Зайдя в спортзал, я вижу, что все взгляды прикованы ко мне, но смотрят на меня вовсе не как на Золушку, приехавшую на бал. Скорее, я чувствую себя голубем, оказавшимся в комнате, полной павлинов.
И тут я понимаю, что только на мне форма. Уродливая спортивная форма.
Я начинаю паниковать.
А потом наконец уговариваю себя сделать глубокий вдох и пытаюсь представить, что бы сделала на моем месте Бетти Корнелл.
И я улыбаюсь, демонстрируя ярко-синие брекеты, расправляю плечи и выпрямляюсь в полный рост.
– Эй, гляньте, народ, – говорит Карлос Санчес. – Она строит из себя модель!
Может, так оно и есть.
Понедельник, 7 ноябряПочти треть учебного года позади. Я не чувствую себя популярной, но продолжаю раз в неделю менять прически, просто чтобы интриговать народ. Сегодня я иду на алгебру, сосредоточившись на ногах, представляя, что на меня смотрит Итан. Бетти Корнелл объясняет, как лучше всего добиться модельной походки.
Чтобы ходить грациозно, нужно перемещать ногу как единое целое. <…> Так нога двигается вперед одним плавным движением, а не выталкивает себя вперед чередой неуклюжих, разрозненных рывков.
Это на самом деле сложнее, чем может показаться, особенно в коридоре, кишащем кричащими школьниками, которые норовят толкнуть и сбить с дороги. Вокруг меня все переговариваются:
– Он лживый, грязный, мерзкий извращенец! Поверить не могу, что я…
– Видела в женском туалете? Было похоже на травку.
– А я говорила тебе, Софи, французы – идиоты.
– У китов что, есть пенис?
Вдруг кто-то врезается в меня, и лямка моего рюкзака лопается. Теперь он висит на одном плече. Нет! Мне приходится нагнуться, ссутулившись и заведя вторую руку за спину, чтобы придержать его.
Сейчас не до осанки – я волочусь, надеясь сохранить достоинство.
Когда мама забирает меня из школы, я говорю ей, что ходила сегодня к приятелю мистера Лоуренса (моему бывшему историку), узнать, почему мистера Лоуренса так долго нет в школе.
– И он сказал, что мистер Лоуренс тяжело болен, – говорю я, глядя в пол. – Если он вернется, то не раньше Рождества. Это все, что мне удалось у него узнать.
Я начинаю задумываться, вернется ли мистер Лоуренс вообще.
Я сижу на кровати и читаю Бетти Корнелл. Под обложкой я замечаю сделанную аккуратным почерком надпись:
Ле Hope,
от мамы и папы
1953
Интересно, сколько лет было Ле Норе, когда она держала в руках эту самую книгу. Как она выглядела? Просила она, чтобы ей подарили эту книгу, или томик подбросили наблюдательные родители, которые переживали, что у их девочки совсем нет друзей? Помогла ли книга или так и собирала пыль на полке добрых сорок лет, пока ее не сбыли в благотворительный магазин?
Как бы мне хотелось, чтобы эта книга могла говорить! Я зарываюсь носом в выцветшие слова и пожелтевшие страницы, вдыхая их аромат. Читать я любила всегда. Мама и папа позаботились о том, чтобы меня повсюду, куда бы я ни направлялась, сопровождала какая-нибудь книга; так другие родители следят за тем, чтобы ребенок взял с собой куртку.
Когда мне было семь, она подарили мне книгу «Старый Брехун». Мне не терпелось узнать радостную историю о мальчике и его собаке, и я взялась за книгу немедленно. Где-то на середине книги, глубокой ночью, я поняла, что должно случиться с бедным Старым Брехуном. Безутешно разрыдавшись, я в истерике бросилась в подвал, где работал отец. Я сказала, что не могу этого вынести. Он держал меня в объятиях, пока я ревела, а потом сказал, что писатель забыл дописать еще одну главу в конце книги. Час он сидел со мной и писал «последнюю» главу истории. В ней было о том, что на самом деле Старый Брехун не умер, что это был совсем другой пес, который просто был похож на него, но был злым псом, потому что ел котят. Старый Брехун жил долго и счастливо в справедливом мире, который (я была уже научена смертью сестры) находится во многих световых годах от реального. Эта глава до сих пор прикреплена к задней обложке «Старого Брехуна», и каждый раз, перечитывая ее, я не могу сдержать улыбку.
Вторник, 8 ноября– Это оповещение об изоляции. Пожалуйста, пройдите к своим изоляционным зонам. Сохраняйте спокойствие и не суетитесь.
Мы все подскакиваем при звуке директорского голоса из динамиков. Я кладу нотную тетрадь на скамью и поворачиваюсь к стоящей рядом со мной хористке, Аните. Она выглядит раздраженной.
