Герхард Хольц-Баумерт - Злоключения озорника

Здрасьте, меня зовут Альфо́нс Циттерба́ке. Мне столько же лет, сколько вам. Вы, конечно, спросите, с чего это я вдруг взялся писать книгу? Ведь всем известно, что я за сочинения никогда больше тройки не получал.

А вышло это вот как. Недавно я был в Издательстве детской книги. Наша газета «Робинзон» объявила конкурс: кто лучше ответит на всякие там вопросы, тот получит премию. Я и решил получить эту премию. Только я побоялся опустить открытку в ящик — вдруг она пропадёт! Я пошёл сам. А там в издательстве у самой двери сидит дядька.

— Здравствуйте, — говорю я ему. — Я к Робинзону. Мне кое-что передать надо.

Дядька стал рыться в своих бумагах.

— Такой у нас не числится.

— Как это — не числится? Здесь он должен быть, здесь, в детском издательстве!

Но дядька меня всё равно не пустил. Мне сразу жарко-жарко стало — должно быть, я покраснел. Это у меня всегда так: чуть рассержусь — сразу краснею.

И вот я стою и даже не знаю, что сказать. Вдруг вижу: идёт красивая такая тётенька.

— Товарищ, — окликнул её дядька. — Мальчишка спрашивает какого-то Робинзона. Может, этот Робинзон в бухгалтерии работает?

Тётенька звонко рассмеялась, взяла меня за руку и говорит:

— Конечно, есть у нас Робинзон. — Тут она подмигнула мне и добавила: — На четвёртом этаже он сидит. Пойдём со мной!

Я был очень доволен и, как мне мама велит, сразу представился:

— Меня зовут Альфонс Циттербаке.

Тётенька вежливо ответила:

— А меня — Цвой.

Она хотела идти по лестнице, но я увидел лифт и сказал:

— Лучше поедемте!

— Хорошо, — согласилась она, — прокатимся с тобой на лифте. Ты — за водителя. Править умеешь?

Я лихо захлопнул дверь и нажал сразу три кнопки. Лифт дёрнулся и поехал вверх.

— Куда лучше, чем на карусели, — сказал я. — Никогда еще не катался на таком классном лифте.

Тут я нечаянно задел плечом кнопку. Что — то щелкнуло и лифт остановился. Госпожа Цвой побледнела. Я тоже испугался. В лифте погас свет. Я поинтересовался:

— А лифт случайно не оборвется?

Но Госпожа Цвой, кажется, не слышала меня. Она нажала на кнопку, но тщетно: лифт не двигался.

— Застряли. Боюсь, что здесь мы долго просидим, — с грустью в голосе наконец отозвалась она.

А я уже успокоился. Может, приедет пожарная команда, и мы выберемся из лифта лестнице. Мне так захотелось спуститься по пожарной лестнице! В нашем классе еще ни с кем такого не бывало. Главное, чтобы лифт не оборвался.

— А вы не захватили с собой чего-нибудь поесть? — Спросил я. — А то, может, долго здесь пробудем.

— Боже мой! — Забеспокоилась госпожа Цвой. — У меня же важное заседание!

— Плохо? — Спросил я.

— Еще как! Наш директор очень пунктуальный.

— Наши учителя тоже, — добавил я.

Госпожа Цвой стукнула кулаком в стенку кабины и закричала:

— Я спешу на заседание! Помогите!

— Не волнуйтесь, — успокаивал я госпожу Цвой. — Мне тоже надо сдать рассказ на конкурс, и если мы просидим здесь долго, я не представлю его вовремя и не получу премии.

Какое-то время мы молчали, а потом госпожа Цвой отозвалась:

— Расскажи что-нибудь. Альфонс. Мы здесь, словно Робинзон на необитаемом острове, то нужно как-то провести время.

— Ладно, — сказал я. Представил себя Робинзоном в пещере и начал рассказывать. Сначала о попугае и о постоянных трудностях со своей фамилией. Увидел, что ей понравилось, и рассказал о том, как мы ходили в гости, а также о шутке на первое апреля, про неприятности с перочинным ножиком и еще кое-что.

Госпожа Цвой громко смеялась, приговаривая:

— Мы издадим, Альфонс. Это мы издадим…

Но я не понял толком, что это означает. Она настаивала, и мне пришлось еще рассказать о судьбе дядиного эмалированного бидончика.

Вдруг вспыхнул свет, и мы помчались вверх. На том этаже, где мы вышли, около лифта стояли два человека. Один из них похож на учителя. Второй, пониже ростом, смотрел на нас сквозь очки пронизывающим взглядом. Высокий заговорил:

— Товарищ Цвой, мы же пригласили вас ровно на два часа. — Он достал карманные часы, посмотрел на них и нахмурился. Госпожа Цвой прошептала:

— Наш директор.

А я громко:

— Извините, товарищ директор. Виноват я и могу это доказать.

— Мальчик, тебя не спрашивали!

— Товарищи, — сказала тут моя тётенька, — это же Альфонс Циттербаке.

