Многие весьма ученые и мудрые люди пользуются этим способом выражения мыслей при помощи вещей. Единственным неудобством является то обстоятельство, что в случае необходимости вести пространный разговор на разнообразные темы собеседникам приходится таскать на плечах большой узел с вещами, если средства не позволяют нанять для этого одного или двух здоровых парней. Мне часто случалось видеть двух таких мудрецов, изнемогавших под тяжестью ноши, подобно нашим торговцам вразнос. При встрече на улице они снимали с плеч мешки, открывали их и, достав оттуда необходимые вещи, вели таким образом беседу в продолжение часа: затем складывали свои пожитки, помогали друг другу взвалить их на плечи, прощались и расходились…
…Другим великим преимуществом этого изобретения является то, что им можно пользоваться как всемирным языком, понятным для всех цивилизованных наций, ибо мебель и домашняя утварь всюду одинакова или очень похожа, так что ее употребление легко может быть по-нято. Таким образом, посланники без труда могут говорить с иностранными королями и их министрами, язык которых им совершенно неизвестен».
Едко и оригинально. Хотя никто не склонен причислять великого англичанина к противникам идеи единого языка…
«Чтобы не отстать от просвещенной Европы», Екатерина II назначила специальную комиссию ученых, коей поручалось приступить к сравнительному изучению ряда европейских и азиатских языков для последующей выработки единого всемирного языка.
Потребность в преодолении разноязычья стала особенно остро ощущаться в предшествующий нашему век.
Герои «Путешествия в Икарию» Этьева Кабэ (1788 – 1856) мечтают о языке всей земли.
«Как плохо не знать всех языков! Насколько было бы лучше, если бы существовал один международный язык!» – говорит устами своего персонажа Жюль Берн.
В едином языке нуждалась буржуазия. В нем нуждался пролетариат разных стран для выработки единой стратегии и тактики классовой борьбы, для совместной защиты своих интересов и обеспечения своих политических и экономических прав. На II конгрессе Первого Интернационала (1867 г.) была принята резолюция, в которой говорилось: «Конгресс считает, что всеобщий язык и реформа орфографии были бы всеобщим благом и весьма содействовали бы единению народов и братству наций». Эту же мысль четыре года спустя подчеркнул Карл Маркс, говоря, что интернациональному объединению профсоюзов… препятствует различие языков.
Как выскажется потом замечательный русский лингвист И. А. Бодуэн де Куртенэ, «XIX век, век изобретений, знаменующих собой громадный прогресс человечества в области господства над природою и использования ее энергии для общественных целей, действовал возбуждающе тоже в сфере лингвистической изобретательности…»
На свет появляются, словно грибы после дождичка, проекты один неожиданнее и хлеще другого.
Много шуму наделал «сольресоль» – проект музы-кальйого языка француза Сюдра. Все слова составлялись из семи музыкальных нот: до, ре, ми, фа, соль, ля, си. Так, я передавалось словом «доре», мой – «редо», день – «дореми», я люблю – «доре мнляси».
Универсальность «сольресоля» заключалась в том, что его слова можно было не только писать буквами, но и выводить первыми семью арабскими цифрами, обозначать нотами, произносить или петь, а также исполнять на любом музыкальном инструменте, сигнализировать флажками, воспроизводить семью цветами радуги.
Появились проекты «универсалглот», «окциденталь», «оджуванто», «новиаль», «интерлингва», «идо…» (о воляпюке и эсперанто я скажу ниже).
При многих своих положительных качествах эти проекты страдают существенным недостатком. Они сориентированы на людей западного мира, так как построены на базе либо одного языка, либо нескольких (греческий, латынь, английский, французский, итальянский, немецкий и т. п.).Усвоение такого языка для жителей Востока, «латынью» которых является арабский, весьма затруднительно. А разговор идет о едином языке для всех землян.
Известно: от серьезного до смешного – один шаг. Такой шаг совершил в конце того века некто Е. Гурин, выпустив грамматику, которая «может быть изучена в течение 5 – 10 минут». «Благодетель человечества» предлагал последнему говорить так: отец – «п-ай», мать – «п-ая». Их сына называть «1 /2 п-ай», дочь – «1 /2 п-ая». Следуя математической логике восходящего родства внук обозначался «1 /4 п-ай», а внучка соответственно «1 /4 п-ая».
