согласились его переправить. Дело было очень опасное. Шли по льду
гуськом: впереди — молодой парень, пробуя пешней прочность
льда; его держал на длинных вожжах в некотором отдалении
Кропоткин с сумкой и бумагами через плечо; а его, в свою очередь,
тоже на длинных вожжах и тоже в отдалении, держали ямщики.
Кропоткин применил тут прием альпинистов при переправе через
ледники с трещинами, которые часто бывают засыпаны снегом и
не видны.
Путешествие «курьером» продолжалось двадцать четыре дня.
Почти все это время Кропоткин провел в повозке, не выходя из
нее и ночью. Рано утром он прибыл в Петербург и в тот же день
выполнил поручение и сдал бумаги.
Только в Петербурге он понял, почему именно его послали
курьером с докладом о крушении барж. Зная сибирские нравы,
высшие сановники, ведавшие в столице сибирскими делами, могли
не поверить в гибель барж, решили бы, что провиант распродан и
похищен, и завели бы долгое и тяжелое по своим последствиям
дело. Необходимо было, чтобы сам Кропоткин, как очевидец,
свидетельствовал об этом печальном событии.
По приезде в Петербург, сдав дела, Кропоткин отправился в тот
же день на бал к родственникам, где танцевал до самого утра.
Путешествия по Сибири закалили и изменили Кропоткина. Он
уже не был тем полуизнеженным аристократом, камер-пажом
российского самодержца, каким был совсем недавно. В Сибири
жизненный опыт Кропоткина неизмеримо обогатился. Ему пришлось
столкнуться и познакомиться с самыми различными людьми: с
генералами, сановниками, офицерами, казаками, переселенцами,
бродягами, бывшими преступниками. Он видел поселенцев в их
повседневной борьбе за существование среди девственной природы на
Амуре.
Тысячи километров пути, которые он проделал на перекладных,
на пароходах, в лодках и верхом, были суровой школой и хорошей
тренировкой. Он приобрел выносливость, которой все изумлялись.
Путешествия показали ему, как мало нужно человеку, когда он
выходит из условного круга привычек.
Петербург в этот приезд совсем не понравился Кропоткину.
Несмотря на все развлечения, он даже не допускал мысли о том,
чтобы остаться в столице.
Свидания со старыми товарищами и друзьями были приятны,
но интересы, которыми они жили, показались ему совсем пустыми.
Его манили назад в Сибирь всё те же юношеские мечты о
путешествии в неведомые страны. Он успел уже много пережить,
повидать и обдумать. Кропоткина манили к себе неисследованные
обширные края, где он будет вести научные наблюдения. У него
скопился ценный материал для опубликования в печати. И он уже
не сомневался, что ему удастся обогатить науку.
Вернувшись в Иркутск, Кропоткин собирался составить карту
Амура по всему пройденному пути, дать новое географическое
описание этой великой азиатской реки. Его рассказы в Петербурге
друзьям и знакомым об Амуре и Восточной Сибири производили
большое впечатление и передавались из уст в уста.
СНОВА В СИБИРИ
Недолго пробыв в Петербурге, Кропоткин вернулся в Иркутск.
Опять ему пришлось от Нижнего Новгорода ехать на лошадях.
Это зимнее путешествие протяжением около пяти тысяч километров
показалось ему совсем легким и приятным по сравнению с
предыдущим, осенним.
Мороз стоял не особенно сильный, дорога была отличная.
Кошевка легко неслась по накатанной дороге. Пассажир лежал в
кошевке, закутанный в двойную меховую полость, и на плечи ещё
накидывали доху. От холода не приходилось страдать даже при
сорока или пятидесяти градусах мороза. На всех станциях
перепрягали лошадей. Кропоткин как курьер путешествовал без задержек,
с остановками только на час для обеда. И через девятнадцать
дней после выезда из Петербурга он был уже в Иркутске. За сутки
он проезжал в среднем километров триста.