— Ну и что? — спросил маленький дядька в очках и презрительно фыркнул.

А директор всё ещё рассматривал свои часы. Вдруг он тихо сказал:

— Нет, я всё же попросил бы вас… — И он просто-напросто утянул с собой мою симпатичную тётеньку.

Ну так вот, теперь я сижу в Издательстве детской книги и от скуки записываю всё, что рассказывал тётеньке. Но я не уйду отсюда, пока не сдам ответы Робинзону и пока тётенька Цвой не вернётся. Вот ведь люди какие: сперва заперли в лифте, потом заставили рассказывать, а чтобы угостить чем-нибудь — газировкой или фруктовой водичкой — так их нет!

Никто не скажет, что я люблю драться. Хоть весь класс спросите. Я всегда сижу тихо, никого не задираю.

Но вчера я всё-таки подрался, и у меня вышли большие неприятности. И всё из-за моей фамилии. Уж одно имя Альфонс чего стоит! Все считают, что это очень смешное имя, и дразнят меня Альфонзиусом. А тут ещё фамилия — Циттербаке. Весь класс ржёт, когда меня вызывают. И, если приходит новенький учитель, он, как только увидит мою фамилию в журнале, обязательно улыбнётся.

Хуже всех меня дразнят ребята с нашей улицы. Как увидят — сразу кричат: «Циттербаке — верхом на собаке…» Я всегда прибавляю шагу, свищу что-нибудь и придумываю себе всякие фамилии. Вот звали бы меня просто — Альфонс Мю́ллер или Альфонс Ме́йер. На что лучше! А то — Циттербаке!

Вот и вчера… Шёл я домой. Только завернул на нашу улицу — слышу:

— Циттербаке — верхом на собаке…

Нет, больше я не мог молчать! Повернулся и что-то крикнул, а что — не помню. Помню только, что от злости махал руками.

Но моих врагов это ещё больше раззадорило. Даже малыши-первоклассники и те тут как тут. Пустился я бежать — они за мной. Хохочут, кричат. Я остановился — они тоже. Подходит ко мне карапуз лет четырёх, улыбается и чётко так говорит:

— Циттербаке — верхом…

Но я не дал ему досказать, размахнулся и влепил затрещину. Ну, не очень больно, конечно, а всё же звонко получилось. И в тот же миг я сам получил затрещину. Это на меня мамаша малыша накинулась:

— И не стыдно тебе? Такой большой, а маленьких обижаешь! Ну что, что он тебе сделал? — И она ещё раз стукнула меня.

Стала собираться толпа. Ребят, конечно, и след простыл. Одни взрослые кругом. Лица у всех злые.

— Это он малыша ударил!

— Да как он посмел? Хулиган!

Я решил им не отвечать. Болтают всякий вздор, а сами ничегошеньки не понимают. Воображаю, как бы они взбеленились, если бы кто-нибудь их так дразнить вздумал! Тут я заметил Фре́ди, самого нахального мальчишку с нашей улицы. Он высунул голову из-за чьей-то спины и шёпотом:

— Циттербаке — верхом на…

Я погрозил ему, кулаком, и он мигом исчез. Взрослые совсем взбесились:

— Нет, вы подумайте! Ему ещё мало! Надо немедленно сообщить родителям!

Тут я бочком, бочком — и улизнул.

Вечером я сказал папе:

— Знаешь, пап, мне что-то моя фамилия разонравилась.

— Это почему же? — сказал папа. — Фамилия редкостная. Таких фамилий, как Мейер или Мюллер, сколько угодно. А вот Циттербаке…

Легко ему говорить! Когда ты взрослый, тогда можешь и Циттербаке называться, а мне каково в мои десять лет? Иногда просто нервы не выдерживают. Рука сорвётся — ну и пошло!..

За ужином папа был не в духе.

— Так, так! — ворчал он. — Тебе, стало быть, твоя фамилия не нравится. А ты подрасти сперва, тогда и судить берись. Все мы, Циттербаки, — народ рослый, а ты ещё козявка! Если б ты хоть драться умел, как умели мы, настоящие Циттербаки, когда нам столько лет было, сколько тебе. Но разве ты полезешь в драку?

«Знал бы он!» — подумал я. У меня всё ещё горела щека от затрещины. Нет, терпеть не могу свою фамилию!

В день рождения тётя Зи́грид подарила мне попугая. Это был самый лучший подарок.

— Спасибо, — сказал я. — Теперь у нас будет настоящий попугай в доме.

Я назвал его Попкой и решил сразу приручить. Уже на другой день я приступил к делу. Мама как раз ушла в магазин. Я подошёл к клетке, чуть-чуть приоткрыл маленькую проволочную дверцу и хотел взять Попку в руки. Но не успел я притронуться к нему, как Попка уже выпорхнул из клетки и стал летать по комнате. Я бегал за ним вокруг стола, а он кружил вокруг лампы. Стоило мне присесть на стул, как садился и он. Правда, он-то садился на палку от гардины. Только начну подкрадываться — он переступит с ноги на ногу и — фр-р-р! — полетел.