Леонид Пантелеев, Григорий Белых
Зеленые береты
Я никогда не был пионером, хотя по возрасту вполне мог не один год, а даже несколько лет носить красный галстук. И мало того, что я сам не состоял в пионерской организации, какое-то время я считал всех юных пионеров своими смертельными врагами.
Вот как это получилось.
В то лето Шкида почему-то не поехала на дачу. Все лето мы томились в городе.
Помню знойный июньский день, послеобеденный час, когда все окна во всех классах и спальнях настежь распахнуты и все-таки в помещениях нечем дышать. Озверелые от жары шкидцы, те, что за «хорошее» поведение оставлены без отпусков и прогулок, слоняются из комнаты в комнату, пытаются читать, лениво перекидываются в карты и на чем свет стоит ругают халдеев, по чьей милости они сидят в этот душный солнечный день взаперти.
Эх, хоть бы дождь пошел, хоть бы гром загремел, что ли!..
И вдруг – что такое? Кажется, и в самом деле гром? Нет, это не гром! Но за окнами что-то рокочет, погромыхивает, приближается… Постойте, братцы, да это же барабан!.. Барабанная дробь! Откуда? Что? Почему?
И тут мы слышим в соседней комнате, в столовой, чей-то ликующий голос:
– Ребята! Ребята! Зекайте! Бойскауты идут!
Мы кинулись к окнам. Облепили подоконники.
По Петергофскому проспекту – от Обводного канала к Фонтанке – не очень четким строевым шагом двигались под барабанную дробь человек тридцать мальчиков и девочек, в белых рубашках, в синих коротких штанах и юбках и с красными галстуками на шее. Под мышками они держали (как держат охотники ружья – дулом вниз) «посохи» – длинные круглые палки, с какими еще недавно по петроградским улицам разгуливали бойскауты. Только начальник этих ребят, длинноногий парень с бритой наголо головой, был без посоха, да маленький барабанщик, шагавший впереди всех, да знаменосец, выступавший за ним следом. На красном бархатном полотнище знамени мы разглядели слова:
Конечно, любоваться этим зрелищем молча шкидцы не могли. Не успел барабан приблизиться к нашим окнам, как кто-то из старшеклассников оглушительно свистнул. Из соседнего окна закричали:
– Дю!..
– Дю! Дю! – подхватили на всех шести подоконниках.
Белые рубахи продолжали свой мерный шаг, только маленький барабанщик, оглушенный разбойничьим свистом, вздрогнул, споткнулся и испуганно взглянул на наши окна.
– Эй, ты! Отставной козы барабанщик! – загоготали шкидцы. – Гляди, бубен свой потеряешь!
– Эй вы, голоногие!
– Гогочки!
– Голоштанники!
– Бойскауты недорезанные!..
Но тут за спиной у себя мы услыхали гневный окрик:
– Это что за безобразие?! Сию же минуту вон с подоконников!
В дверях класса, грозно поблескивая стеклами пенсне, стоял Викниксор. Однако на этот раз ни этот блеск, ни сердитый голос нашего президента не произвели на нас сильного впечатления.
– Виктор Николаевич! – позвал Янкель. – Идите сюда, посмотрите! Бойскауты идут!
Недоверчиво усмехнувшись, Викниксор подошел, ребята посторонились, и он, наклонившись, выглянул на улицу.
– Полно вам, какие это бойскауты! – сказал он. – Это не скауты, это юные пионеры.
Для многих из нас это было совсем новое, неслыханное слово.
Барабан стучал все тише и глуше, отряд голоногих приближался уже, вероятно, к Калинкину мосту, а мы обступили Викниксора и наперебой расспрашивали его: что это за новость такая – юные пионеры?
– Юные пионеры – это недавно созданная детская коммунистическая организация, – говорил Викниксор. – Пионер – это значит следопыт, первооткрыватель, разведчик… Если вы не забыли Фенимора Купера, объяснять вам не надо…
Нет, мы, конечно, не забыли Фенимора Купера. Но Купер тут был ни при чем. И бойскауты тоже. Мы поняли, что эти ребята, над которыми мы только что так дико смеялись и вслед которым так неистово улюлюкали, – наши, советские ребята. Стало ли нам стыдно, не скажу, но помню только, что нам самим страшно захотелось повязаться галстуками и с палками в руках пройтись по улицам.
И вот за ужином, когда, набив животы пшенной кашей, мы допивали жиденькое, без молока и без сахара какао, встал Колька Цыган и попросил слова.
– Виктор Николаевич, – сказал он, – а нельзя ли и у нас тоже организовать отряд юных пионеров?
Викниксор нахмурился и зашагал по столовой.
– Нет, ребята, – сказал он после паузы, – у нас нельзя.
– Почему?
