Надежда Лухманова - Фокс и Фукс

Петербург — большой, красивый город, в нём протекает река Нева. Через Неву лежит длинный-длинный мост, называется он Николаевским. На одном конце его стоит часовня, в ней, за золотой дверью, виден образ св. Угодника Николая. Люди, когда идут или едут по этому мосту, то часто останавливаются перед часовней, заходят туда и ставят свечку. Свечки горят, и огоньки их так хорошо сверкают, что тот, кто и не остановится, крестится и говорит про себя: «Помилуй, Господи!»

Вот, в один день, по набережной реки Невы бежала собачка, простая такая, жёлтая, мохнатенькая, ушки висят, хвостик пушистый, глаза большие, карие, ласковые… Бежала она и думала: «Как я голодна! Ах, как голодна! Нигде ни корочки хлебца не нашла сегодня, и спать мне было сегодня очень нехорошо: забралась я под ворота, а оттуда дворник выгнал: „Пошла, — говорит, — вон, бродячая!“»

А собачка была бродячая… Когда она была маленькая, ещё щеночком, у неё был хозяин, хороший старичок; она у него жила в комнате, даже иногда спала на его старом, кожаном кресле и была сыта, — бывало, что сам ест, то и ей даст, чуть не каждым кусочком делился. Только старичок этот захворал и слёг в постель; квартирная хозяйка стала приносить ему кушать в комнату.

Хозяйка не любила собак и как увидит, что старичок наливает на особую тарелочку супу и крошит говядины, сейчас рассердится: «Охота вам от себя отнимать и собаку кормить; выгнали бы её на улицу, пусть сама себе ищет пищу». А старику станет жаль собачку, он с трудом нагнётся, подымет собачку к себе на кровать и гладит её; собачка рада, машет хвостиком, прыгает по кровати, лижет руки старика, а потом свернётся клубочком в его ногах и спит.

Старичку стало хуже, позвали доктора, и тот велел перевезти его в больницу. Хозяйка одела больного, и, так как он был очень слаб, то она с помощью дворника почти вынесла его на руках из квартиры, посадила на извозчика и повезла его в больницу.

Никто не заметил, как собачка выбежала за ним из комнаты, бросилась за извозчиком, бежала, бежала, но так как она была ещё молодая, глупая собачка и дальше своей улицы прежде никогда не бегала, то скоро сбилась с пути, потеряла из вида того извозчика, на котором везли больного старика, запуталась, чуть не попала под колёса какой-то кареты и, наконец, выбившись из сил, подбежала к какому-то забору, прижалась к нему, подняла голову вверх и так жалобно завыла, как заплакал бы ребёнок, если бы потерялся один на улице. На собачку никто не обратил внимания; улица была какая-то пустая: ни магазинов, ни лавок, всё огороды да заборы — собачка забежала совсем на край города.

С тех пор собачка стала ничья, она бродила по улицам, подбирала разные брошенные кусочки, спала, где придётся, свернувшись калачиком; и холодно ей было, и голодно, и часто страшно, потому что есть злые люди, которые иногда ни с того, ни с сего идут, да и ударят ногой несчастную собаку. Сегодня особенно продрогла она, потому что ночью шёл дождь; она прижалась у какого-то подъезда, где посуше, но всё-таки всю её насквозь промочило.

Вот как-то раз бежала рыжая собачка и только что повернула за угол улицы, а ей навстречу, из чайной, бежит мальчик и несёт большой медный чайник, полный кипятку. Столкнулись они, — чайник-то тяжёлый, да полный, рука у мальчика дрогнула, — и целая струя кипятку полилась на спину несчастной собачки. Завизжала она от боли и бросилась бежать.

Мальчик тоже вскрикнул, жаль ему было собаку, да ничего не поделаешь, надо было ему спешить в ту лавку, где он служил на посылках; там старшие приказчики ждали его, чтобы заварить скорей себе чаю и напиться тёплого, потому что в лавке было холодно.

Побежала собачка и про голод забыла, — такая боль в спине; визжит она, и как у человека у неё в глазах слёзы. Добежала она до моста Николаевского, хотела на ту сторону Невы бежать, — от боли не знает, куда и броситься, — а на мосту народу много, езда большая, испугалась она, да к решётке у часовни Николая Чудотворца и прижалась, а сама вся трясётся.

В это время по мосту ехала одна барыня и захотела она у св. Николая Чудотворца свечку поставить; остановила она своего извозчика, велела себя подождать, вошла в часовню, помолилась, поставила свечку и вышла; глядит, — а у самых её ног собачка рыжая, да такая с виду несчастная, мокрая вся, скорчилась. Жалко ей стало, да и место такое святое, а животное точно помощи просит, так и глядит в глаза.

— Ах, ты, бедная! — сказала дама и нагнулась, чтобы погладить её по голове. — Ну, ступай за мной!

Собака поняла её и пошла.

Барыня садится на извозчика, а собака туда же, за ней, передние лапы на подножку поставила.

