Толстой рисует здесь сильных людей, похожих на американских скваттеров, которые развились в степях, у подножия Кавказских гор, и жизнь которых полна опасностей, — причем в этой жизни физическая сила, выносливость и холодное мужество являются необходимостью. В их среду попадает один из болезненных продуктов нашей полуинтеллектуальной городской жизни, причем ему на каждом шагу приходится чувствовать превосходство над ним казака Лукашки. Он хочет совершить что-нибудь великое, но для этого у него не хватает ни умственных, ни физических сил. Даже его любовь не имеет ничего общего с здоровой, сильной любовью человека, выросшего в степях; это — просто лишь слабое возбуждение нервов, которое, очевидно, не может продолжаться долго и которое вызывает только род беспокойства в девушке-казачке, но лично не может увлечь ее. И когда он говорит ей о любви, в силу которой он, впрочем, и сам не верит, она отталкивает его со словами: «Отстань ты от меня, постылый».
Некоторые увидели в этой замечательной повести такое же «восхваление полудикого образа жизни», в каком обвиняли (нелепо обвиняли) писателей XVIII века и в особенности Руссо. В действительности Толстой далек от такого восхваления, как, впрочем, далек был от него и Руссо. Но Толстой видел в жизни казаков обилие жизненности, энергии и силы, каких он не находил в жизни его благорожденного героя, — и он рассказал об этом в прекрасной, производящей впечатление, форме. Его герой — а таких найдется бесчисленное множество — не обладает ни теми силами, которые дает физический труд в борьбе с природой, ни теми силами, которые могла бы дать ему наука и истинная образованность. Действительная умственная сила не спрашивает себя каждую минуту: «Прав я или нет?»
Такая сила чувствует, что у нее есть известные начала, в которых она не может быть неправою. То же по справедливости можно сказать и о нравственной силе: она знает, что до такой-то степени она может доверять самой себе. Но, подобно тысячам людей, принадлежащим к так называемым образованным классам, Нехлюдов не обладает ни одною из этих сил. Он слабосильное существо, и Толстой указал на его умственную и нравственную хрупкость с такой ясностью, что она должна была произвести глубокое впечатление.
Педагогические труды
В 1859—1862 годах по всей России шла ожесточенная борьба между «отцами» и «детьми», вызывая нападки против молодого поколения даже со стороны таких «объективных» писателей, как Гончаров, не говоря уже о Писемском и некоторых других. Но нам неизвестно, на чьей стороне лежали в данном случае симпатии Толстого. Надо, впрочем, сказать, что часть этого времени он провел за границей со старшим братом Николаем, умершим на юге Франции[12].
Нам известно, что неспособность западноевропейской цивилизации дать благосостояние и равенство народным массам произвела на Толстого глубокое впечатление. По словам Венгерова, во время своего путешествия за границей Толстой посетил лишь Ауэрбаха, автора «Шварцвальдских рассказов из крестьянской жизни», издававшего в то время календари для народа, и Прудона, жившего тогда в изгнании в Брюсселе. Толстой возвратился в Россию тотчас после освобождения крестьян, принял место мирового посредника и, поселившись в Ясной Поляне, занялся вопросом школьного образования крестьянских детей. К вопросу этому он подошел совершенно независимым путем, руководясь чисто анархическими принципами, вполне свободными от тех искусственных методов образования, которые были выработаны немецкими педагогами и вызывали тогда общее восхищение в России. В его школе вовсе не было так называемой дисциплины. Вместо выработки программ для обучения детей, учитель, по мнению Толстого, должен узнать от самих детей, чему они хотят учиться, и должен сообразовать свое преподавание с индивидуальными вкусами и способностями каждого ребенка. Такая метода прилагалась в школе Толстого и принесла замечательные результаты. Но на нее, к сожалению, до сих пор обращали слишком мало внимания, и лишь один великий писатель — другой поэт, Вильям Моррис, — защищал в «Новости неизвестно откуда» («Newstron Nowhere») такую же свободу в образовании. Но мы уверены, что когда-нибудь статьи Толстого о Яснополянской школе, изученные каким-либо талантливым педагогом, также, как «Эмиль» Руссо изучался Фребелем, послужат исходным пунктом для реформы в образовании, более глубокой, чем реформы Песталоцци и Фребеля.
