Глава вторая
Не лучше ли жить, чем умереть?
Выменей, король самоедский
1
В куншткаморе[33] было немалое хозяйство. Она началась в Москве, и была сначала каморкой, а потом была в Летнем дворце, в Петерсбурке; тут было две каморки. Потом стала куншткамора, каменный дом. Он был отделен от других, на Смольном дворе; тут было все вместе, и живое и мертвое, а у сторожей своя мазанка при доме. Сторожей было трое. Один имел смотрение за теми, что в банках, другой за чучелами, обметал их, третий – чистил палаты. Потом, когда по важному делу Алексей Петровича казнили, всю куншткамору поголовно, все неестественное и неизвестное перевели в Литейную часть – в Кикины палаты. Так натуралии перевозили из дома в дом. Но это было далеко, все стали заезжать и заходить не так охотно и прилежно. Тогда начали строить кунштхаузы на главной площади, так чтоб со всех сторон было главное: с одной стороны – здание всех коллегий, с другой стороны – крепость, с третьей – кунштхаузы и с четвертой – Нева. Но пока что в Кикины палаты мало ходило людей, у них не было такой прилежности. Тогда придумано, чтобы каждый получал при смотрении куншткаморы свой интерес: кто туда заходил, того угощали либо чашкой кофе, либо рюмкой водки или венгерского вина. А на закуску давали цукерброд. Ягужинский, генерал-прокурор, предложил, чтобы всякий, кто захочет смотреть редкости, пусть платит по рублю за вход, из чего можно бы собрать сумму на содержание уродов. Но это не принято, и даже стали выдавать водку и цукерброды без платы. Тогда стало заметно больше людей заходить в куншткамору. А двое подьячих – один средней статьи, другой старый – заходили и по два раза на дню, но им уж водку редко давали, а цукербродов никогда. Давали сайку или крендель, а то калач, а то и ничего не давали. Подьячие жили поблизости, в мазанках.
А водил их по куншткаморе, чтобы они чего не попортили или не унесли с собой, – господин суббиблиотекарь или же сторож. Или главный урод, Яков. Яков был еще и истопник, топил печи. В Кикиных палатах было тепло.
2
<…> А в третьей палате стояли звери.
И всякий, кто заходил и смотрел, думал: вот какой блестящий, жирный зверь в чужой земле!
Звери стояли темные, блестящие, с острыми и тупыми мордами, и морды были как сумерки и смотрели в стеклянные стенки. Сходцы со всей земли, жирная шерсть, западники!
Обезьяна в банке сидела смирная, морда у ней была лиловая, строгая, она была как католический святой.
Лежали на столах минералы, сверкали земляными блесками. И окаменелый хлеб из Копенгагена.
И всякий, кто заходил, смотрел на шкапы и долго дивился: вот какие натуралии! А потом наталкивался на тех зверей, которые стояли без шкапов. Без шкапов, на свободе, стояли русские звери или такие, которые здесь, в русской земле, умерли.
Белый соболь сибирский, ящерицы. <…>
Различные минералы великой земли лежали на столах.
Неподалеку стоял африканский осел – зебра, как калмыцкий халат.
Морж.
Лапландский олень, Джигитей
Великая Самоядь послала гонцов в Петерсбурк, и самоеды шли на оленях и стали на Петровом острову. Много деревьев и довольно моху. Один раз зажгли большой огонь, плясали, били в ладоши и пели. Джигитей не мог знать, что умер король самоедский и нет его более, он только нюхал дым. Потом пришли к Джигитею.
– Джигитей-ей-ей!
Ветер был во рту, и олень ел его вместо моха, пока не стало больно, потому что досыта наелся. А его все кололи в бок, вожжи все пели, он ел и ел ветер и больше не мог.
И когда доскакал до некоего места, кругом кричали:
– Король самоедский, – а с него сняли лямку, и человек гладил его иршаной рукавицей, а он упал.
Он упал, потому что объелся ветром, и умер, и шкуру сняли, набили – и он стал чучело.
Лежали минералы на столах.
Стояли болваны, которых ископал Гагарин, сибирский провинциал. Хотел достать из земли минералов, а ископал в Самарканде медные фигуры: портреты минотавроса, гуся, старика и толстой девки. Руки у девки как копыта, глаза толстые, губы смеются, а в копытах своих держит светильник, что когда-то горел, а теперь не горит. А у гуся в морде сделана дудка. И это боги, а дудка сделана, чтоб говорить за бога, за того гуся. И это обман. Надписи на всех как иголки, и никто в Академии прочесть не может.
