— И у меня родственников много! — пискнул настоящий.
В это время из-за угла выглянула лохматая рыжая голова с длинными рыжими усами.
— Кот! Бежим! — кинулся к сараю настоящий мышонок, ухватив за веревочку пластмассового. — Съест!
Но кот успел. Сцапал пластмассового мышонка. Обрадовался, сидит, обнюхивает, удивляется:
— Мышь чудная. Не пахнет и без меха. Нет, тут что-то не то. Мяу! Снесу-ка приятелю Мурзику, мя-у!
— Васька, ты куда игрушку потащил?! — закричала девочка, выбегая на крыльцо.
— Ну вот, — обиделся кот, — мышей не полови.
Обиделся Вася и отправился на кухню долизывать в блюдце манную кашу.
РАССКАЗ СПИЧКИГорка исписанной бумаги возвышалась на письменном столе рядом со спичечным коробком.
— Не толкайтесь! — возмутилась одна из спичек, когда стопка бумаги сдвинула красивый коробочек. — Не смотрите, что я маленькая! Как чиркну, да как вспыхну! Могу много огня сделать. И тебя, бумага, спалю!
— Зачем же так? — удивилась бумага. — Мы с тобой, спичка, землячки. В одном лесу росли. Я елкой была. А ты осиной. У меня иголочки были, а у тебя симпатичные округлые дрожащие листочки. На латинском языке ты «популюс-тримуля», что означает — «тополь дрожащий».
— Вот я и говорю! — продолжала спичка. — Надоело, еще будучи осиной, дрожать. Быть какой-то там тримулей! Правда, тогда я без огня горела.
— Это было осенью. Листья по осени делались красными, как язычки пламени. И все дерево походило на огромный пылающий костер. Поэтому, наверно, и соломку спичечную из осины делают. Осина упряма. Срубят осину, так от корней сто молодых осинок вырастет! И растет осина быстро. За два года вытягивается выше человеческого роста. За три года — в три раза выше. А древесины за тридцать лет своей жизни накопит столько, что дуб, злейший враг осины, за сто лет не осилит!
— Ни одному дереву за осиной не угнаться! — нервно дергалась спичка в коробке. — Из осины не только лас, спички, делают, а и бочки, корыта, срубы для колодцев, лодки-долбленки, дранку кровельную, — не гниют! Еще фанеру, бумагу, шелк, паркет, мебель, широкие охотничьи лыжи. И горит-то моя осина без копоти, жарко, только потрескивает. А кора осиновая? Лучший заячий десерт! А веточки? Лосиный корм зимой! И я, спичка, простенькая с виду, дешевая, доступная, но очень нужная всем. Я, я...
— Да не хвастайся ты очень! — возмутилась бумага. — И до тебя спички были. А до спичек — огниво и разные химические способы добывания огня. Твоя прабабушка, 1833 года рождения, зажигалась от чирканья даже о подошву башмака. И не гордилась так, хоть и стоила дорого. Сто спичек — один рубль. По тем временам цена огромная.
— Вот видишь, какая у меня знаменитая древняя родня! — проскрипела спичка в спичечном коробке. — А ты дразнишься «популя-тримуля»! Сама ты — тополь дрожащий!
— Родня-то родня, да не слишком многочисленная, — продолжала бумага. — Спичечных фабрик в России вначале было всего-то десяток!
— Это в 1848-м! А в 1889-м — уже триста двенадцать, правда, маленьких и в основном в Калужской губернии! — запрыгала спичка, выглядывая из коробка. — Посмотри, на моей коробочке об этом и написано и нарисовано. И делали меня вручную. Осиновую палочку щипали, в фосфор макали. Сушили при закрытых окнах. Поэтому лица у рабочих при жизни были такого цвета, как моя палочка. И зубы крошились, и носы проваливались. Все оттого, что фосфор в организм попадал.
— Все это так, — примирительно прошуршала бумага.
А я что говорю? — подпрыгнула спичка. — Производство было вредным. Потому и я вредная, и как Осина, упрямая. Хотя нет во мне сейчас ядовитого белого и желтого фосфора. И чиркаюсь я о коробок, на стенках которого безвредный красный фосфор, мелкое стекло да клей. И палочка моя пропитана жидким стеклом, чтобы не тлела... А вот характер — вспыхивающий! Наследственность, понимаешь? От прабабушки!
— А головушка у тебя из чего? — спросила бумага. — Небось и не знаешь?
— А вот и знаю! Из серы, из бертолетовой соли, и еще там есть кое-что. А еще я знаю, что мой спичечный коробок появился в начале двадцатого века, изобрел его русский новатор! Что в стране сейчас двадцать пять спичечных предприятий, не маленьких, а фабрик-гигантов. Там все делают автоматы. За один только час автомат выдает полтора миллиона спичек, а фабрики за год более тридцати миллионов ящиков спичек. Целая гора!
