tepakamis «заболеть непосредственно после того, как поднялся вверх по течению»;
timeremap «сидеть, пока солнце не зайдет»;
ninukamis «сесть в лодку со множеством людей и отчалить».
Звучит внушительно и убедительно! Но вот вам другие три слова, взятые из совсем-совсем другого языка. Они переводятся так:
«заболеть непосредственно после того, как попал из нагретого помещения в холодное», «сидеть, пока не наступит глубокая ночь», «сесть в лодку или на корабль с другими людьми и вещами».
Звучит не менее внушительно, правда? Осталось выяснить, какой же это язык. Оказывается — русский! А «переведенные» нами глаголы самые обычные: простудиться, полуночничать и погрузиться.
Хватит примеров. И так уже совершенно ясно, что Леви-Брюль не прав.
Не обязательно видеть в таких ошибках сознательное неуважение к другому народу или злой умысел. Николай Николаевич Миклухо-Маклай очень красочно описал свои трудности, когда он изучал язык бонгу. Отрывком из его книги я и закончу этот раздел:
«Названия, которые я желал знать, я мог получить, только или указывая на предмет, или с помощью жестов, которыми я подражал какому-нибудь действию. Но эти два метода были часто источником многих недоразумений и ошибок. Один и тот же предмет назывался различными лицами различно, и я часто по неделям не знал, какое выражение правильно. Сообщу здесь пример того, что со мною частенько случалось. Я взял однажды лист в надежде узнать название листа вообще. Туземец сказал мне слово, которое я записал; другой папуас, которому я предложил тот же вопрос и показал тот же лист, сказал другое название; третий в свою очередь — третье, четвертый и пятый называли предмет опять другими и различными словами. Все названия записывались, но какое было настоящее название листа? Постепенно я узнал, что сказанное сперва слово было названием растения, которому принадлежал лист; второе название означало "зеленый", третье — "грязь", "негодное", потому ли, что я, быть может, поднял лист с земли, или потому, что лист был взят с растения, которое папуасы ни на что не употребляют. Так случилось со многими, очень многими словами.
Для ряда понятий и действий я никаким способом не мог получить соответствующих обозначений; для этого оказались недостаточными как моя сила воображения, так и моя мимика. Как я мог, например, представить понятие "сын" или "сон", как мог найти название для понятия "друг", "дружба"? Даже для глагола "видеть" я узнал точное слово лишь по прошествии четырех месяцев, а для глагола "слышать" так и не мог узнать».
Сколько слов нужно человеку?
Вопрос совсем не случайный. Потому что очень часто обвиняют «первобытные» языки в словесной бедности. В них якобы слов 200–300.
Это явная подтасовка! Нет и не может быть таких языков. На что уж неразвита культура бушменов Южной Африки или жителей Огненной Земли на крайнем юге Южной Америки — каменный век в наши дни. Но в языке бушменов не меньше 10 тысяч слов, а в огнеземельском словаре — целых 30 тысяч!
Помните язык ток-писин? Один датский путешественник утверждает, что в нем всего 600 слов. (Это в языке, на котором издаются книги и газеты!) Наверное, дело в том, что путешественник считал словом то, что пишется отдельно. Но вот вам слово (или несколько слов?): han bilong diwai. Оно значит «ветка». Однако можно перевести его и так, как мы переводили суахильскую сказку — «по-тарабарски». Получится «рука, принадлежащая дереву», «рука дерева». Конечно, ни один человек, говорящий на языке ток-писин, не думает о руке, когда говорит о ветке! Это одно, а не три слова, только пишется это слово, так сказать, в три приема. В словаре языка ток-писин есть и научные, и технические, и политические понятия. Другое дело — как образуются нужные слова. Если в русском языке, чтобы сказать песенник, нужно взять основу слова песня и прибавить суффикс —ник, то в ток-писин то же самое слово образуется соединением корня buk «книга» и корня singsing «петь»: buk singsing — «песенная книга, песенник»…
Да и вообще — правильно ли судить о том, «хороший» язык или «плохой», по числу слов в словаре?
Никто из нас не сомневается в том, что русский язык — исключительно богатый. Конечно, точное число слов в нем неизвестно, но оно явно превосходит сто тысяч.
