Эдуард Бабаев
Тысяча дорог
Рассказы
В первый раз я приехал в пустыню с отцом. Он был инженером и строил дороги на юге Узбекистана.
Я думал, что пески непроходимы, что в них увязнешь по колени и не выберешься. Но сначала мы ехали цветущей степью. Потом показались барханы — бурые холмы, покрытые сухой травой.
В пустыне было пустынно. Только высоко в небе кружилась какая-то хищная птица. Называлась пустыня Кызылкумы, что значит «Красные пески». На рассвете и на закате в песках смутно отражалось солнце, и тогда они действительно становились красными.
Казалось, что вокруг нет ни души. Но это не так. Когда мы поднялись на бархан, то увидели множество тропинок. Они шли с разных сторон и в разные стороны, пересекая друг друга, сливаясь и раздваиваясь.
Потом, через много лет, я и сам работал на строительстве в этих местах. И всюду, где бы я ни был, впереди бежали бесконечные тропинки, указывая верную дорогу от селения к селению, от колодца к колодцу. Пустыня — это тысяча дорог.
Неподалёку от нефтяных промыслов стояли в песках деревянные башни. Это были старые, ещё не разобранные буровые вышки. Над ними тянулись белые облака.
Деревянная угловатая лесенка вела наверх, огибая башню с внешней стороны. Вокруг стояла такая тишина, что слышно было, как песчинки осыпаются с сандалий.
Серёжа поднялся на первую ступеньку, потом — на вторую, миновал один поворот, потом — другой. Чем выше он поднимался, тем медленнее становились его движения. Наконец он остановился.
Прошло несколько минут.
— Серёжа! — крикнул я.
Он не ответил.
Тогда я скинул на песок свой рюкзак и полез вслед за ним по лесенке. За пятым или шестым поворотом я услышал глухое поскрипывание досок.
Это ветер, гнавший облака высоко над землёй, задевал вершину башни и раскачивал её верхние площадки. Башня ожила. Она дышала, двигалась.
Серёжа вцепился в перила руками, смотрел на облака и не мог пошевельнуться. Так новички-матросы застывают на мачтах, которые раскачивает ветер.
— Ветер! — сказал я Серёже, добравшись до него.
Он кивнул мне радостно, глотнул воздух раскрытым ртом и ничего не ответил.
— Боишься? — спросил я.
Серёжа ответил с трудом:
— Нет! — и показал рукой наверх.
Он был храбрый мальчик. Мы поднялись на самую высокую площадку. Внизу плыла земля. Барханы были похожи на волны.
Там, внизу, был безветренный день.
А здесь, наверху, идут большие облака и никогда не утихает ветер.
В древнем городе Бухаре много аистов. Они живут на крышах домов, у водоёмов, на могучих деревьях, на каменных башнях-минаретах.
На зиму аисты улетают в тёплые страны. А весной возвращаются на старые места. Они летают над городом, раскинув свои бело-чёрные крылья. Или стоят в гнёздах, спрятав клюв в белых перьях на груди.
Гнёзда у аистов сложены из прутьев. Аист птица белая и любит высоту.
Однажды я увидел огромное гнездо, похожее на прочную корзину или на опрокинутый купол. Я удивился: когда это аист мог сплести столько веток?
Оказалось, что этому гнезду больше ста лет. Целый век, каждый год, сто лет подряд, аисты строили свой дом. И получился он высокий, славный и красивый, как Бухара.
Я думал: как садятся на верблюда? Ведь он такой большой! Лестницу к нему приставляют, что ли?
Вот мальчик на верблюде, высоко-высоко, в деревянном седле. Едет куда-то, покачивается, смотрит по сторонам. Далеко ему видно.
Оказалось, что на верблюда сесть легко.
Караванщик дёрнул верёвку и тихонько сказал:
— Шш…
И верблюд понял: он подогнул в коленях сначала передние, а потом задние ноги и опустился на землю. При этом он высоко поднял голову и посмотрел по сторонам равнодушными глазами.
Теперь нетрудно было сесть на верблюда.
Караванщик велел мне крепко держаться за деревянные выступы седла. Он дёрнул верёвку и сказал:
— Шш…
И верблюд понял. Он распрямил задние ноги так, что я чуть не полетел вперёд через голову, а потом распрямил передние ноги так, что я чуть не полетел назад.
Теперь я был очень высоко, в седле, на верблюде. И я подумал: как же с него слезть?
Верблюд повернул ко мне голову и сказал:
«Шш…»
Мы ехали в машине. И справа, и слева тянулись бурые однообразные холмы, заросшие мелкой жёсткой травой.