— А ты знаешь, — спросила бумага, — что кроме простых спичек есть спички охотничьи, штормовые, газовые, сувенирные? Что простая, как ты, горит две-три секунды, а штормовая — более десяти? Что есть не гаснущие при дожде и ураганном ветре? Что у газовых спичек — палочка длинная? Что эта палочка, как у итальянских спичек, может быть из скрученной бумаги? А то и из воска, как у «французской пятиминутки»? Что сигнальные горят пламенем разного цвета? Что в мире известно более ста видов спичек? Что...
— И все-то ты, бумага, знаешь! — задергалась еще сильнее спичка. — Я спичка, верно, простая, не какая- то там... Но! Бываю походной, расходной, костры палящей! Могу быть пожаротворящей! Ты со мной, со спичкой, аккуратненько обходись. А не то как запалю! А хочешь, — неожиданно снова предложила спичка, — тебя, бумага, подожгу? Головушка у меня знаешь как чешется. Страсть как чиркнуть хочется!
— Бессовестная ты! — возмутилась бумага.
— Я не бессовестная! — фыркнула спичка, пробежав коричневой головкой по красноватому боку спичечного коробка. — Я — увлекающаяся натура. Знала бы ты, как мне нравится гореть... Это прекрасно! Вспыхнуть и сгореть! — И спичка погасла, оставив после себя коротенькую обуглившуюся осиновую палочку.
— Ну и спичка! — прошуршала задумчиво бумага. — Маленькая, а бедовая.
РАССКАЗ БУМАГИ— Наконец-то, — прошуршала бумага, — я смогу рассказать свою историю.
— Какую историю? — поинтересовалась шариковая ручка.
— Историю, из которой все узнают, откуда я, бумага, взялась.
— Известно откуда! Из магазина! — проскрипела ручка, торопливо бегая металлическим шариком по белому листу. — В канцелярском отделе мы с вами лежали на одном стеллаже, только на разных полках. Вы — бумага форматная, снизу, а я, шариковая ручка, в ящичке, сверху.
— Я не о том! — прошелестела бумага листочками. — Я хочу рассказать, как меня сделали.
— Ах, вот оно что?! — заспешила шариковая ручка. — Рассказывайте, пока у меня в стержне не кончилась паста. Я люблю истории. Я готова записывать.
— Прежде чем стать бумагой, я была елью. Большой красивой елью, у которой с зеленых пушистых лап свисали длинные еловые шишки. Когда приходили в лес грибники или охотники, они любовались мной и называли красавицей. А клесты хвалили за вкусные семена, которыми они питались и выкармливали зимой своих птенцов. Однажды ко мне подошел человек в очках, постучал по стволу, воскликнул: «Кора-то, посмотрите! Мелкочешуйчатая! Я уже слышу, как играет музыкальный инструмент! Прекрасная ель! Чудесное может быть пианино».
Но музыкальным инструментом, — вздохнула бумага, — я не стала... В глухом лесу елей росло так много, что и в летний день стоял сумрак. Пришли лесорубы. Загудели машины, засопели тракторы. Бульдозеры, как огромные черепахи, ползали по лесу, выворачивали деревья, пни, перевертывали землю с кустами и травами. Потом завизжали пилы. Ели падали вершинами в одну сторону. Сучкорубы отпиливали ветки и сучки. Мощные тракторы, обхватив верхушки деревьев железными тросами, тащили стволы на свои широкие щиты. Нас везли по лесовозной дороге, потом мы плыли по реке, ехали на открытых платформах и, наконец, оказались на бревносвале. Откуда мы, бывшие ели, а теперь только голые стволы, попали на бумагоделательный комбинат. Все его называли целлюлозно-бумажным. На комбинате стволы распилили на бревна длиной в один метр двадцать пять сантиметров и нарекли балансами. Эти балансы и стали переделывать на бумагу.
— А как? — шариковая ручка на минуту остановилась. — Как из бревна сделать бумагу?
— О! Это не так быстро делается, как рассказывается, — зашуршал белый лист. — Бревна покрыты смолистой корой, не ошкурены. Поэтому их пропарили горячей водой, мыли железными щетками. Ты когда-нибудь видела картофелечистку?
— А что? — шарик на мгновение остановился.
— Так вот, в крутящихся барабанах еловые бревнышки-балансы ошкуривались, освобождались от коры, как в картофелечистке картошка очищается от кожуры. Из барабана балансы вылетали чистыми, гладкими, блестящими и попадали в шахту — узкий высокий ящик. Оттуда медленно сползали в машину с ножами и терками. В ней балансы крошились, истирались и из елового бревнышка получалась нежная, мягкая белая древесная масса. Часть этой массы в другом цехе вываривали в разных растворах, очищали от примесей. Получалась волокнистая древесная вата — целлюлоза-клетчатка. «Целлюла» по-латыни значит клетка. Вываренную и невареную древесину перемешали.