Тройка небольших сибирских лошадей быстро мчала легкую
кошевку. Дорога шла или по замерзшим рекам, или по широким
просекам среди заснеженной тайги, сверкавшей на солнце
серебряным убором. Огромные старые пихты и ели протягивали к дороге
спои вечнозеленые ветви, отягченные снежными шапками. Стояла
спокойная, безветренная тишина яркого сибирского зимнего дня или
светлой, лунной ночи. Во время пути Кропоткину несколько раз
удалось наблюдать удивительные картины изменчивой игры
северного сияния — «сполохов», как его называют северяне. Это было
в безлунные ночи. Ниже Полярной звезды начинали вдруг
струиться бисерные нити зелено-голубых лучей. Они двигались, как
колеблющийся прозрачный лучистый занавес.
Нельзя было оторвать глаз от сияния, которое охватывало чуть
не половину неба. Оно расширялось, играло перламутровыми тонаг
ми. Картина менялась с каждым мгновением. Вдруг появлялись
розовые лучи. Потом так же постепенно сияние переходило в
светлые, едва заметные зелено-голубые бисерные нити и так же
незаметно угасало, как начиналось.
В Иркутске он с удовольствием вспоминал эту
девятнадцатидневную дорогу без остановок на ночлег. За один год он сделал
два конца — от берегов Тихого океана до Финского залива и
обратно - - на баржах, лодках, верхом, в повозках и на санях и
лишь небольшую часть пути на пароходе и по железной дороге.
Так начал Кропоткин свои путешествия.
При встрече с русскими людьми, осевшими на берегах Амура,
он узнал, как велика их тяга к этим краям и землям. Но то, чем
был увлечен и что хорошо понимал двадцатилетний юноша
Кропоткин, было совсем чуждо в то время петербургским сановникам
и высшим государственным деятелям. Кропоткину стало ясно, что
интересы и мечты забайкальских казаков после присоединения
Амура к России сосредоточились вокруг нового, невиданного ими
края. От первых семей, поселившихся в верховьях Амура,
родственники получали известия, что они там хорошо устроились. Как
всегда бывает, доходили и иные слухи: сообщали о больших
трудностях, переживаемых на Амуре первыми поселенцами. Но жители
сурового Забайкалья знали, что по берегам Амура земли
плодородные и страна на Амуре благодатная. Только путь туда далек
и очень труден. Шли по горным, почти неизведанным тропам,
доступным только в летнюю пору года. После дождей, в непогоду,
они становились опасны и почти непроходимы.
Всем было ясно, что разыскать прямой, короткий путь к
Амуру — задача нужная и неотложная.
Должность чиновника особых поручений по казачьим делам
при штабе генерал-губернатора не удовлетворяла и тяготила
Кропоткина. Молодого исследователя увлекала мечта о новом
путешествии, и, вернувшись из Петербурга, он начал готовиться к
географическим исследованиям Маньчжурии.
Ему казалось недопустимым, что у порога Амура лежит
громадный край, «так же мало известный, как какая-нибудь африканская
пустыня».
* * *
Готовясь к далекому путешествию, Кропоткин не отказывался
и от служебных поездок по Сибири. Как-то ему пришлось
остановиться в одном из станков' на гористом берегу Иртыша, в пади,
то-есть в узком, расширяющемся к берегу ущелье. Поселок состоял
всего из пяти дворов. Они жались тесно друг к другу, одной
семьей, как все сибирские деревни. Кропоткина поразили там
высоченные старые сибирские кедры. Их было всего пять, по числу
дворов. Когда-то в этой пади был, очевидно, первобытный
кедровник. Пять сохранившихся великанов были живыми свидетелями
былого. Величественно стояли кедры, как мощные колонны в четыре
обхвата. Они тянулись к небу без ветвей до высоты примерно трех-
четырехэтажного дома. А вверху стройная крона поднималась к
небу, точно зеленая папаха. Высота этих кедров превышала раза в
три самые высокие деревья, которые когда-либо видел Кропоткин
в дворцовых парках окрестностей Петербурга или в помещичьих
имениях, где были столетние липы и трехсотлетние дубы. Поражали
грандиозность, стройность и мощь этих удивительных красавцев.
Все пять были похожи один на другого, как родные братья. Крона
каждого из них покрывала целиком весь двор. Двухэтажные избы
выглядели под ними, как избушки на курьих ножках.
Был жаркий июльский день, жгло солнце, а под кедрами