Ну, а как будет «звучать» на этом заумном языке, скажем, праправнучка или прадедушка, подсчитайте сами.
Другой соискатель признания, итальянец, предложил латинизированный международный язык, абсолютно лишенный грамматических связей. Рецензируя этот опус, один лингвист не без сарказма заметил: «Простейший интернациональный язык есть молчание».
Все, в том числе и незадачливый сочинитель, поняли это замечание так: «Чем ваша абракадабра, достоуважаемый коллега, лучше небезызвестного проекта ученых лапутян?» В самом деле, упрощение имеет свои пределы, за которыми начинается нелепость упрощенчества.
Да, легко сказать: землянам нужен один язык, хотя бы вспомогательный. Безмерно труднее его создать [25]. Такой искусственный язык, который мог бы стать единым для людей, говорящих ныне на трех тысячах языков. В нашем Дагестане существует 40 непохожих друг на друга языков, а республиканская газета «Дагестанская правда» выходит на пяти языках.
В разные эпохи исторические условия выводили на сцену в качестве «главного героя» различные языки. Империя Александра Македонского приобщалась к греческому языку. Возвышение Рима привело к тому, что латынь была навязана победителями другим народам, а затем в качестве языка науки и культуры безраздельно господствовала вплоть до XIX века. С конца XVIII века соперником латыни заявляет себя французский. Уже через полсотни лет он становится первым европейским языком, на котором изъясняются политики, составляются дипломатические документы. Вся «просвещенная» Европа говорит или пытается говорить по-французски – Англия, Германия, Россия, – пусть коверкая его, пусть смешивая его с нижегородским. А еще через полвека новая смена лидера. Самая могущественная колониальная держава мира насаждает, где можно, свой, английский, язык…
Искусственно созданный всеобщий язык не должен давать преимущества ни одной нации – таково одно из условий успешного внедрения его в повседневную практику людей разных наций и народностей. Иначе, как справедливо полагал Герберт Уэллс, даст себя знать «национальное самолюбие народов»: англичане «почувствуют себя обиженными, если всемирным языком объявят французский», немцы «одинаково отвергнут и английский и французский языки», русские «захотят отстоять кандидатуру своего языка», а китайцы «заявят, что их язык, за которым числится давность тысячелетий и на котором говорят сотни миллионов людей, не хуже любого европейского».
И вот теперь пришла пора упомянуть о «языке мира» – воляпюке, триумфальный взлет и глубина падения которого– стали притчей во языцех. Изобрел воляпюк в 1880 году немецкий языковед Иоганн Шлейер.
Сложная, но логичная, не знающая исключений грамматика. Выдержан принцип: говорю, как пишу, пишу, как читаю. Ударение в слове всегда падает на последний слог. Что же касается слов, взятых из английской, французской, немецкой и латинской лексики, они изуродованы, истерзаны Шлейером самым варварским способом.
Э. Свадост [26] передает рассказ о том, как Шлейер создавал слово ножницы. Прежде всего он обратился по обыкновению к английскому языку, но слово scissors оказалось неподходящим, французское – ciseaux – тоже. Взял немецкое Scheere, отбросил окончание —е, заменил r на I и получил jel («шель»); но это слово в воляпюкском словаре уже означало «защита». Заменил гласную: jil; однако и это слово уже было занято понятием «женственность». Заменил l на m – получилось jim («шим»), что и было внесено в словарь.
Создатель воляпюка с такой же непринужденностью разделался с именами собственными, употребление которых считалось традиционным. Америка под его пером превратилась в Melop, Африка – в Filop. Стараниями изобретателя Россия была перекрещена в Lusan. Да кстати, и само название воляпюк не что иное, как шлейе-ровская комбинация двух английских слов. World (мир) стало vol, speak (говорить) превратилось в рик.
«Язык мира», широко разрекламированный церковью, поддержанный авторитетом ряда видных ученых, яро распространяемый фанатичными приверженцами «всемирного алфавита», казалось бы, обеспечил себе бессмертие. Воляпюк распространялся со сказочной быстротой в городах и весях Европы и Америки. Шлейер почел себя «мессией», на долю которого выпало дать человечеству единую речь.
Однако жизнь рассудила иначе. Чем больше воляпюкисты узнавали язык, тем больше находили в нем недостатков. Дело могли поправить коренные реформы, но Шлейер занял непримиримую позицию. В лагере его единомышленников возникло недовольство, произошел раскол.
