Наталия Венкстерн - Царская милость

Хорошая река Волхов: рыбы в ней много, вода чистая, берега песчаные, белые, а, говорят, раньше кругом леса были, да такие, что водилось в них дичи видимо-невидимо, а раздолье в лесах было не только охотнику, но и всякому другому люду: тут и конокрады лошадей укрывали, тут и лихие молодцы на проезжих нападали; и ничего с ними поделать не могли — никакие жандармы не словят, потому что лес на десятки верст кругом, а в лесу овраги да чащи непроходимые. А лихого народа в ту пору много было; уж такая была жизни: либо от солдатчины молодец сбежит, коли вовсе невмоготу станет, либо крестьянин от помещичьей лютости тягу даст, а куда бежать? Один приют — лес! Не выдаст, не продаст, живи, промышляй, как знаешь.

Только давно все это было, лет сто назад или больше, и рассказывал мне о тех временах отец мой. Дожил он до старости глубокой, уж ноги у него ослабели и глаза плохо видели, а память была — ну, словно у молодого. И рассказывать такой был мастер, что, кажется, век бы слушал, не соскучился.

Вот что он говорил:

— Здесь, на берегу реки, только бы жить да жить, хоть земля и не очень хорошо родила, да зато лес и река были золотое дно: рыбными да кустарными промыслами тысячи народа прокормились бы. И как ни давили помещики крестьян, как ни обирали, а все же край был богатый и жилось нам, как с другими сравнить, не худо. Почти все кругом на оброке были, а помещики, народ богатый, больше по столицам жили и в наши места глаз не казали. Нам же и лучше!

Бывали, конечно, что и говорить, и у нас невзгоды, да все же жить можно было.

Только вот, году в шестнадцатом, стали к нам в деревню слухи тревожные приносить и пугать нас разными новшествами.

Сначала только поговаривали, даже посмеивались, а большей частью слухам этим и не верили вовсе, словно придумала их чья-нибудь беспутная голова на досуге.

В те времена царем был император Александр, и случилось это вскоре после того, как солдаты наши из похода вернулись, с французской войны. Вернулись наши молодцы, привезли с собой рассказов о чужих краях и про нашу Россию тоже вести, что ждать нам в скором времени больших перемен.

— Чего же ждать? — спрашивают старики.

— А того ждать, — говорят, — что царь нас всех вовсе от помещиков освободить хочет и дать нам свободу полную.

Старики только головами качали: и не верилось и хотелось верить.

Однако день за днем проходит, и перемен никаких: как жили, так и живем, только вся и разница, что появились у нас по деревням калеки — те, кого на войне попортили, сели нам на шею лишние едоки, безрукие, безногие, больные. Правда, у иных из них на груди крест или медаль болтается, да нам-то от того не легче. Инвалид — какой же работник.

Так и год прошел и другой, и начали приходить к нам эти самые чудные слухи. Я тогда мальчишкой был, шел мне двенадцатый или тринадцатый год. только развитой я такой был, что все понимал и ко всему прислушивался.

Первый раз услыхали мы о новостях от странника. Зашел к нам в избу один такой, что век свой по большим дорогам ходит и подаяньем живет, и стал чудные слова говорить:

— Царь, — говорит, — взял себе в друзья генерала по имени Аракчеев, а злей этого генерала на всем свете человека нет, истинно змей пли скорпион лютый. И целый-то день и ночь напролет царь с этим самым Аракчеевым совет держит и бумаги пишет. И придумали они вот что: не будет, мол, больше на всей Руси крестьян, а одни только солдаты: «На что, — говорит царь, — мне нужен серый люд, пускай у меня все военными станут, все форму оденут и с ружьем маршируют».

Мать моя слушала, что странник говорит, да и спрашивает:

— Что, или опять с кем-нибудь воевать затевает?

— Какое, — говорит странник, — все это не для войны вовсе делается, а хочет царь, чтобы оставалось так на веки-веков.

На это те, кто в избе были, только посмеялись.

— Зачем же, — говорят, — из мужика солдата делать? У солдата свое дело, у мужика— свое. Коли все с ружьем зашагают, кому же тогда землю пахать да хлеб собирать?

Не поверили страннику, с тем он и ушел.

Только еще время проходит — и опять такие же слухи. На этот раз из города Старой Руссы деревенский наш привез.

— Не соврал, — говорит, — странник, и в городе тот же слух идет, будто по деревням разъезжают солдаты, амуницию, пушки везут, новые дома строят, и приказ есть крестьянам головы брить, в форму обряжать и за ученье приниматься.

