Мама тоже перепугалась. Быстро надев на меня штаны и майку, она чуть не бегом потащила меня к доктору. Я не сопротивлялся, хотя доктора недолюбливал и даже побаивался. И не потому, что он смазывал йодом мои царапины, а потому, что, закончив эту процедуру, дёргал меня за нос и говорил: «Валяй дальше!»
И вот мы добежали до доктора. Он сидел в белом кабинете и, казалось, только нас и ждал.
— Итак, что сегодня? Футбольная травма или неудачный полёт?
Мама стянула с меня майку и сказала:
— Вот!
Доктор нагнулся и стал разглядывать красный квадрат. Потом, подняв брови, поглядел мне в лицо весьма задумчиво. У меня из глаз текли слёзы, и я тыльной стороной ладони вытирал их, размазывая по лицу.
— У тебя рубашка с карманом есть? — спросил доктор.
— Есть, есть! — сказала мама.— Беленькая такая.
— Так, так, вот то-то и оно, что беленькая, впрочем, это не так важно. А когда ты в последний раз её надевал?
— Вчера вечером мы к Людмиле Николаевне с ним ходили. Вы её знаете. Я и одела его поприличнее,— ответила за меня мама.
— Ну, а что ты клал в карман? — вновь обратился ко мне доктор. И тут я вспомнил! Действительно, накануне вечером были мы у маминой подруги, которая жила неподалёку от нас. Мне было скучно сидеть со взрослыми, и я выбежал в сад. Я в нём часто бывал и потому знал здесь много интересных уголков. Было ещё довольно светло, хотя в тех краях летом темнело рано. На ближайшем дереве я увидел целый выводок красивых мохнатых гусениц. Какая досада, что я не взял с собой коробку! Попросить у хозяйки я стеснялся, а упустить добычу нельзя. Оставался единственный выход: набить гусеницами карман, что я и сделал. Чтобы гусеницы не расползлись, я прижимал край кармана к груди.
Я побродил по саду, но гусеницы в кармане непрерывно копошились, и карман приходилось всё время придерживать. Кроме того, быстро темнело, и я вернулся в дом.
«Мам, пойдём домой».
«Подожди, дай поговорить. Что ты там держишь?» — спросила мама, вовсе не ожидая ответа.
Я походил по комнате, высматривая, нет ли ещё какой живности на потолке или стенах, но ничего не обнаружил.
«Мам, пойдём домой».
«Пойдём, пойдём!» — сказала мама, прощаясь с подругой.
Всю дорогу я плотно прижимал карман к груди. Я боялся, что в темноте не увижу, как мои животные расползутся. Дома я посадил их в коробку.
— Вот, вот,— сказал доктор.— Я так и думал, что ты кого-нибудь туда посадил.— И к маме: — Ничего страшного, дня через три пройдёт. Гусеницы-то были ядовитые. Волоски у них ломаются и впиваются в кожу. Так что будет ему наука.
Он достал из шкафчика какую-то баночку с вонючей мазью и помазал красный квадрат. Боль стала быстро утихать.
— Ну как, легче?
— Легче,— ответил я, успокаиваясь.
Доктор усмехнулся, протянул руку и дёрнул меня за нос:
— Ну, валяй дальше!
Я опять не успел увернуться.
— Скажи доктору «спасибо»,— напомнила мама.
— Спасибо,— буркнул я.
Теперь, по прошествии многих лет, трудно вспомнить, что за гусеницы причинили мне столько неприятностей, но я думаю, это была златогузка — злой вредитель садов и лесов. Не только прикосновение к этой гусенице опасно. В годы массового размножения бабочки-златогузки обломки волосков летают в воздухе и могут вызвать заболевания дыхательных путей. И даже пушок со спины белой как снег бабочки ядовит.
Гусеница с ядовитыми волосками.
Детство я провёл в Пятигорске. Мы жили на втором этаже, и из окон открывался вид на горы. Ближе всего были два холма — Юца и Джуца, а далеко на горизонте в ясные дни светился белоснежный Эльбрус.
Под окнами был большой запущенный сад со множеством деревьев. Среди них росло даже гинкго — японское дерево с листочками в виде маленьких вееров. Этот сад и был тем местом, где началось моё настоящее знакомство с бабочками.
Как правило, в саду летали самые обычные бабочки — репейницы, крапивницы, белянки. Но иногда появлялись и совсем особенные.
Огромные, с длинными хвостами на крыльях. Они поражали меня своими размерами. И полёт у них был особенный — планирующий, с редкими взмахами крыльев.
Я издалека замечал этих бабочек и мчался за ними через весь сад. Это были два парусника — махаон и подалирий, названные по имени братьев, древнегреческих врачей, участников Троянской войны.
