33
Ср. наблюдения Э. Кленин над композицией фетовских стихотворений [Кленин 1997, с. 44, 45].
Еще B. C. Соловьев заметил, что у Фета во многих стихотворениях «поэтический образ природы сливается с любовным мотивом» [Соловьев 1991, с. 418] (далее рассматривается стихотворение «Жду я, тревогой объят…»).
Никак нельзя согласиться с утверждением Н. В. Недоброво, что «Фетовские описания природы и чувств <…> очень бедны движением», что картины застыли и. главное, что самым ярким подтверждением этого является лишенное глаголов — «этих грамматических выразителей времени» — «Шепот, робкое дыханье…» [Недоброво 2001, с. 203]. Стихотворение построено как раз на блестящем «противоречии» между движением в изображаемом мире чувств и природы и — полным отсутствием глаголов.
Ср.: «<…> в нашем деле чепуха и есть истинная правда» (Я. П. Полонскому, 23 января 1888 года); «Я тоже отчасти поэт, следовательно, галиматья» (ему же, 26 октября 1888 года); «Страхов постоянно упрекает меня в неясности стихов <…>. Ясность ясности рознь. Можно сомневаться, слышен ли в комнате запах гелиотропа или воскового дерева, но в запахе, оставленном неопрятною кошкою, сомневаться невозможно.
Не отдать же предпочтение — этой ясности перед тою неясностью» (ему же, 10 декабря 1891 года) [Фет 1982, т. 2, с. 337, 343, 355–356].
К теме «Фет и импрессионизм» см.: [Цветков 1999]. Ср.: «По Фету, искусство поэта — умение увидеть то, что не видят другие, увидеть впервые:
И я, как первый житель рая,
Один в лицо увидел ночь
(„На стоге сена ночью южной…“, 1857)» [Коровин].
Об образе соловья в лирике Фета см.: [Тархов 1982, с. 14–20].
Показательно, что весенний пейзаж в начале седьмой главы вообще намеренно построен на традиционных образах; см. об этом: [Набоков 1998, с. 479].
Стихотворение А. М. Бакунина приводится по кн.: [Кошелев 2006, с. 242–243].
Ср. таблицы примеров в кн.: [Федина 1915, с. 97, 98]; соловей в фетовской поэзии, согласно этим подсчетам, упоминается сорок девять раз (если учитывать метафорические конструкции — шестьдесят восемь), в то время как у Ф. И. Тютчева — только единожды.
Более поздние примеры: «И соловей еще не смеет / Заснуть в смородинном кусте» («Еще весны душистой нега…», 1854) «свистал соловей» («На заре ты ее не буди…» в редакции 1856 г.). В стихотворении «Безобидней всех и проще…» (1891) птица в золотой клетке (очевидно, соловей) символизирует лирическое «я». Есть у Фета, впрочем, и небанальные вариации образа: «Лишь соловьихи робких чад / Хрипливым подзывали свистом» («Дул север. Плакала трава…», не позднее 1880), «Этот предательский шепот ручья, / Этот рассыпчатый клич соловья…» («Чуя внушенный другими запрет…», 1890) — строки в последнем примере — отсылка к стихотворению «Шепот, робкое дыханье» (ручей и соловей, любовная тематика, смущение влюбленной девушки в обоих произведениях). Лексема «трели» встречается у Фета как знак весны и без прямого указания на соловья: «Я слышу в поднебесьи трели / Над белой скатертью снегов» («9 марта 1863 года», 1863), «эти трели» («Это утро, радость эта…», 1881 (?)).
Ср. признание в неизменной любви к соловью: «Сам рассказал ты, как когда-то / Любил и пел ты соловьем. // Кто ж не пленен влюбленной птицей, / Весной поющей по ночам, — / Но как поэт ты мил сторицей / Тебе внимающим друзьям» («Я. П. Полонскому», 1890).
Именно так представлен он, например, в пародии И. И. Панаева на стихотворение Е. П. Ростопчиной «Весенний гимн»: «А с розою по-прежнему лепечет / Нарцисс, и соловей свистит…» («Весеннее чувство») [Русская стихотворная пародия 1960, с. 483].
Такова пародия И. И. Панаева «Nocturno» («Ноктюрн»): «Счастью нашему громкий привет / Распевал вдалеке соловей, / И луны упоительный свет / Трепетал между темных ветвей» [Русская стихотворная пародия 1960, с. 502]. Соловей здесь соседствует с излюбленным фетовским лунным светом, проникающим сквозь темные ветви; глагол трепетать — тоже характерно фетовский.
