чин капитана второго ранга… Который он покинул, чтобы повести в бой новый, более быстроходный и более сильный корабль. Теперь «Рафаил», поди, уже стоял под окнами султанского дворца в Босфоре, а «Меркурий», этот маленький израненный бриг с рваными парусами, уходил. Он уходил, как и дрался, без всякой суеты и поспешности. И узкий след, который вытягивался за его кормой, напомнил Стройникову ту речку, которая, извиваясь, протекала у подножия зелёного холма, — и Стройников опять увидел свой дом с колоннами, белую звонницу на крутом холме, синюю ленту реки с водоворотами и заводями и золотисто-оранжевого тонконогого жеребёнка, который скакал по отмели, разбрызгивая во все стороны прозрачные как слёзы капли воды…
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Израненный бриг уплывал. Всё дальше и дальше от того места, где на пологой морской волне, безжизненно свесив перебитые крылья, покачивались две большие белые птицы.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Пистолет на шпиле
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
очью над морем пронесся сильный шквал, который далеко отшвырнул бриг «Орфей» от «Штандарта». Кляня погоду, капитан-лейтенант Сахновский всю ночь провёл наверху, и мысли его были сосредоточены только на одном — скорее прийти в Сизополь.
Будь ветер попутным — и ещё того же четырнадцатого числа вся русская эскадра бросилась бы в погоню за турецкой и попыталась бы отрезать её от Босфора. Казарский продолжал игру — уходя с «Орфеем», они видели, как два адмиральских корабля погнались за «Меркурием» и как бриг стал уводить их на север. Это было как раз то что нужно — турки увлеклись погоней! И будь эти проклятые ветры попутными, судьба турецкого флота была бы поставлена на карту.
Пока же на карту была поставлена судьба «Меркурия». После полудня, когда и «Меркурий» и турецкая эскадра растаяли на горизонте, послышалась пушечная стрельба и стало ясно, что «Меркурию» не удалось избёжать боя.
По редким выстрелам они догадались, что турки бьют погонными пушками. Затем стрельба участилась. И хотя каждый крейсер сейчас делал то, что ему надлежало делать по предписанию, и Сахновского, капитана «Штандарта», и Колтовского, капитана «Орфея», мучило одно и то же чувство вины перед Казарским. Они словно бы уходили, бросив товарища в беде, словно сами обрекали «Меркурий» на погибель. Единственно, что хотелось каждому из них, это поменяться местами с «Меркурием», но жребий выпал ему, тихоходному бригу. Ходи он с такой же скоростью, и они втроём уходили бы сейчас от погони, завлекая капудан-пашу к Сизополю.
Да, «Меркурий» был обречён. И, понимая это, они не тешили себя мыслью, что Казарскому удастся оторваться от неприятеля.
Глухие, далёкие залпы, которые всё ещё настигали их, свидетельствовали, что бой всё ещё идёт. Но где-то после пяти часов всё смолкло, и капитан-лейтенант Сахновский первым снял фуражку.
Он распорядился в знак траура приспустить флаг. И на «Орфее» сделали то же самое.
Ветер… Как нужен был сейчас попутный ветер! Тот самый ветер, который затруднит возвращение турецкой эскадры, а их домчит до Сизополя…
Но такого ветра не было.
Ночью же над морем пронёсся сильный шквал, который далеко раскидал фрегат и бриг.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Сизопольский маяк открылся на рассвете. «Штандарт» держал все паруса, но ночной бриз, который пришёл на смену шквалу, угасал с каждой минутой.
Штиль наступил, когда «Штандарт» находился уже на виду Сизополя. Понимая всю бессмысленность своей затеи, Сахновский распорядился поднять сигнал, уведомляющий, что турецкий флот находится в море. Грейговский «Париж» ответил: «Ясно вижу». Новый набор сигнальных флагов возвестил, что капитан «Штандарта» должен прибыть на «Париж».
Лёгкий капитанский вельбот с тихим всплеском коснулся воды, и матросы единым движением вправили вёсла в уключины.
В тихой и прозрачной воде хорошо, до самого киля просматривалось обитое медью днище фрегата. Серебристыми змейками в отбрасываемой бортом тени проносились стайки мелкой рыбёшки. Вёсла разом легли на воду, и, морща блёкло-голубую поверхность, вельбот Сахновского помчался к флагманскому кораблю.
На всех судах русской эскадры, где следом за первой вестью о выходе неприятельского флота в море уже распространилась и вторая — о гибели «Меркурия», офицеры и матросы с нетерпением поглядывали на кормовой флаг — не развернётся ли полотнище в порыве ветра. Но нет — знойный, прогретый солнцем полуденный воздух был неподвижен. Их глаза, опечаленные гибелью «Меркурия», с надеждой глядели на горизонт — не идёт ли оттуда морской бриз?
Ветра всё не было. Был штиль. Мёртвый штиль.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Ветер пришёл, когда хронометры показывали два часа и двадцать минут пополудни.
На «Париже» взлетел сигнал: «Следовать за мной», и они последовали: линейные корабли «Император Франц», «Императрица Мария», «Чесма», «Пармен», «Иоанн Златоуст», фрегаты «Флора» и «Евстафий», бриги «Ганимед» и «Мингрелия», бомбардирские суда «Успех» и «Подобный», люгеры «Широкий» и «Глубокий» и катер «Соловей».
Они шли в кильватерном строю словно лебединая стая, шли туда, где, разделив Европу и Азию, протекает солёная река, которую турки называли Босфором, а русские предпочитали именовать Константинопольским проливом.
Они шли, ещё не зная ни о позорной сдаче «Рафаила» Стройниковым, ни о бое «Меркурия» с линейными кораблями.
Придёт время, и на стол Грейга ляжет письмо из захваченной неприятельской почты. Посланное из Биюлимана 27 мая 1829 года письмо это, написанное штурманом «Реал-бея», станет лучшим свидетельством подвига брига «Меркурий».
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
будет сказано в нём, —
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
с рассветом, приближаясь к Босфору, мы приметили три русских судна, фрегат и два брига; мы погнались за ними, но только догнать могли один бриг в 3 часа пополудни. Корабль капудан-паши и наш открыли тогда сильный огонь. Дело неслыханное и невероятное. Мы не могли заставить его сдаться: он дрался, ретируясь и маневрируя со всем искусством опытного военного капитана, до того, что, стыдно сказать, мы прекратили сражение, и он со славою продолжал путь. Бриг сей должен был потерять, без сомнения, половину своей команды, потому что один раз он был от нашего корабля на пистолетный выстрел, и он, конечно, ещё более был бы повреждён, если бы капудан-паша не прекратил огня часом ранее нас.
Ежели в великих деяниях древних и
