Черный дятел с красным клобучком — желна — забарабанил клювом по древесному стволу. Прилетел скворец с корешком в клювике, на верхушке дерева запел зяблик. Из гнезда выскочила белка и, усевшись на ветку, принялась щелкать орех.
И Нильс понял, что это солнце сказало всем маленьким птичкам и зверькам: «Просыпайтесь! Вылетайте, вылезайте из своих гнезд и норок! Я здесь! Нечего вам больше бояться!»
С озера доносились клики диких гусей; они выстраивались к полету. И вот уже все четырнадцать пронеслись над лесом. Нильс попытался было окликнуть гусей, но они летели так высоко, что вряд ли могли расслышать его голос. Они, наверное, думали, что лис давным-давно съел мальчика, и даже не стали искать его.
Нильс чуть не заплакал от обиды и страха. Но на небе уже сияло солнце, золотисто-желтое, радостное, вселяющее мужество и надежду в сердца всех живущих на земле.
«Успокойся, Нильс Хольгерссон, — как бы говорило ему солнце. — Тебе нечего бояться или тревожиться, пока я здесь».
Какое-то время, примерно столько, сколько требуется гусю на завтрак, в лесу все оставалось как обычно. Но вот, ближе к полудню, под густыми буковыми кронами вдруг показалась дикая гусыня. Она летела медленно, неуверенно, выискивая дорогу меж мощных стволов и ветвей. Едва завидев гусыню, Смирре-лис, сидевший под молодым буком, вскочил и приготовился к прыжку. Дикая гусыня не уклонилась в сторону и пролетела совсем низко над лисом. Смирре подпрыгнул, но промахнулся, и гусыня полетела дальше к озеру.
Немного погодя появилась другая дикая гусыня. Она летела точно тем же путем, что и первая, только еще ниже и еще медленней. Она проплыла над самой головой Смирре, и он, высоко подпрыгнув, даже коснулся ушами ее лапок. Но и эту гусыню ему схватить не удалось; цела и невредима, она бесшумно, будто тень, продолжала скользить к озеру.
Потом показалась третья дикая гусыня. Она летела еще ниже и еще медленней, с трудом пробираясь меж буковых стволов. Пружинистый прыжок Смирре-лиса — и гусыня на волоске от гибели; но и ей как-то удалось спастись.
Вскоре появилась четвертая дикая гусыня. Она летела так медленно и так неумело, что поймать ее вроде бы ничего не стоило, но Смирре все же побоялся опять промахнуться и благоразумно решил: пусть себе летит мимо. Однако гусыня летела прямо на Смирре, опускаясь все ниже и ниже, и лис не выдержал. Он подпрыгнул, да так высоко, что задел гусыню лапой, но и на этот раз добыча от него ускользнула.
Не успел Смирре перевести дух, как показались три гуся рядком. Они летели точно тем же путем, что и гусыни. Смирре отчаянно прыгал то за одним, то за другим, пытаясь их поймать, но гуси ловко увертывались.
Затем появилось сразу пятеро гусей, которые летели гораздо лучше прежних. Они долго кружились над лисом, стараясь заставить его прыгать, но Смирре устоял перед соблазном.
Прошло какое-то время, и вдруг Смирре увидел среди деревьев еще одну дикую гусыню, тринадцатую в стае. Она была так стара, что в ее поседевшем оперении не осталось ни единого темного перышка. Похоже, она плохо владела одним крылом и летела — аж жалость брала — беспомощно, вкривь-вкось, почти касаясь земли. Смирре даже не понадобилось высоко прыгать — он преследовал гусыню большими скачками почти до самого озера. Но и на сей раз — все напрасно.
Когда же, распластав широкие крылья, появился новый гусь, четырнадцатый, мрачный лес словно озарился — таким ослепительно белым он был. Увидев его, Смирре собрал все свои силы и подпрыгнул чуть не до самых верхушек деревьев, но белый гусь, цел и невредим, пролетел, как и все другие, мимо.
На некоторое время в буковом лесу наступил покой. Казалось, уже пролетели все гуси. Смирре наконец вспомнил про своего пленника и, подняв глаза, взглянул на молодой бук. Но малыша и след простыл.
Подумать, куда он делся, Смирре не успел: с озера, медленно проплывая под покровом леса, возвращалась первая гусыня… Вслед за первой появилась вторая, за ней третья, потом четвертая… Вот пятый гусь… Вереницу замыкали старая льдисто-серая гусыня и большой белый гусак. Все они летели медленно и низко, а над головой Смирре опускались еще ниже, как бы предлагая себя поймать. Смирре как сумасшедший гонялся за ними, прыгая чуть не до вершин деревьев, но схватить хотя бы одну птицу ему никак не удавалось.