Опять не поверили; никак в толк не возьмем, к чему такую ломку задумали и как это мыслимо из крестьянина, что на земле сидит, солдата сделать.

А наш молодец дальше рассказывает:

— А в иных деревнях, — говорит. — крестьян из домов повыгнали, семьи и весь скарб пособирали и в другие губернии отправили, чтобы они свои дома солдатам уступили. А в губернии их отправили дальние, и дойдут ли они или помрут по дороге — неизвестно.

Ну и дела!

Был у нас в дереве крестьянин по имени Василий Пуля — хороший человек, а по характеру серьезный и бесстрашный.

— Я, — говорит, — в какую хочешь дальнюю губернию итти согласен, а солдата из себя делать не позволю; мне сорок пять лет, у меня жена, дети, хозяйство и, кроме как землю пахать, ничего я не умею и учиться поздно, да и не к чему.

Все его тут поддержали, а отец мой говорит:

— Может быть, все это брехня одна, и ничего такого не будет — только народ мутят. Чай и у царя голова на плечах есть, и такого безобразия он в своем царстве не допустит.

— Ну, а коли допустит, говорят ему, — тогда как?

— Что ж, пошлем к нему тогда своих посланных, чтоб объяснили, что на такое дело согласья нашего нет.

— А послушает нас царь?

— Послушает, коли всем миром. Чай мы люди, а не бараны, что под ножницы ложатся и стричь себя позволяют. Свой разум есть.

На том и порешили, что, коли в самом деле такое дело будет, будем царя просить о милости, чтоб отменил приказанье или уж лучше нас в дальние губернии послал. А больше всего надеялись, что слухи эти вздорные и ничего такого не будет.

Но вот, как-то поутру отправился я вместе с Митяем, Васильевым сыном, на реку: были мы с ним большие охотники в мелких местах под каменьями раков ловить.

Только мы с ним засучили штаны и собирались в поду лезть, как Митяй вдруг схватил меня за руку и говорит:

— Гляди-ка, по дороге скачут верховые.

Остановился и я, глядим оба на дорогу — шла она самым берегом: видим на конях военные люди. Человек пять солдат, а шестой офицер или какой-нибудь начальник, видно по нашивкам и эполетам.

Выскочили мы им навстречу среди дороги и глядим, разиня рты. Подъехали они к нам, а начальник глядит на меня и Митяя и чему-то и смеется.

— Славные, — говорит, — из них выйдут кантонисты.

Не поняли мы тогда ни слова этого, ни к чему он говорит его, только не понравился нам начальник.

— Эта, — спрашивает он, — деревня Естьяны?

— Эта самая.

Ударили они коней и поскакали, а мы с Митяем про раков забыли и тоже побежали, да задами обратно, чтобы узнать, зачем пожаловали непрошенные гости.

Поспели мы уже, когда весь народ на площади перед церковью собрался. Господин приезжий с лошади слез и всем нашим мужикам велел шапки снять. Сам же из-за пазухи вытащил какую-то бумажку и лицо сделал самое важное и сердитое.

— Слушайте, говорит, — мужички, я к вам с добрыми вестями.

— Очень благодарим, — говорят наши и кланяются.

— Граф Алексей Андреевич Аракчеев прислал меня сюда объявить, что вы переименованы в военные поселения.

Тут, вижу я, из толпы вперед всех протискивается Василий Пуля. Лицо у него как обыкновенно, только глаза какие-то особенные, нехорошие.

— А позвольте, — говорит, — спросить, ваше благородие, что это за такие военные поселения, чтобы мы знали, какая нам дана графская милость и как за нее благодарить?

— Это я вам сейчас объясню, — говорит офицер, только милость эта не графская, а царская и по указу его величества делается. И перво-наперво государь император вам прощает все недоимки, какие за вами считаются, и денег вам жертвует целых десять тысяч на ваши крестьянские хозяйства.

Мужики наши тут переглянулись, но так как давно мы привыкли, что во всех этих милостях всегда один обман, то и радоваться особенно никто не стал.

Тут показал офицер рукой на всю нашу деревушку и говорит:

— А дома ваши приказано все на снос снести, а заместо их новые строить по особому образцу, и будете вы все жить на казенных квартирах, и все, что вам в хозяйстве надобно, тоже от казны отпустят.

Мужики наши все молчат: чудны всем кажутся эти россказни.

— Кто же, спрашивает Василий, — дома-то ломать будет, время к осени идет, или, может, этому всему не скоро быть, а так, только разговоры?