Елизавета Водовозова - Домашние птицы, и как бабушка Аксинья за ними ухаживала

Бабушка Аксинья — старая, престарая, совсем седая старушка. Никто никогда не видал ее без дела: привычка такая у человека — терпеть не может сидеть, сложа руки. Когда она поставила на ноги внучку, которую вынянчила на своих руках, а тяжелая крестьянская работа стала ей не под силу, она ни за что не хотела долее жить в большой семье своего сына.

— Пока ноги могу таскать, — сказала она ему, — сама себя прокормлю. Теперь у вас нет для меня подходящего дела, так нечего мне и сидеть на твоей шее.

В это время одна барыня искала себе птичницу; ей указали на Аксинью, и она наняла ее на свой птичий двор. Аксинья со всем усердием принялась за работу. Дело пошло у неё, как по маслу: через год-другой птицы у неё развелось чуть не вдвое, а яйца старушка корзинками носила в господский дом. Даже опытные хозяйки на деревне посылали молодых поучиться у старухи как она с птицею водится, посмотреть, как и что она делала, и не было ли в том ворожбы-колдовства. Колдовство Аксиньи было лишь в том, что всякому делу она отдавала всю свою душу. Любовь, полное внимание, добрые и нежные слова, поговорки и прибаутки, с которыми Аксинья вынянчила свою внучку, перенесла она теперь на доверенных ей птиц, и вот уж сущая правда, что всякое, самое даже непривычное дело смело бери в руки, если есть у тебя к нему охота и терпенье.

Но я лучше расскажу по порядку, как Аксинья проводит весь день. Встает она чуть свет и сейчас же принимается стряпать утренний завтрак для своих птиц. Как только начинает она сечкой яйца рубит, из-под лавки тотчас высовываются птичьи головы и раздаются в одно и то же время и шипенье гусыни, и клохтанье курицы, и цыканье цыплят, и кряканье утят.

Под лавкой несколько корзин: внутри они устланы соломой и пухом. В одной корзине сидит гусыня с маленькими гусятами, и крошечные их головки, покрытые желтовато-серым пухом, торчать из-под её крыльев. Гусята еще очень малы; ночью сидят они под крыльями матери, в теплом гнезде, и в той самой избе, где спит и сама Аксинья.

Старуха мелко изрубила яйца, рассыпала их на несколько досок, поставила корыто с водой и поманила утят и гусят. Гусыни и утки сами выскочили из корзин; детенышей Аксинья вынимала и пускала поочередно на землю. Некоторые из них тотчас принялись клевать яйца, другие как-то вяло посматривали по сторонам.

— Приучайся, — приговаривала Аксинья, — пора-бы, кажется, ума набраться: скоро, пожалуй, и сутки на свете живешь. — При этом она брала в руки птенчика, осматривала его крылышки, ножки и нежно поила его из своего рта. — Ну, теперь учись сам клевать, вот так… вот так — и старушка долбила палочкой по доске. После этого все птенчики начинали клевать. Яйцами она кормила лишь самых маленьких а когда они подрастали, она давала им крутую гречневую или ячменную кашу с творогом; через недели три-четыре они ели уже всё с большими. А чего только не едят гуси и утки? У Аксиньи им набросаны на полу зерна ячменя и овса. Тут же стоит для них корыто со всякой всячиной: в нем квасная гуща с мякиной и мукой, рубленая трава и хлебные крошки, — всё едят, только побольше давай. У гусят и утят тоже хороший аппетит: те, что постарше других и покрепче на ноги, уже бойко проталкиваются вперед, норовят побольше себе захватить, да Аксинья не дает слабых в обиду: сейчас обидчика в сторону, а слабому больше подсыплет.

— Ах, бабушка! — закричала 6-тилетняя внучка Аксиньи, входя в избу. — Ведь этих гусяток я еще не видала! Что же ты не позвала меня помочь им из яичка вылупиться? Чай, как трудно было вот этой крошке просунуть из скорлупы свою головку! — С этими словами девочка схватила гусенка и стала его целовать. Гусыня вытянула шею, бешено зашипела и бросилась на ребенка. Девочка выпустила гусенка и во весь дух, со слезами и криком, побежала прочь, но на что-то наткнулась. Гусыня с распростертыми крыльями бросилась на девочку и стала пребольно клевать и щипать её босые ножки. Тут подоспела бабуша, отогнала хворостинкой гусыню и взяла за руку плачущую девочку.

— Ах, Машута, Машута, разве можно так гусей дразнить! Ну, хорошо еще, что тем и кончилось, а будь это на дворе, так могло бы и всё стадо наброситься. Беда, как исклевали бы!

— А теперь, бабушка, я так буду бояться… и к озеру их сегодня не погоню.