В пустыне была тишина. Всё живое спряталось от палящего солнца. Время от времени мы открывали фляжки и отпивали по глотку тёплой воды.
До ближайшего колодца было далеко.
Ровно гудел мотор машины, крутились колёса, но мы чувствовали, что над нами и вокруг нас только тишина и неподвижность.
И вдруг шофёр остановил машину.
— Смотрите! — сказал он.
На вершине холма стоял сторожевой джейран. Где-то за его спиной, на склонах, паслось стадо. Джейран был сильный и умный. Он заметил нас раньше, чем мы увидели его. Качнулись его рога, похожие на лиру. И в ту же секунду всё стадо, в семь или восемь голов, помчалось вдали по гребню бархана.
И пустыня наполнилась движением: джейраны, джейраны, лёгкие тени на бурой песчаной земле. Казалось, это сон.
Но вот они исчезли в знойной глубине песков. И снова вокруг ни движения, ни ветерка, ни звука. Это и есть пустыня.
— Поехали! — сказал шофёр, знавший пустыню как свой дом. — Спасибо джейранам! Без них здесь было бы скучно.
У меня был чёрный конь. Звали его Джинн. Я ездил на нём по делам.
Серёжа, мой друг, спрашивал меня:
— А что, если конь понесёт?
— Тогда держи поводья покрепче, — ответил я.
— А что, если он вырвет поводья?
— Ну, тогда протяни руки и схвати его за уши! — посоветовал я ему.
И вот однажды я возвращался домой верхом на Джинне. Время было вечернее. И вдруг из-за поворота сверкнул стёклами грузовик. Джинн испугался, вырвал у меня поводья из рук и поскакал.
Его грива коснулась моего лица. Ветер обжигал щёки. И вдруг я увидел, как поводья тянутся по шее Джинна вверх, к его голове, к ушам.
Сейчас поводья перелетят через голову и упадут к его ногам. Наступи Джинн в беге ногой на поводья — мы оба полетим на шоссе.
И вот тогда я сказал себе: «Протяни руки и схвати его за уши!»
Я встал на стременах, протянул руки — и поймал поводья!
— Спокойно, Джинн! Спокойно, — повторял я.
Джинн фыркнул и перешёл на ровную рысь.
Мы оба постепенно успокоились. И я увидел Серёжу, который с крыльца смотрел в бинокль на Джинна.
Ночь на бахче. Луна, да арбузы, да тёмные круглые тени на грядках. Вдруг собака заворчала, залаяла и с визгом вернулась в дом. Забилась в угол, держит лапами нос.
Что такое? Какая-то круглая тень, больше арбуза, покатилась между грядками. Катится, переваливается и странно шелестит.
Подошли поближе, смотрим: дикобраз! Поворачивается к нам спиной, иглами грозит. Притронуться к нему страшно. Наш пёс накололся, домой убежал.
Дикобраз любит арбузы. Вот он с трудом пролез через ограду и ушёл в свою нору под скалами, топорща и роняя иглы.
А иглы у дикобраза длинные, крепкие. Если такую иглу очинить, ею можно писать, как стальным пером. Можно, например, написать письмо о том, как дикобраз приходил ночью на бахчу, когда поспели арбузы.
Попугаю скучно было одному. Он сидел в кольце высокой клетки с проволочным куполом и прислушивался.
В коридоре послышался стук когтей по паркету.
— Крак! — крикнул попугай. — Крак!
В дверях появился Крак — большой серый дог.
Он внимательно оглядел комнату, стараясь не смотреть на попугая, от которого у него рябило в глазах.
— Крак!
Тело дога вытянулось, как от удара.
— Крак! Крак! — повторял попугай и шумно хлопал крыльями.
Крак думал: его имя мог называть хозяин — он добр; хозяйка — она ласкова; сын хозяина — он мал. Но птица? Нет!
Крак повернулся и вышел из комнаты.
— Крак! Крак! — звал его попугай.
Но дог больше не показывался.
Когда я был маленький, в Гиссарских предгорьях было много джейранов.
Однажды я ушёл далеко от дома и играл один у ручья. Я надел на голову целую шапку зелёных листьев, обвязал себя длинной травой, срезал тростинку, прочистил её и стал в неё дуть, как в дудочку.
Звук у дудочки негромкий, но ясный. И вдруг из-за скалы показался джейран. Маленький, с длинными ушами и короткими загнутыми рожками. Под его острыми копытами осыпался песок.
Была весна. Вокруг цвели маки, летали бабочки, раскачивались зелёные ветки. Джейран поднял голову на высокой шее и поглядел мне в глаза. Я чувствовал, как ветерок шевелит листья на моей голове.