В Браунсвилле, совсем рядом с мексиканской границей, учебные изоляции бывают чаще, чем пожарные тревоги.
В течение последних нескольких лет между мексиканскими наркокартелями и военными разворачивается ожесточенная нарковойна, в ходе которой десятки тысяч людей погибают или пропадают без вести. Ужасы этой войны перетекли и на нашу сторону границы: наркотики, перестрелки, похищения. В прошлом году наша школа полдня была изолирована из-за секретной операции отдела ФБР по борьбе с наркотиками, которая проходила на нашей улице. В воздухе даже летали вертолеты, и на школьной парковке дежурили агенты. Папа был в бешенстве, когда я рассказала ему об этом, и лично пожаловался главе местного отделения ФБР. Он сказал, что было совершенным безумием с их стороны предпринимать что-то подобное в течение школьного дня.
Войны картелей в Мексике, вид из папиного кабинета
Вот и теперь, пока директор информирует об изоляции, я мысленно прокручиваю этапы знакомой процедуры: закрыть двери, спрятаться в кабинете и выключить свет. И тут неожиданно из интеркома раздается встревоженный женский голос.
– НЕМЕДЛЕННО ПРИСТУПИТЬ К ИЗОЛЯЦИИ! ЭТО ПРИКАЗ! НЕМЕДЛЕННО! НЕМЕДЛЕННО!
Я тут же понимаю, что это не учебная тревога. Анита начинает истерически рыдать. Я хватаю ее за руку. К черту строй и порядок – мы просто бежим. Мы прячемся в кладовке оркестровой аудитории. Нас всего двадцать девочек. Заходит мисс Флетчер, ассистентка нашей руководительницы хора.
– Не произносите ни слова, – шепчет она тихо, но твердо.
В помещении – мертвая тишина. Все боятся даже дышать. А когда в комнате, набитой школьницами-подростками, тихо так, что слышен малейший шорох, значит, что-то действительно не в порядке.
Доносятся отдаленные удары. Анита издает испуганный звук.
Я могу думать только о семье. Наталия, папа, мама, Броди. Я сворачиваюсь калачиком. Тишина хуже всего. Темнота. Что я понятия не имею, что происходит. Что даже учителя, ответственные за нас взрослые, не знают, что происходит.
Мы сидим так, кажется, часами, когда раздается вой сирен.
Мисс Флетчер выглядывает в окно.
– Ни слова, девочки, только молчите. Не шумите. Ничего не говорите.
На глазах у меня выступают слезы. Я сворачиваюсь и подтягиваю колени к груди.
Каково это – умирать? Увижу ли я еще когда-нибудь солнце? Успею ли сказать близким, как сильно люблю их?
– Только не шевелитесь… – бормочет мисс Флетчер еле слышно.
Мы сидим так больше часа, дрожа и плача. Потом резко включается свет. Мы медленно выползаем обратно в аудиторию, ослепленные белыми флуоресцентными лампами, рассаживаемся по местам и учим, как правильно построить пятизвучие.
– Вы видите, как ноты могут менять последовательность…
Как будто ничего и не было.
И только вечером из выпуска новостей мы узнаем, что полиция преследовала вооруженного преступника, подозреваемого в ограблении, которое произошло буквально через дорогу от нашей школы. В каком мире мы живем?
Среда, 9 ноябряСегодня у Наталии шестой день рождения. Гостиная усыпана обрывками оберточной бумаги и лент, а Наталия таскает в каждой руке по игрушечной лошадке, вне себя от радости. Это так здорово, видеть ее улыбку каждый раз, когда она открывает DVD с «Чудо-зверятами».
– Сколько же тебе лет, Наталия? – папа наклоняется и целует ее в лоб.
– Четыре, – говорит она, как мы и научили ее два года назад. Если уж вдолбить ей что-то, то это остается сидеть накрепко.
– Нет, тебе шесть.
– Шест…
– Сколько тебе лет?
– Четыре, – она улыбается нам, показывая свои острые зубки. У меня на груди до сих пор шрам с того раза, когда она покусала меня через платье три года назад. Я тогда схватила ее, чтобы не дать ей выбежать на улицу.
– Нет, Наталия, тебе шесть.
– Четыре! – теперь она начинает сердиться. – Madre Santa! – кричит она.
Обожаю, когда сестренка ругается по-испански.
Пятница, 11 ноябряМногие подростки уходят во все с головой. Или, перефразируя, следуют за своим подбородком. Их агрессивное отношение к миру выражается в том, как они стоят: вздернув голову, ссутулив плечи, опустив глаза в пол.
Это отлично характеризует положение и в моей школе.
Я иду (по заветам Бетти Корнелл) на химию, где мисс Кордова уже готова к уроку. Я достаю из рюкзака на одной лямке (который раньше был обычным рюкзаком) карандаш и сажусь прямо, расправив плечи. Один из позвонков хрустит, и я морщусь.
