Я разделся, приставил к столу табуретку и влез.
Только никак в него, в этот таз, не сядешь.
Ноги девать некуда.
Папа говорит:
— И когда только ты успел вырасти? Совсем недавно мы с мамой тебя в таком же тазу купали.
Я говорю:
— Когда, когда... Я осенью в школу пойду, а ты меня все маленьким считаешь.
Папа сказал:
— Перестань ворчать и садись, а ноги согни в коленках. Так поместишься.
Я сел, и он стал меня поливать из кувшина и тереть мочалкой.
Коленки торчали из таза, и вода с них лилась на пол.
Получался немножко потоп.
Тогда я встал во весь рост. Вода проливалась меньше.
Я вытянул вверх руку и достал потолок.
Я — великан!
— Не вертись, — сказал папа и полил меня из кувшина.
Вода от рук набрызгалась на печку и зашипела, как кошка.
Кверху стал подниматься горячий пар.
Я спросил:
— А почему вода, когда попадает на горячее, делается паром?
Папа сказал: потому что она испаряется.
Оказывается, вода в природе бывает не только жидкой.
Когда холодно, она замерзает, и получается лед.
Вода стала твердой.
А когда жарко, она испаряется, и получается прозрачный пар.
Вода стала газообразной.
— А почему, — спросил я, — тогда летом вода не испаряется вся?
Папа сказал: потому что вода совершает в природе круговорот.
С полей, лугов, лесов, болот, речек, озер — отовсюду, где есть вода, она испаряется постепенно.
Невидимый пар поднимается высоко-высоко, в самое небо.
На высоте холоднее, чем на земле.
Пар охлаждается, из него образуются капельки, а из них — облака и тучи.
А из туч вода дождиком проливается обратно на землю. И опять начинает испаряться.
— Значит, — говорю я, — вся вода, которую мы набрызгали на печку, испарилась и опять прольется? На пол, дождичком?
Папа меня вытирал полотенцем и от этого вопроса стал совсем нервный.
— Дождичка, — говорит, — не будет. А сырости мы с тобой развели хоть отбавляй. Придется открывать окна и проветривать.
Папа вытер пол, выжал на улице тряпку и повесил ее сушиться.
Я хотел ему помочь, а он рассердился.
— Сиди, — говорит, — и не мешай. Ты чистый.
Пока мы проветривали сырость, я простудился.
К вечеру у меня поднялась температура.
Я плохо спал, и утром пришлось вызвать доктора.
Иван Федосеевич привез его из поселка на мотоцикле.
Доктор оказался как большой мальчик, только с бородой. А борода — как веник: книзу шире.
Мне очень хотелось его за бороду дернуть. Знаю, что нельзя, а хочется. Еле удержался.
Он засунул себе в уши резиновые трубочки, а еще одной, толстой и холодной, стал чавкать мне в спину и в грудь. То ему дыши, то не дыши.
Потом вынул трубочки из ушей и велел сказать «а-а-а-а!».
Я хотел так ему заорать «а-а-а-а!», чтобы он напугался. Только у меня не получилось. Я захрипел и сказал, что в горле больно.
— Вижу, — говорит доктор. — У тебя все горло красное. Типичная простуда.
И прописал полоскать горло календулой и пить горячее молоко с медом.
— Лежи, — говорит, — в постели, в тепле, и ни в коем случае не вставай.
А когда он записал в свои бумажки про мою простуду, подошел ко мне, подмигнул и говорит:
— Дерни за бороду на прощание, я разрешаю.
И как он догадался, что мне очень этого хочется?
Потом доктор уехал.
Пана замотал меня шерстяным шарфом и дал попить горячего молока с медом.
Пришла Майка.
— Мне, — говорит, — Иван Федосеевич сказал, что ты простудился. Я знаю, как надо болеть. Я здесь уже два раза кашляла. Вы, — это она папе, — идите па работу. Я побуду с Андрюшей. Не волнуйтесь, я его одного не оставлю. И сяду далеко, чтобы он на меня не кашлял.
Папа хотел погладить Майку по голове, а она присела, как кошка, и увернулась.
Папа немножко удивился, но ничего не сказал и ушел.
Майка принесла с собой книжку «Волшебник изумрудного города».
Она села от меня подальше, за папин письменный стол, и стала читать вслух.
Я раньше эту книжку читал, ее написал Александр Волков. Но все равно слушать интересно: Майка так здорово читает! Как в театре. У нее каждый говорит другим голосом: и Элли, и Страшила, и Железный Дровосек, и Лев.
Особенно смешно она за Тотошку тявкает. Как настоящая собака!