Это продолжалось бесконечно. Гуси прилетали и улетали, потом прилетали и улетали снова, по-прежнему целые и невредимые. Смирре-лис был вне себя. Он еще хорошо помнил голод нынешней зимы, помнил морозные дни и ночи, когда ему приходилось до изнеможения рыскать по округе в тщетных поисках добычи. Перелетных птиц тогда не было, крысы попрятались в стылые норы, кур позапирали в курятниках. А сегодня превосходные дикие гуси, нагулявшие жир за морем на немецких нивах и вересковых пустошах, целый день кружились над самой его головой, и он даже не раз задевал их лапами. Но утолить свой голод так и не сумел!
Смирре был уже не молод. Не раз за ним по пятам гнались собаки, свистели над ухом пули. Однажды он долго отсиживался в своей норе, меж тем как гончие сторожили все отнорки и казалось, вот-вот его схватят. Но даже тогда он не испытывал такого отчаяния, как сегодня. Ужаснее этого дня Смирре-лису переживать не доводилось.
Утром, пока еще не начались гусиные забавы, Смирре выглядел роскошно. Гуси только диву давались его щегольству. Шкура у него была ярко-рыжая, грудь белая, нос черный, а хвост пышный, будто страусовое опахало. Но к вечеру шерсть лиса взмокла от пота и повисла клочьями, глаза потускнели, он прерывисто дышал, высунув язык, из его пасти стекала пена.
Лис уже не чуял ног от усталости, голова кружилась, перед глазами так и мелькали дикие гуси. Теперь он гонялся даже за солнечными бликами, игравшими на земле, за злосчастной бабочкой-крапивницей, которая прежде времени появилась на свет из своего кокона.
Целый день дикие гуси без устали летали взад-вперед, мучая Смирре. Он был так истерзан, затравлен, что мог вот-вот потерять рассудок. Но гуси, не испытывая к нему ни капли жалости, продолжали свои забавы, хотя и понимали, что лис уже плохо различает их и прыгает даже за их тенями.
И только когда Смирре, готовый испустить дух, в изнеможении упал на кучку палой листвы, гуси оставили его в покое.
— Теперь ты знаешь, лис, каково придется тому, кто дерзнет поднять лапу на Акку с Кебнекайсе! — напоследок крикнули дикие гуси прямо ему в ухо.
С тем они и улетели, оставив наконец Смирре в покое.
III ЖИЗНЬ ДИКИХ ПТИЦ НЕБЕСНЫХ
В эту самую пору случилось в Сконе происшествие, о котором немало толковали в округе. О нем даже писали в газетах, но многие сочли его просто-напросто небылицей, так как не могли найти ему объяснения.
А произошло вот что: в орешнике на берегу озера Вомбшён поймали белку и принесли ее в ближнюю крестьянскую усадьбу. На крестьянском дворе все от мала до велика обрадовались красивой зверюшке с пушистым хвостиком, умными любопытными глазками и проворными лапками. Обитатели усадьбы собирались целое лето любоваться ловкостью белочки, ее веселыми забавами. Они живо привели в порядок старую беличью клетку — маленький зеленого цвета домик — и проволочное колесо. В домике с дверцей и оконцем белке предстояло кормиться и спать: туда положили подстилку из листьев и несколько орехов, поставили плошку с молоком. А проволочное колесо предназначалось белке для забав: здесь она могла бегать, кружиться, карабкаться.
Люди думали, что осчастливили белочку. И очень удивлялись, что она не хотела обживать свой домик, а печально сидела, забившись в уголок, и время от времени жалобно повизгивала. К корму она не притрагивалась и ни разу не покружилась в проволочном колесе.
— Боится, видать, — говорили люди. — Завтра, как освоится, станет и есть, и забавляться.
Но вскоре белочка была забыта — в крестьянской усадьбе спешно готовились к празднику, и никто даже не думал, каково зверюшке в неволе. Женщины усердно жарили и пекли. Но то ли у них медленно поднималось тесто, то ли сами хозяйки замешкались, только с выпечкой сильно припозднились и кухарничали еще долго после того, как стемнело.
Одна лишь старая хозяйка не могла ни стряпать, ни печь — уж очень преклонных лет она была. Удрученная тем, что осталась в стороне от праздничных хлопот, старушка не легла спать, а села в чистой горнице у окошка и стала глядеть на двор. Из открытых дверей поварни струился яркий свет зажженных свечей. Двор, со всех сторон обнесенный постройками, был так хорошо освещен, что старушка видела даже трещинки в штукатурке на противоположной стене. Видна ей была и ярче всего освещенная беличья клетка и белка, неустанно прыгавшая из домика на колесо и обратно. «Чем это обеспокоена белка?» — подумала старая хозяйка, но тут же решила, что яркий свет мешает зверюшке спать.