— Эх, дитятко! Волков бояться и в лес не ходить! Кто же без тебя бабушке-то поможет? Я и кур еще не кормила, и крапиву надо рубить. Ты их только к озеру прогони, да и сюда скорей… Смотри-ка: под этой курицей уже цыплята вылупились, а в этой корзине нужно пересмотреть, может помочь понадобится…

При последних словах девочка от радости захлопала в ладоши, — она до смерти любила смотреть как птички вылупляются из яиц, выхватила у бабушки хворостинку и погнала гусей и уток.

Гуси-гусятки идут, бегут, крыльями машут, га… га… га… кричат, длинные шеи вытягивают, во все стороны посматривают, нет ли врага. А уточки не любят торопиться, по сторонам не осматриваются, думают только, как бы брюшко побольше набить: так плотно покушали, что зобки у них стали совсем тугие. Кря, кря, кря… покрякивают они и с ноги на ногу переваливаются… Ба, да что это? Одна из них немного скорее заковыляла и упала на грудь. Тоже самое и с другой, и с третьей… Передняя-то часть тела у утки гораздо тяжелее: тут и зоб, и брюхо, — вот она и спотыкается. И утки, и гуси, как пришли к озеру, так и стали плавать, плескаться. Плавают они потому, что пальцы на лапках у них соединены твердою перепонкою, что и помогает им действовать, как веслом, и вперед подвигаться. А как они ныряют! Опустят голову в воду, а на поверхности озера, здесь и там, только утиные да гусиные хвосты торчат! Держат они долго головки под водой, чтобы отыскать себе червячка. Хотя этим они иной раз так замутят воду, что кажется едва ли в ней можно будет тогда что-нибудь увидать… Но им и не нужно видеть: их клюв покрыть такою чувствительною кожицею, что, до чего они им ни дотронутся, сейчас же узнают, что им можно изо рта выпустить, что удержать. Клюв их отлично приноровлен к тому, чтобы ловить добычу. Червячки в воде такие гладкие, пожалуй, могут выскользнуть; но этого не случается: у уток и гусей края клюва усажены маленькими зубчиками. Схватила утка червячка и крепко держит его во рту, вода вытекает между зубиками, а добычу свою она быстро проглатывает. Но сколько-бы утка ни добыла себе пищи в озере или реке, она не долго наплавает, сейчас проголодается и бежит домой, покрякивая.

— Ну, бабушка, давай помогать цыплятам из яичка выходить, — говорила Маша, вбегая к бабушке вся запыхавшись. Старуха помнила свое обещание и сейчас же выдвинула из-под лавки корзинку с наседкой. Несколько цыплят явились уже на свет божий без чужой помощи. Крошечные, прелестные, покрытые желтеньким пухом, они ворошились под крыльями матери, пищали, высовывали свои головки; при этом мать клохтала и подбирала их под свои крылья. Аксинья спустила курицу на пол и, вынимая цыплят внимательно их осматривала.

— Ишь ты какой шустренький да востроглазенький… — говорила старушка, — поди, и кормить скоро не надо, — сам всё промыслишь. А ты, курносый, чего затрясся? Ну, чего? Чего? Эк сердчишко-то как бьется! Это видно курица… по трусости вижу. — И она силилась поставить цыпленка на ноги, но он покачивался из стороны в сторону и дрожал. — Что, холодно?.. сердечный ты мой! — и она клала его к себе за пазуху.

Несколько яиц еще лежало в гнезде. Маша схватила одно из них и приложила к нему свое ухо. — Э, бабушка! Да это болтун… послушай-ка: не шевелится и не дышит, значит нет цыпленка.

— Не бросай и его… давай-ка попробуем на воде: ко дну пойдет — твоя правда, а заколышется, так живой.

— А тут живой, живой, вон и капельную дырочку пробил, да больше не может… и девочка осторожно надламывала скорлупку.

— Вишь ты, как всё чудно устроено на белом свете, — говорила бабушка, внимательно осматривая яйца, — кажется, что такое яйцо, — а и в нем тварь божия живет! И как чему назначено быть, так ты лучше и не хитри. Вон младшенькая дочка Марины: «дай», говорит, «сделаю, что у меня черные куры выйдут». Вишь примета такая, черные куры носки… Матери о ту пору в избе не случилось, она возьми, да и ну мазать яйца черной сажей. О своей проказе матери-то ни слова, и, как ни в чем не бывало, вымазала яйца черной сажей, да их под наседку и положила, точно дело сделала. Так ни одного цыпленка и не вышло, — всё болтуны.

— Какой же им бабушка вред от сажи?

— Большой, голубка, очень большой: яйцо затем и просветлое (прозрачное), что там будет тварь живая, Так и в яйце она еще должна жить, дышать. Ну, а как ты скорлупу замажешь, откуда птенчику воздуху взять? Дышать-то и нечем, — он и задохнется.

В то время, как бабушка с внучкой так разговаривали и кормили цыплят на дворе поднялась страшная суматоха. Гуси гоготали во всё горло, били крыльями и шипели куры суетливо бегали и клохтали, а Петя-петушок на плетень взлетел, голову поднял и, что было мочи, закричал «кукареку».