Я что-то не помню, чтобы Тотошка по книжке после каждого слова тявкал. Это она сама придумала, факт!
Но я ничего не стал ей говорить. Пусть читает как хочет! Зато мне не скучно.
Андрюшин альбом. 19Вода в природе бывает в трех состояниях: твердом, жидком и газообразном.
При обычной температуре вода жидкая. Когда холодно — ниже нуля градусов, — вода замерзает и превращается в лед: вода твердая. Когда жарко, вода испаряется и становится газообразной.
Вдруг в дверь постучали, и вошла незнакомая тетенька. На голове у нее бублик из волос, а в ушах серьги как баранки.
Майка перестала читать и уставилась на тетеньку. А она — сразу к моей постели.
— Ай-яй-яй! — говорит. — Бедный мальчик! Скучает один... А я тебе утешечку принесла! — И ставит мне прямо на одеяло сумку на молнии.
Начала она расстегивать молнию, а из сумки вылезла кошкина голова. Глаза выпучила и отряхивается.
Тетенька посмотрела на меня так, будто она принесла не кошку, а медвежонка.
— Кошечку зовут Зося, — говорит. — Будешь ее выпускать на улицу, чтоб не пачкала.
Кошка выпрыгнула из сумки — и сразу ко мне под кровать.
— А чем ее кормить? — спросила Майка.
Тетенька только тут заметила Майку.
— Ой, — говорит, — откуда такой прелестный пупсик?
Майка наклонила голову и глаза сделала злые- презлые.
— Я, — говорит, — не пупсик, я Майя.
— А я Вероника Петровна, — заулыбалась тетенька, — научный сотрудник. Вот и познакомились!
Она повернулась ко мне и погрозила пальцем. Ногти у нее красные, как кровь.
— Я и не знала, — говорит, — что у тебя дама есть.
— Я не дама, я сестра, — сказала Майка, как отрезала.
Вероника Петровна чуточку испугалась.
— А я думала, — говорит, — у Андрюшечкиного папочки только сын.
— Я не такая его сестра, — говорит Майка, — я небесная. — И сделала такие страшные глаза, что Вероника Петровна стала спиной к двери отшагивать.
— Ладно, дети, — говорит, — я спешу. Зося любит сырую рыбку и не отказывается от мясца. Привет папочке! — И ушла.
Я сразу сел на кровати. Смотрю, где кошка. А она пошла все углы обнюхивать. Осторожно идет, по стеночке, и хвостом вздрагивает.
Майка говорит:
— Смотри, какая она худая! И хвост как змея. Ее небось сто лет не кормили. Ой, а носочки у нее совсем беленькие!
А у кошки еще усы белые. И глаза как виноград, а внутри черные щелочки.
Майка позвала:
— Кис-кис-кис, Зося!
Кошка сразу обернулась. Вытаращила на Майку глазищи и изучает. Потом как прыгнет ей на коленки — и к щеке полезла. Прижалась мордочкой и мурлычет: «мр-мр-мр-мр-р-р», будто моторчик включила.
Майка ее к себе прижала, гладит и приговаривает:
— Ты моя Зося, ты моя голодная, ты моя брошенная. Сейчас мы тебя покормим.
Пока она наливала кошке молоко, вернулся папа. Увидел Зосю и оторопел.
— А этот черт откуда взялся?
Я говорю:
— Это не черт. Это Зося. Ее Вероника Петровна принесла, чтобы я не скучал.
Папа сел за стол и глядит на кошку. Помолчал и говорит:
— Эх, Вероника, Вероника! Поиграла, надоело ей — и избавилась. А еще зоолог, зверей изучает... Ну, ладно, хорошо хоть кошка, а не лиса и не медведь.
А Зося попила молочка, села и начала умываться. Майка стала ее гладить.
— Очень, — говорит, — ваша Вероника противная. Она кошку не кормила. Боялась рыбой свой маникюрчик испортить.
Папа слушает Майку, а сам о чем-то думает, я вижу.
— Ладно,— говорит и ладонью постукивает по столу. — Не выгонять же кошку на улицу. Пусть пока у нас поживет, а когда мы уедем в Москву, Маечка ее возьмет к себе. Договорились?
Майка подняла Зосю и прижалась к ней щекой. Потом подошла к папе и погладила его по рукаву.
Так Зося стала у нас жить.
Андрюшин альбом. 20Кошка стала домашней пять-шесть тысяч лет назад. В Древнем Египте кошку считали священной, за ее убийство наказывали смертью.
Кошка — родственница тигра, льва, леопарда, гепарда, пумы, рыси, снежного барса.
Усы и брови для кошки очень важны. С их помощью кошка определяет препятствия в темноте, ощущает окружающее пространство.
