В этом мифе отголосок древнейших представлений о силах природы, о том, что человеческая жизнь связана с ними родством, зависит от этих сил. А Эгле — жена ужа и мать четырех детей Жильвинаса — навсегда осталась в легенде как память о женщинах, которые заклинали небо послать на землю дождь, плодородие, продолжение жизни.
Может быть, так же представляли себе устройство мира и древние трипольцы. И кто знает, не дошли ли эти мифы и предания до древних литовцев, которые сберегли их, и через тысячи лет они пришли к нам, превратившись в печальную сказку? Трипольцы изобразили свой миф на горшках в виде рисунков, в виде волшебных спиралей. Мы можем только догадываться, о чем он говорил, но прочесть его, наверное, никогда не сможем.
О связях же древних литовцев с древними трипольцами пока ничего не известно[38]. Но, помните, мы говорили о том, что предки индийцев представляли себе строение мира точно так же, как трипольцы? Так вот, предки индийцев говорили на санскрите. А в санскрите, когда его изучили по рукописям, оказалось очень много совпадений с литовским языком.
И более того, в языках славянских народов, во французском, немецком и английском, иранском, греческом и других встречаются слова, корни которых есть в санскрите. Это значит, что мы сегодня говорим друг с другом о наших делах, а в нашей речи нет-нет да и мелькнет след того праязыка, на котором тысячи лет назад говорили индоевропейцы[39], расселившиеся от Антлантики до Индийского океана, на котором в Индии была рассказана «Ригведа» — миф о строении мира.
Так не лежит ли ключ к тайне санскрита в трипольской культуре? Кто знает сейчас, куда и как исчезли трипольцы и не они ли связали в один узел все концы?
Это предположение можно доказать, а доказательства можно опровергнуть. Но мне все-таки хочется верить, что кто-нибудь когда-нибудь сумеет разгадать значение загадочных спиралей на трипольских горшках[40]. А пока тот, кто разгадывает истинный смысл трипольских рисунков, волей-неволей связывает вместе:
древнейших завоевателей Индии;
мифы древних литовцев;
всех нас, говорящих на языке, где есть слова с корнями санскрита;
трипольские горшки, которые еще лежат в земле; и — горшок, сохнущий на заборе возле украинской хаты, коричневый, блестящий, на котором уже в наше время деревенский гончар почему-то нарисовал туго закрученные белые спирали.
Я люблю Молдавию. Молдавская земля лежит мягкими холмами, холмы похожи на волны моря, которые вдруг кто-то остановил, и волны окаменели, заросли травой. По холмам тихо ползут белые кудрявые бараны, над холмами плывут белые кудрявые облака.
Ниже, у подножия холмов, — села, голубые и белые домишки среди кудрявых деревьев, будто в густой траве певчие птицы снесли белые и голубые в синюю крапинку яйца.
Люди в молдавском селе живут красивые и ласковые. У них темные волосы, смуглые руки, движения мягкие и плавные, как у танцоров. Все, что они делают, получается как — то особенно ловко и красиво: красит ли молдаванин дом свой синькой; режет ли хозяйка хлеб, прижав к груди большой румяный каравай, заплетенный в тугие хлебные косы; лепит ли гончар кувшин, гладя глину пальцами, тонкими и проворными, как у пианиста; поют ли девушки старые песни, собирая виноград по склонам холмов…
Бурной, печальной и сложной была история Молдавии. По земле молдавской шли племена, орды, полки, народы, семьи, таборы…
Спит история под молдавскими холмами.
Спят костяные иглы, оброненные первобытным человеком у костра.
Спят глиняные черепки трипольского горшка, который разбился шесть или пять тысяч лет назад.
Спят кинжалы, какие делали люди бронзового века.
Спят скифские мечи в узорных ножнах и оружие загадочных киммерийцев[41].
Спят алтари неведомых кровожадных богов, на них запеклась черная кровь людей и животных.
Улыбаются во сне мраморные греческие богини.
Хмурят брови суровые римляне на позеленевших монетах, у них тяжелые подбородки, а головы закованы в крепкие шлемы.
Спят тюркские[42] и монгольские[43] повозки, прошедшие путь от Байкала до Дуная — треть земного шара.
Спят ржавые русские плуги, прялки болгарок и нарядные пояса албанцев-переселенцев шириной в четыре ладони…
Можно узнать историю земли, копая эти холмы, читая старые книги. Но можно узнать ее и по-другому. Я поведу тебя не на раскопки, и не в библиотеку, и не в старинную крепость, где находили древние пергаментные грамоты, свернутые в почерневшие трубки.