Жеребец Лизета, самого хозяина. Бурой шерсти. Носил героя в Полтавской баталии, был ранен. Хвост не более десяти вершков длиною, седло обыкновенной величины. Стремена железные, на полфунта от земли.
Два пса – один кобель, другой сучка. Самого хозяина. Первый – датской породы. Тиран, шерсть бурая, шея белая. Вторая – Лента – аглицкой породы. Обыкновенный пес. Потом щенята: Пироис, Эоис, Аетон и Флегон. <…>
А в малой комнате были еще птицы – белые, красные, голубые и желтые. Сама голубая, хвост черный, клюв белый. Кто ее такую поймал?
3
Указ о монстрах или уродах[34]. Чтобы в каждом городе приносили или приводили к коменданту всех человечьих, скотских, звериных и птичьих уродов. Обещан платеж, по смотрении. Но мало приводили. Драгунская вдова принесла двух младенцев, у каждого по две головы, и спинами срослись. Сделан ли платеж малый или что другое, – но в таком великом государстве более уродов не оказывалось.
И тогда генерал-прокурор, господин Ягужинский[35], присоветовал ввести на уродов тарифу, чтоб платеж был справедливый. Плата такая: за человечьего урода по 10 рублей, за скотского и звериного по 5, за птичьего по 3. Это за мертвых.
А за живых – за человечьего по сту рублей, за скотского и звериного по 15, за птичьего урода по 7. Чтоб не слушали нашептов, что уроды от ведовства и от порчи. Чтоб доставляли в куншткамору. Для науки. Если же кто будет обличен в недоставлении – с того штраф вдесятеро против платежа. А если урод умрет, класть его в спирты. Нет спиртов – класть в двойное вино, а то и в простое и затянуть говяжьим пузырем. Чтоб не портился. <…>
Вопросы и задания к главе второй
1. Что интересного вы узнали для себя о кунсткамере – первом музее, созданном в России Петром I? Почему Тынянов столь подробно его описывает?
1. Что вы можете сказать о языке текста повести, конструкции фраз, лексике? В каких фразах проявляется юмор писателя?
2. Как создается Тыняновым временная дистанция между изображенной петровской эпохой и читателями? Что способствует этому?
1. Сопоставьте текст повести (части первая, вторая) и отрывок из исторического труда О. Беляева «Кабинет Петра Великого», которым, вероятно, пользовался Тынянов, создавая свое произведение. «Еще когда была столицей Москва, Петр передал в ведение главной аптеки приобретенные им за границей коллекции „рыб, птиц и гадов, сохраняемых в склянках“. В 1714 году коллекции, хранившиеся в аптекарской канцелярии, а также личные коллекции Петра и его библиотека были переведены в Петербург и размещены в Летнем дворце. Все это считалось личным собранием царя и называлось „Императорский кабинет“. Потом было отдано распоряжение перевести коллекции в Куншт Камору, в дом Александра Кикина – Кикины палаты. С 1719 года кунсткамера стала доступной для посетителей. Кунсткамере стали отпускаться специальные средства, дабы возбудить к ней интерес». В двух текстах, как вы видите, сообщаются одни и те же факты, а впечатление создается разное. Почему? Обратите внимание на особенности авторской речи. От чьего лица говорит автор? Обоснуйте ваше мнение примерами из текста.
2. Как вы понимаете высказывание писателя: «…Где кончается документ, там я начинаю»?
Сидела ли у трудной постелюшки,
Была ли у душевного расставаньица?
Песнь
В полшеста часа зазвонило жидко и тонко: караульный солдат на мануфактуре Апраксина забил в колокол, чтоб все шли на работу. Ударили в било на пороховых, на Березовом, Петербургском острове и в доску – на восковых на Выборгской. И старухи встали на работу в Прядильном дому.
В полшеста часа было ни темно, ни светло, шел серый снег. Фурманщики задували уже фитили в фонарях.
В полшеста часа забил колоколец у него в горле, и он умер.
И не токмо в кавалерии воюет,
Но и в инфантерии храбро марширует.
Пастушок Михаил Валдайский <…>
1
Весь день, всю ночь он был на ногах. Глаз его смотрел востро, две морщины были на лбу, как будто их сделала шпага, и шпага была при нем, и ордена на нем, и отвороты мундирные топорщились. Он ходил как часы:
– Тик-так.
Его шаг был точный.
Он стал легкий, жира в нем не было, осталось одно мясо. Он был как птица или же как шпага: лететь так лететь, колоть так колоть.
И это было все равно как на войне, когда нападал на шведов: тот же сквозной лес, и те же невидные враги, и тайные команды.