— Ну, — говорит барыня, — лезь, лезь уж, я возьму тебя с собою.

Собака влезла и легла внизу в дрожках, а сама вся дрожит-дрожит…

— Вы что же это, сударыня, — спрашивает её старичок-извозчик, — собаку-то взяли, своя, что ли, пропадала у вас да нашлась?

— Нет, — говорит барыня, — чужая она, да такая несчастная, голодна, видно, дрожит вся, я её к себе из жалости взяла.

— Хорошо, сударыня, сделали, собака-то, видно, умная, вон она в какое место пришла, к св. Угоднику, а Он, видно, и скот милует, вот вы на неё и натолкнулись.

Приехала барыня домой, и собака за нею по лестнице в её квартиру вошла, хвостом виляет, глазами радость показывает, что в тепло её взяли, а только как барыня или прислуга хотят её по спине погладить, визжит она и шерсть у неё местами дыбом стояла. Позвала барыня ветеринара, доктора, который животных лечит; тот посмотрел собаку и сказал: «Её кипятком обварили, это очень больно, и шерсть у неё на этом месте вся вылезет» — прописал мазь и велел ей спину натирать.

Собачка вылечилась; шерсть, как сказал доктор, у неё местами вылезла; только кипятку попало, к счастью, ей немного, а так как вся шерсть у неё была густая да волнистая, то и обваренная узкая полоска почти стала незаметною. Выросла собачка, потолстела, потому что теперь её хорошо кормили, весёлая стала, а так как она рыжая была и с острой мордочкой, то назвала её барыня «fox», что по-английски значит лисица.

Так полюбил Фокс свою барыню, что всё в глаза ей глядит, спит на ковре у её ног, и, если барыни нет дома, ни за что не станет есть, а всё лежит у постели или на подоконнике окна сидит и смотрит на улицу. Фокс далеко видит свою барыню и издалека слышит её шаги, сейчас начнёт лаять, прыгать, визжать от радости и уж не знает, чем только проявить ей свою благодарность, свою любовь.

У барыни, в квартире которой поселился Фокс, было всего четыре комнаты, две комнаты выходили окнами на улицу, а две во двор. Во двор иногда приходили разные музыканты, кто с арфой, кто с шарманкой, кто со скрипкой. Как только во дворе заиграет музыка, прибегут дети со всех сторон, из разных квартир, а иногда и из разных дворов.

Дети всё бедных людей, которые живут на чердаках, в подвалах, им всегда очень хочется слушать музыку. Вместе с детьми к музыке бегут и собаки. Собаки не любят музыки, — почему — я не знаю, а только многие из них начинают лаять и визжать, как только её услышат.

Фокс тоже, как заслышит шарманку или другой инструмент, сейчас кинется к двери, лапами царапает, просится, а выпустят его, побежит на двор, сядет против музыканта и давай лаять; лает, не переставая, ребятишки смеются, думают, что собака под музыку петь хочет, музыканты иногда сердятся, потому что она их оглушает своим лаем. Раз на двор пришёл шарманщик, а с ним маленькая собачка; принёс он её на двор, держа на шарманке, а потом спустил на землю. Дети все, как увидели её, так и расхохотались: на собачке было одето розовое платье, а из-под него, смешно так, торчал сзади хвост; на голове у собачки была соломенная шляпа, ленты от неё завязаны под мордочкой, а наверху в шляпе перо.

Шарманщик заиграл какой-то вальс, собачка начала танцевать, только бедная была невесела; у неё болела одна задняя лапка, и она всё припадала на неё и садилась, а сердитый шарманщик в то время, как левой рукой вертел ручку шарманки, правой вынул из кармана хлыст и раза два ударил им бедную больную собачку.

— Как тебе не стыдно так мучить бедную собачку, — сказал какой-то господин, проходя по двору, — вот я отниму её у тебя и отдам в лечебницу животных, где заставлю тебя платить за неё, потому что она помогает тебе зарабатывать деньги.

Шарманщик, услышав это, ещё больше рассердился, подобрал деньги, которые бросали ему из окон и давали проходившие по двору, и хотел уже уходить, как в это время во двор вбежал Фокс, увидел собачку в платье да в шляпе, бросился к ней, понюхал её, сел на задние лапки и залился лаем. Никогда он не видел, чтобы собаки носили шляпы да платья. Шарманщик нагнулся, хотел поднять свою собачонку, которая совсем устала от танцев и теперь почти лежала на земле, а Фокс бросился на него и так оскалил зубы, что музыкант даже испугался и отступил, а Фокс схватил несчастную собачку за юбку её платья и потащил за собой. Собачка, верно, поняла, что так надо, и на трёх ногах побежала за ним, прямо через двор на лестницу и к той двери, где жила добрая барыня. Фокс стал лаять и царапаться в дверь. Прислуга отворила и ужасно удивилась, увидав вторую собачку в платье и шляпе.