– А потому, что школа у нас, как вы знаете, тюремного или, точнее сказать, полутюремного типа…
– Ага!.. Понятно! Рылом не вышли! – крикнул кто-то за столом четвертого отделения.
Викниксор повернулся и поискал глазами виновного.
– Еонин, выйди из столовой, – сказал он.
– За что? – взъерепенился Япончик.
– Выйди из столовой, – повторил Викниксор.
– За что, я спрашиваю!
– За грубость.
– За какую грубость?! Я же, Виктор Николаевич, не про вас сказал «рылом не вышли». Это не вы, это мы рылом не вышли.
– Еонин, имеешь замечание в «Летописи», – так же невозмутимо объявил завшколой и, обращаясь к воспитанникам, продолжал: – Нет, ребята, как я уже объяснил вам, мы, к сожалению, не имеем права основать у себя в школе ни комсомольскую организацию, ни пионерскую…
На эту тему, как, впрочем, и на всякую другую, Викниксор мог говорить часами. Он долго растолковывал нам, почему мы, бывшие правонарушители, беспризорники, хулиганы, поджигатели и бродяги, не имеем права состоять даже в детской политической организации. Но мы не слушали Викниксора. Нам было неинтересно.
«Ладно, – думали мы. – Чего там. Нельзя так нельзя – не привыкать. Мало ли чего не разрешено делать нам, трудновоспитуемым шкетам. Жили без галстуков, проживем без них и дальше…»
Все мы быстро успокоились, и только Японец, которому и в самом деле влепили замечание в «Летопись», еще больше озлился и на халдеев, и на пионеров. Стоило ему теперь увидеть из окна или на прогулке парнишку с красным галстуком, как Японец терял остатки самообладания и накидывался на юного пионера со всем пылом, на какой только был способен. Врать не буду – часто и мы не отставали от нашего товарища. Может быть, тут играла роль зависть, то, что мы «рылом не вышли», а может быть, просто мы были в то время сорванцами, которые только и ждут случая, чтобы затеять драку или перебранку.
Однажды в воскресенье мы отправились всей школой на прогулку в Екатерингоф. Не знаю, что там сейчас, а в наше время это был довольно большой и довольно паршивый, грязный и запущенный парк. Через парк протекала речонка Екатерингофка, а подальше было что-то вроде увеселительного сада с маленьким ресторанчиком и с дощатой эстрадой, где по вечерам выступали борцы, куплетисты, фокусники и жонглеры. Днем эстрада не работала, сад был открыт для всех желающих, и мы, помню, всегда устремлялись в первую очередь именно туда, потому что в саду, на его посыпанных желтым песочком дорожках, в любое время дня и ночи можно было разжиться приличным окурком.
Но на этот раз нас ожидало в саду нечто куда более интересное, чем недокуренные нэпманские «Сафо» и «Зефир № 6». Неподалеку от входа, под открытым небом, за столиком буфета сидел и пил пиво могучего сложения усатый человек в просторном чесучовом костюме. Увидев этого богатыря, мы замерли. Кому из нас не приходилось видеть его – если не в кино, не в цирке и не на эстраде, то хотя бы на афишах и фотографиях! Да, сомнений не было: перед нами сидел «русский богатырь» Иван Поддубный, чемпион России по борьбе и поднятию тяжестей.
Окружив столик, мы застыли в благоговейном молчании. А он не смотрел на нас – привык, вероятно, к тому, что на него постоянно глазеют, – отхлебывал из кружки пиво и лениво заедал его моченым горохом.
Помню, мы обратили внимание, что железный стул, на котором сидел Поддубный, дюйма на четыре ушел в песок и продолжает туда погружаться.
– Весь уйдет, – прошептал одноглазый Мамочка.
– Не… весь не уйдет, – так же шепотом ответил Купец.
Завязывалось интересное пари. Но состояться ему было не суждено. Именно в эту минуту мы услыхали у себя за спиной душераздирающий вопль, оглянулись и увидели первоклассника Якушку, который со всех ног мчался от садовой калитки по направлению к нам. Он бежал, нелепо размахивая руками, и тоненьким голосом кричал:
– Ребята! Ребята! Скорей! Бегите! Пионеры Япончика бьют!..
Мы ахнули, переглянулись и, забыв Ивана Поддубного, с диким боевым кличем кинулись туда, куда указывал нам путь маленький Яковлев.
Он привел нас на берег Екатерингофки. И мы увидели такое, что заставило нас заскрипеть зубами.
Тщедушный Япончик катался по траве в обнимку с таким же тщедушным пареньком в пионерской форме, а несколько других пионеров кидались к нему, пытаясь оттащить его или ударить. Нам некогда было рассматривать, что там происходит, кто прав и кто виноват.
Раздался трубный голос Купца:
