни ютился старый кот, а в подвале кишмя кишели сотни черных крыс старинного рода.
Вообще-то крысы не в большой чести у других животных, чего не скажешь о черных крысах из замка Глиммингехус. О них говорили всегда с превеликим почтением, ибо они выказали необыкновенную храбрость и стойкость в годину тяжких бедствий, обрушившихся на их племя. Они принадлежали к тому старинному роду крыс, что некогда был могуч и многочислен, а ныне — обречен на вымирание. Долгие-долгие годы черные крысы владели провинцией Сконе, да и всей страной. Они водились в каждом погребе, на каждом чердаке, в сараях и на сеновалах, в клетях и в пекарнях, в хлевах и в конюшнях, в церквах и в крепостных замках, в винокурнях и на мельницах, в любом воздвигнутом человеком строении. Но постепенно их отовсюду изгнали и почти истребили. Лишь в старых заброшенных домах можно было встретить крыс из этого уже малочисленного племени. Много их было только в замке Глиммингехус.