В настоящее время известно, что педагогические опыты Толстого были приостановлены насильственным путем русским правительством. Во время отсутствия Толстого из имения в его доме был произведен жандармами обыск, причем жандармы не только перепугали насмерть старую тетю Толстого (тяжело заболевшую после этого), но обшарили каждый уголок в доме и читали вслух, с циническими замечаниями, интимный дневник, который великий писатель вел с юности. Ему угрожали другим обыском, так что Толстой намеревался эмигрировать навсегда в Лондон и предупредил Александра II через графиню А. А. Толстую, что он держит при себе заряженный револьвер и застрелит первого же полицейского чиновника, который осмелится войти в его дом. Понятно, что при таких условиях Яснополянскую школу пришлось закрыть.
«Война и мир»
В 1862 году Толстой женился на дочери московского врача Берса и, живя почти безвыездно в своем тульском имении в течение пятнадцати или шестнадцати лет, создал в это время два своих великих произведения: «Войну и мир» и «Анну Каренину». Сначала он хотел написать (пользуясь некоторыми семейными преданиями и документами) большой исторический роман «Декабристы» и закончил в 1863 году первые главы этого романа (см. том III его сочинений, по-русски; Москва, 10-е издание). Но пытаясь воссоздать тип декабристов, он неизбежно должен был обратить внимание на великую войну 1812 года. О ней было столько семейных преданий в семьях Толстых и Волконских и эта кампания имела столько общего с Крымской войной, известной Толстому по личному опыту, что его мысли все более и более были заняты этим сюжетом, и он наконец создал великую эпопею «Война и мир», не имеющую равной себе во всемирной литературе.
Целая эпоха, с 1805 по 1812 год, воссоздана в этой эпопее, причем она рассматривается не с условной исторической точки зрения, а так, как она понималась людьми, жившими и действовавшими в то время. Все общество того времени проходит перед читателем, начиная с его высших сфер, с их возмутительным легкомыслием, рутинным образом мышления и поверхностностью, и кончая простым солдатом армии, перенесшим тягость этого страшного столкновения как нечто вроде испытания, ниспосланного высшими силами на русских, и забывавшим о себе и своих страданиях ради страданий всего народа. Модная петербургская гостиная — салон дамы, состоящей членом интимного кружка вдовствующей императрицы; русские дипломаты в Австрии и австрийский двор; беспечальная жизнь семьи Ростовых в Москве и в имении; суровый дом старого генерала, князя Болконского; вслед за тем лагерная жизнь русского генерального штаба и Наполеона, с одной стороны, а с другой — внутренняя жизнь простого гусарского полка или полевой батареи; картины таких мировых битв, как Шёнграбен; поражение под Аустерлицем, Смоленск и Бородино; оставление и пожар Москвы; жизнь русских пленных, захваченных во время пожара и казнимых кучками; и, наконец, ужасы отступления Наполеона из Москвы и партизанской войны, — все это огромное разнообразие сцен, великих и малых эпизодов, переплетенных между собою романом глубочайшего интереса, раскрывается пред нами на страницах этой эпопеи великого столкновения России с Западной Европой.
Мы знакомимся более чем с сотнею различных лиц, и каждое из них так хорошо обрисовано, человеческая физиономия каждого из них так определенна, что каждое носит черты собственной индивидуальности, выделяющей его среди десятков других деятелей той же великой драмы. Читателю трудно забыть даже наименее значительные из этих фигур, будет ли это министр Александра I или денщик кавалерийского офицера. Более того, даже безымянные солдаты различных родов оружия — пехотинец, гусар или артиллерист — обладают собственными физиономиями; даже различные лошади Ростова или Денисова выступают со своими индивидуальными чертами. Когда вы вспомните о массе человеческих характеров, проходящих перед вами на этих страницах, у вас остается впечатление огромной толпы, исторических событий, которые вы сами пережили вместе с целым народом, пробужденным несчастием. При этом впечатление, оставшееся в вас от человеческих существ, изображенных в романе, которых вы успели полюбить, страданиям которых вы сочувствовали или которые сами причиняли страдания другим (как, например, старая графиня Ростова в ее отношениях к Сонечке), — впечатление, оставленное в вас этими лицами, когда они выступают в вашей памяти из толпы лиц романа, окрашивает эту толпу той же иллюзией действительности, какую мелкие детали дают личности отдельного героя.