Несколько более поздних примеров: «Истерзался песней / Соловей без розы» («В дымке-невидимке…», 1873), «один любовник розы» («Дул север. Плакала трава…», не позднее 1880). Роза без соловья: «Подари эту розу поэту <…> Но в стихе умиленном найдешь / Эту вечно душистую розу». «Если радует утро тебя…» (1887), «Этой розы завой (завитки. — А.Р.), и блестки, и росы» («Моего тот безумства желал, кто смежал…», 1887). В стихотворении «Цветы» (1858) женщина названа «подругой розы». Роза соотносится с девушкой, молится за не, цветок именуется устами: «Вот роза раскрыла уста, / В них дышит моленье немое: / Чтоб ты пребывала чиста, как сердце ее молодое» («Людские так грубы слова…», 1889); «Но навстречу мне твой куст / Не вскрывает алых уст» («Месяц и роза», 1891).
«Царицей» роза именуется также в стихотворении «Сентябрьская роза» (1890).
Показательно, что К. Д. Бальмонт в эссе «Звездный вестник (поэзия Фета)» метафорически именует поэзию автора «Вечерних огней» «неувядаемой розой», а самого стихотворца — «соловьем» [Бальмонт 1980, с. 625].
Более поздний пример: «поглядеть в серебристую ночь» («Благовонная ночь, благодатная ночь…», 1887).
В поэзии Фета встречается и «составная» метафора «серебро <…> лунное» («На железной дороге», 1859 или 1860), содержащая как замещаемое прямое значение («лунное»), так и иносказательное обозначение («серебро»).
Ср. более позднее: «бледней ручья сиянье» («Растут, растут причудливые тени…», 1853).
У Фета есть в точности такой же образ: «трепетали ивы» («На Днепре в половодье», 1853).
«Серенада» и «Шепот, робкое дыханье…» написаны одним и тем же размером, роднит два произведения и принцип перечисления разнородных предметов — «серенадный».
Ср. анализ примеров метафоры дыханье — благоухание: [Федина 1915, с. 130–131].
Но слово робкое Фет употребляет и в метафорическом значении: «Струны робко зазвенели» («Серенада», 1844).
В романтической традиции «дыхание» могло ассоциироваться с проявлением «души» природы, ее «музыки»; ср. у Э. Т. А. Гофмана: «<…> Голос природы внятно раздавался в мелодическом дыхании лесной чащи. <…> Мой слух все ясней и ясней различал звучание аккордов <…> все — и дерево, и куст, и полевой цветок, и холм, и воды — дышало жизнью и звенело, и пело, сливаясь в сладостном хоре» [Гофман 1994, т. 2, с. 214].
Это может быть и автоцитата из «Шепота, робкого дыханья…» — два стихотворения зеркальны по отношению друг к другу: в раннем — свидание, счастливая любовь, рассвет; в позднем — трагическая любовь, разлука (ее смерть, его вина), закат.
Более сильное, взрывное проявление чувства счастья, экстатического состояния — рыданья: «О, я блажен среди страданий! / Как рад, себя и мир забыв, / Я подступающих рыданий / Горячий сдерживать прилив!» («Упреком, жалостью внушенным…», 1888); «Травы в рыдании» («В лунном сиянии», 1885).
Параллелизм «человек — природа» — излюбленный прием лирики Фета, он может быть обнаружен даже в стихотворениях, на первый взгляд кажущихся чисто пейзажными зарисовками. Таково, например, стихотворение «Ярким солнцем в лесу пламенеет костер…» (1859); см. его анализ в кн.: [Эткинд 2001, с. 51–52].
Ср. замечание Н. Н. Страхова в письме Фету от 16 ноября 1887 года о поздних стихотворениях: «Ваши стихотворения удивительны <…>. Каким образом старые темы у Вас получают свежесть и жизненность, как будто они только что явились на свет» (цит. по кн.: [Кошелев 2006, с. 287]). Обновление привычного в искусстве посредством нового соединения образов, новой композиции — мысль, встречавшаяся еще у немецких романтиков, с творчеством которых Фет был, несомненно, знаком. В романе Л. Тика «Странствия Франца Штернбальда» один из героев, художник Альбрехт Дюрер, говорит: «То, что кажется нам новым созданием, обычно составлено из того, что уже было ранее; но способ компоновать делает его в какой-то мере новым <…>» (ч. 1, кн. 2, гл. 2) [Тик 1987, с. 59].
Соответственно и в стихотворении «Шепот, робкое дыханье…» акцентировано, очевидно, не только прямое значение слова поцелуи, но и метафорические оттенки смысла (обозначающие веяние ветра и плеск ручья). Акустическое, музыкальное восприятие поцелуев встречается у немецких романтиков; ср. у Э. Т. А. Гофмана: «<…> Поцелуи были мелодичной небесной музыкой» [Гофман 1994, т. 2, с. 248].