Они самые крупные из европейских дневных бабочек. Я, да и большинство взрослых, считали тогда, что чем бабочка ярче и больше, тем она интересней и желанней. Поймав бабочку, я не знал, что с ней делать. Для меня непереносимыми были мучения бабочки, наколотой на булавку злым мальчишкой, соседом по двору. Я приносил бабочку домой, и она долго летала по комнате или билась о стекло, пока не погибала или не улетала в случайно открытое окно. В комнате всегда порхало несколько бабочек.
Ближайшие родственники махаона.
Парусник ксут, ближайший родственник махаона (Дальний Восток).
Парусник алкиной. Алкиной — самый редкий из парусников нашей страны. Он живет на небольших участках в Уссурийской тайге, где растет лиана — Кирказон маньчжурский. В таких местах алкиной встречается во множестве. Бабочка занесена в Красную книгу СССР.
Гусеница парусника алкиноя приготовилась к окукливанию, привязала себя шелковым пояском к ветке.
Парусник алкиной (куколка).
В более северных районах живет малый ночной павлиний глаз. Самцы этой бабочки летают днем, они мало похожи на самок.
Труднее было найти ночных бабочек. Ночью на свет летели не только бабочки, но и комары: Пятигорск в те времена был малярийным местом. Кроме того, считалось, что на свет могут залететь летучие мыши, которые будто бы имеют привычку цепляться за волосы. Тогда этому почему-то верили. Поэтому окна вечером старались не открывать, и для меня праздником были вечера, когда это правило нарушалось.
Особенно запомнился мне один вечер в середине мая 1935 года. Уже отцвела сирень, на яблонях были довольно крупные завязи. В этот вечер к нам пришёл кто-то из знакомых, и все сидели за столом. Было очень душно, невыносимо душно, и пришлось открыть окно. Чёрная ночь была совсем рядом, а в этой ночи жили своей жизнью невиданные бабочки. Я был настороже.
И всё же я пропустил момент, когда в комнате появилось это существо. Что-то огромное, тёмное ударилось в абажур лампы и учинило переполох.
— Летучая мышь! Гоните её! Полотенцем, полотенцем!
Мама, опасаясь за свои волосы, выскочила в коридор, мужчины бились с непрошеной гостьей. Но я-то знал, кто это! И я знал, что надо делать,— я закрыл окно. А огромная бабочка, напуганная, металась по комнате. Я больше всего боялся, что её заденут полотенцем.
— Стойте, это бабочка! — вопил я.
И наконец, преследователи остановились. Усталая бабочка, ударившись раза два о стены, успокоилась и села на штору.
Да, это была она — сатурния, серо-коричневая, с зигзагами молний поперёк крыла, с четырьмя цветными глазами и белой, как из горностаевого меха, оторочкой по краю крыльев.
Она сидела в тени. Ярко выделялась светлая кайма, да четыре глаза пронзительно глядели на меня из темноты.
Грушевая сатурния, или большой ночной павлиний глаз. Бабочка водится в южных районах европейской части нашей страны и в Закавказье. Гусеница питается листьями плодовых деревьев. Размах крыльев бабочки до 15 сантиметров.
Мне стало жутковато, и, вероятно, не только мне. Наш гость сказал:
— Не прикасайся к ней, её нельзя трогать! Она приносит несчастье!
— Какое несчастье? — я нерешительно остановился.
— Не трогай! Видишь, какое страшилище, глаза-то, глаза!
Я стоял не двигаясь. Гость нагнал на меня страху.
— Если её поймать, будет буря,— наконец произнёс он. У меня отлегло от сердца.
«Всего-то буря»,— подумал я, и бабочка была у меня в руках. Ей нашлось место в большой коробке.
Всю ночь я не спал, прислушиваясь, как трепыхается в коробке моя добыча. Вскочив чуть свет, я приоткрыл коробку. Вид у бабочки был жалкий, пыльца облетела, крылья обтрепались. Но всюду на стенках коробки я увидел множество маленьких белых продолговатых яиц.
Дальнейшее изучение пришлось отложить, так как нужно было одеваться, завтракать, идти в детский сад.
Но и в детском саду я ни на минуту не забывал о вчерашнем происшествии.
А днём налетела гроза, ураган ломал деревья. Небо непрерывно полосовали молнии, а мне чудились зигзаги на крыльях сатурнии. Ливень перешёл в град, и детей увели в комнаты на противоположной стороне дома, так как градины грозили разбить окна. Стоял грохот от града, от грома, от ветра, от сорванных с крыши листов железа.