Я поведу тебя в мастерскую деревенского гончара, потому что история Молдавии записана также на горшках, кувшинах и мисках.
Мой «историк» — гончар. Зовут его Аурэл Горе. Он сидит в покосившемся сарае, в самых старых штанах, залепленных глиной так, что и не видно, какого они были цвета. Руки у него серые, будто на нем глиняные перчатки до локтя. И в черной бороде тоже немало глины. Жена говорит ему строго:
— Аурэл, если с тебя соскрести всю глину, хватит на добрую миску.
Аурэл молчит. Он сидит за гончарным кругом — круг его похож на огромную катушку без ниток. В общем, это два круга, нижний и верхний, соединены они железным стержнем.
Нижний круг Аурэл подталкивает босой ногой, и вся «катушка» начинает вращаться, все скорее и скорее, набирая бешеную скорость.
На верхнем круге, в самой середине, лежит ком мокрой глины — плотный глиняный каравай. На его боках аккуратно лежат ладони Аурэла. Поехали! И завертелась карусель бешеным вихрем, а из серого вихря растет, растет, как стебель, кувшин, тянется вверх узким жаждущим горлом.
Под потолком мастерской — полки, на полках — горшки, и кувшины, и миски разной формы: круглые и длинные, широкие и узкие, с ручками и без ручек. Подсыхают, прежде чем уйти в печь, вырытую в огороде за сараем.
А те, что уже из печи вышли, стоят на полках в мастерской, выстроенные в длинную звонкую шеренгу.
В этой шеренге тоже история молдавской земли, потому что мастер — настоящий художник: он любит не только свои изделия, а бережно хранит и те, что достались ему от других мастеров, от других времен. Он не археолог, не ученый, и сосуды на полках не снабжены табличками с цифрами веков и названиями культур. Они, эти горшки, миски, кувшины, стоят вперемешку, как попало, без оглядки на даты и стили, и я расскажу вам о них в том порядке, в каком довелось мне снимать их с полок и рассматривать.
Посмотри, какой нарядный кувшин. Как пышно он разукрашен, какие по нему гуляют волны, вдавленные в его стенки. По крутым бокам — острые короткие полоски, будто глину причесывали гребенкой, на горлышке — венок. Разнаряжен кувшин, как невеста, — кажется, сейчас пустится в пляс. Щелкнешь по нему — он звенит и поет; не кувшин, а музыкальная шкатулка.
Еще бы ему не быть нарядным, если он вышел из краев, где всё наряжают: дома, лавки, полки, окна, и стены, и крыши, и ворота, и забор, и рубаху, и юбку, и платок, и фартук. Родина его — Балканы и Дунай, родители — сами молдаване, а родственники — румыны и болгары. Так заведено в их селах, что если любая вещь не украшена, значит, с хозяином приключилась беда. Каждая хозяйка дом разрисует, будто это не дом, а вывеска цветочного магазина. Хозяин каждую дощечку забора так выпилит, будто это не доски, а кружева. В доме выставка красивых вещей: все тарелки расписаны цветами и птицами, все нарядные горшки, все кувшины не в шкафу спрятаны, а развешаны по стенам, как картины.
У венгров в праздники женщины в селе надевают кофты с кружевными манжетами величиною чуть ли не с колесо от телеги. А в Румынии есть деревни, где женщины и в будни ходят в черных одеждах, вышитых густо золотыми и серебряными нитками.
Известно, что горшки всегда похожи на своих хозяев. Что ж удивляться, что самый нарядный горшок в Молдавию пришел из Балканских и Дунайских краев?
Приходили в Молдавию албанцы, поселялись семьи из Западной Румынии. Есть в Молдавии целые болгарские села, где свои гончары до сих пор делают посуду, только уже не разберешь, болгарская она или молдавская.
Гостеприимна и чутка молдавская земля. Всех принимала, всех приютила. Ото всех понемногу взяли молдавские гончары, переделали немного по-своему.
Да и любовь и душу вложили в свою работу. Вот и получился кувшин на славу. Каков хозяин, таков и кувшин!
Неподалеку от болгарских сел, на юге Молдавии, живут гагаузы[44]. Когда пришел этот маленький народ в Молдавию и откуда? Говорят они на тюркском языке, одеваются во все черное, волосы их как вороновы крылья, движения стремительные и резкие. Гончары их делают копилки, похожие на круглые купола восточных мечетей. И кувшины формы грубой, но по-своему красивой. Суровая у гагаузов посуда: кувшины как походные фляги кочевников и воинов — ни украшений, ни росписи. Деловые вещи, хмурые и полезные.