Но вот вам один факт, чтобы вы задумались. (Как любят теперь говорить после телефильма «Семнадцать мгновений весны», «информация к размышлению».)
В Москве, в Российском университете дружбы народов, составили частотный словарь русской разговорной речи. Разговорной — значит той речи, которой мы пользуемся в быту, в обычном разговоре с родными, друзьями, знакомыми. Частотный — значит, слова в нем расположены не по алфавиту, а от того слова, которое повторяется чаще всех остальных, к самому редкому. В этом словаре 2380 слов.
И вот оказалось, что какой бы разговор мы ни взяли, слова из этого словаря составляют больше 90 % всех сказанных слов! Значит, 2–3 тысячи слов вполне достаточно для разговора, если только он ведется не на научные, а на бытовые темы.
Наверное, того же числа слов вполне хватит для любого языка, если в нем нет научных, технических, политехнических и идеологических понятий, если им пользуются только в быту, если на этом языке нет романов и стихов, газет и журналов… Но чем шире круг тех целей, для которых язык употребляется, тем больше ему нужно слов.
Не ему — народу, говорящему на этом языке! Потому русский язык так богат словами, что это язык Достоевского и Толстого, Пушкина и Циолковского, Павлова и Тимирязева. Потому что российская наука и техника пользуются всеобщим уважением, русскую литературу знают и любят на всех континентах.
«Бедный» язык станет «богатым», если народ, на нем говорящий, выйдет из каменного века и освоит все достижения общественной и научной мысли, присоединится к общему потоку прогресса культуры, науки, техники. Я говорю об этом так уверенно, потому что подобное уже бывало — это происходило если не на моих глазах, то на глазах моих родителей. Помните чукотский язык? Он проделал как раз такой путь. И ненецкий. И эскимосский. И многие, многие другие из ста тридцати с лишним языков народов стран СНГ.
Нет такого языка, который самой судьбой обречен быть «бедным», «первобытным», неразвитым. Другое дело, как, каким путем он обогащается. Один язык заимствует нужные ему слова из тех языков, где уже есть эти слова и понятия: так, во многие языки вошло исконно русское слово спутник. Другой язык как бы пересказывает эти слова своими собственными средствами — например, чешский, исландский.
А иногда у того или иного языка просто нет необходимости самому заимствовать новые слова.
В Западной Грузии есть язык, очень похожий на грузинский, но все-таки другой — он называется занским. Слова этого языка и похожи, и не похожи на грузинские: например, грузинскому слову мзе — «солнце» — в занском языке соответствует бжа. Практически все занцы (их называют также мингрелами) знают грузинский язык и по-зански говорят только дома или с друзьями-занцами. Если занец хочет поговорить на научные темы, он просто-напросто переходит на грузинский язык! Недаром про жителей одной из занских деревень говорили: «До обеда они разговаривают по-зански, а после обеда — по-грузински».
Но ведь если все или по крайней мере многие языки приобретают слова и понятия, совпадающие в разных языках по содержанию, а иногда и по звучанию, как революция, Совет, спутник, они становятся похожими друг на друга?
Нужно ли говорить, что это не так? У каждого языка есть свои, неповторимые черты. В каждом языке отражаются особенности культуры народа, который на нем говорит. Это и особые слова, обозначающие предметы, не существующие у других народов, и особые грамматические категории (мы уже знаем об этом)… Сколько бы русских слов не заимствовал, скажем, алеутский, корякский, кетский язык, он остается языком алеутов, коряков, кетов, будет отражать их жизнь, их культуру и традиции.
Заимствование идет и в обратном направлении. Вдумайтесь, сколько слов вошло в русский язык из разных языков. Названия жилищ: сакля, юрта, чум, яранга. Одежда, головные уборы, обувь: тюбетейка, башлык, унты… Аул и кишлак, арык и домбра, акын и ашуг — я не заглядываю ни в какой справочник, пишу, что сразу приходит в голову.
Можно взять и справочник. На моей книжной полке стоит небольшой словарь: в нем собраны грузинские слова, вошедшие в русский язык. Такие же справочники можно было бы составить для многих языков нашей страны, только количество слов будет в них разным и их употребительность тоже.
