Федор схватил ее грязную руку и прижал к своей щеке.
Глаза его горели. Он смотрел на Лену ликующим взглядом, и она, потухшая было, улыбнулась ему такой же безмятежной улыбкой.
Мамуля ничего не заметила. Квартира была убрана, коляска протерта, платье тщательно выглажено и покоилось на плечиках в шифоньере – Федор оказался мастером на все руки. Но от папки, от него разве укроешься?
Первым делом он обнаружил стружку и подробно выспросил, откуда она взялась. Пришлось рассказать про одного знакомого. Отец промолчал, но несколько раз Лена ловила на себе его беспокойные взгляды.
А в нее, как нарочно, будто бес вселился. Она то принималась распевать во весь голос первое, что приходило – «Орлята учатся летать!», – то включала транзистор и под «Сентиментальный вальс» Чайковского кружилась в каталке по комнате, безбожно опаздывая, конечно, пыхтя от напряжения и срывая ногти, то принималась нюхать стружку, округляя глаза и глупо хихикая.
Потом она позвала папку и мамулю и принялась читать им Пушкина, то самое, неизвестное профанам стихотворение, которое теперь приобрело для нее новый смысл. Чтобы не выдать себя, она читала, дурачась, подвывая и гримасничая, не забывая, однако, следить за родителями.
Кляну коварные старанья
Преступной юности моей
И встреч условных ожиданья
В садах, в безмолвии ночей.
Когда она кончила, мамуля поаплодировала ей и убежала на кухню, а отец вздохнул и еще раз пристально оглядел Лену.
– Ну хорошо, – сказал он, – ты влюбилась, это мне понятно. Познакомь.
– Завтра, – ответила Лена. – Кстати, завтра – затмение.
– Что? – испугался отец.
– Солнечное затмение. И мы будем его наблюдать. Папа, а как наблюдают солнечное затмение?
Отец растерялся.
– Через специальные астрономические приборы, наверное… Он у тебя что, астроном?
– Конечно, – ответила она серьезно, – и астроном, и философ, и голубевод, и еще многое чего.
Отец быстро подошел к окну, взглянул на голубятню, хлопнул себя по лбу.
– Как я сразу не допер! – воскликнул он. – Значит, Федька! Сын Американца.
– Не Федька, – рассердилась Лена, – а Федор. Какого американца?
Папка усмехнулся.
– Отца у него Джоном зовут, – сказал он, – так что твой приятель Федор Джонович.
– Да пусть хоть марсианин его отец, – засмеялась Лена. – Только бы дождя завтра не было.
Но утро вышло чудесное. Оказалось, что это суббота и родителям не надо идти на работу. Лена смутилась: Федор мог испугаться и не прийти.
Она нервно раскатывала по комнате, прислушиваясь к каждому шороху за окном: мало ли, Федор мог подать ей сигнал с голубятни. Но он не испугался. Послышался звонок, Лена кинулась к двери, но ее опередил папка.
Федор стоял на пороге принаряженный – в белой рубашке с короткими рукавами, в отутюженных брюках. Пушок на верхней губе намечал будущие усы, черные волосы крылом сползали на лоб, и Федор все время отбрасывал их назад.
– Здравствуйте, – сказал он бодро и перешагнул порог, не дожидаясь приглашения.
Папка провел его в комнату, тут же возникла мамуля, заморгала глазами, что-то силясь решить, какую-то свою задачу; покашливал, волнуясь, отец.
– Мы с вами знакомы, в общих чертах, – наконец проговорил он. – Я даже знаю, что вас зовут Федор.
– А вас Петр Силыч.
– Ну вот и познакомились, – засмеялась Лена и увидела, как облегченно улыбнулся папка. В самом деле, что произошло? Пришел человек, ее друг, и нечего папке покашливать, а мамуле моргать. Событие какое! Отец словно бы так же решил.
– А как вы будете наблюдать затмение? – спросил он.
Федор улыбнулся, полез в карман, аккуратно вынул что-то, завернутое в газетную бумагу. Это были два стекла, обыкновенные плоские стеклышки, закопченные на свече.
– Вот, – улыбнулся он смущенно, – сквозь них.
– Боже, как просто! – удивился отец. – Я думал, какой-нибудь прибор… Вообще, живя в мире сложного, мы совсем забываем о простом!
Федор взглянул на часы, и папка опять засуетился.
– Знаете, – воскликнул он, – Лена почти не бывает на улице. Давайте мы вывезем ее во двор, и там вы будете наблюдать ваше солнечное затмение.
– Почему ваше? – спросил, смущенно улыбнувшись, Федор.
Отец пожал плечами, смутился, закашлялся снова, извинился, принялся хлопотать, чтобы помочь Лене.
Когда они остались одни, Федор шумно вздохнул. Коляска стояла под окнами, возле голубятни, в окно на них то и дело поглядывали папка и мамуля, но все-таки они были одни.
Ноги Лены укутывал теплый плед, сама она была в шерстяной кофте, хотя солнце светило очень ярко.
Федор смотрел, как родители утепляли Лену под голубятней, и сказал с упреком, когда они ушли:
– А вчера в одном платье мчалась под дождем. Вот бы они узнали…
До затмения еще оставалось время, и Федор выпустил голубей. Птицы взвились в небо, и Лена, прищурясь и откинув голову, следила за их ликующим полетом.
– Как хорошо все-таки, Федя, – сказала она.
– Я их люблю, – ответил он.
– Я не про птиц. Я вообще. Жить хорошо. Даже если у тебя нет ног.
Федор посмотрел на нее строго.
– Зачем ты об этом?
– А о чем же, Феденька? – улыбнулась она. И шепнула: – Поцелуй меня! Ну! Я смотрю!
Она покосилась на окна, а Федор поцеловал куда-то возле уха и попросил:
– Не надо так.
– Как? – удивилась она.
– Лучше, как вчера.
Она взяла его за руку, ощутила ее шершавость. Сказала улыбаясь:
– Ах, Феденька, все это глупости. Ты вчера ушел, а я, дурочка, размечталась. И потом подумала: ну хорошо, раз так получилось, пусть будет. Все-таки целоваться хоть грустно, но приятно.
– А почему грустно? – улыбнулся Федя.
– Потому что бессмысленно. Это просто такие дни. Жизнь улыбается мне. А потом… ты встретишь нормальную девушку и забудешь про меня.
Федор ничего не ответил. Следил за своими голубями, за их полетом.
– Ты слышишь меня? – спросила она осторожно.
– Я не думал об этом, – ответил Федор.
– Подумай, – посоветовала она.
– Не хочу, – быстро сказал он.
Лена строго взглянула на Федора. «Вот ты какой, – подумала она, – не хочешь, а придется. – Это же решила повторить вслух, но промолчала. – Он ведь прав, раз не хочет думать. Ну и я не хочу».
Голуби кружили в бездонном небе, потом как будто замерли в нем и ринулись вниз. Что-то с ними стряслось. Белыми тенями промчались они рядом с Леной и Федором, влетели в голубятню и тревожно заворковали.
– Держи, – протянул Федор закопченное стеклышко.
Она прищурила глаз, но это вовсе не требовалось, – стекло было довольно большое.
Солнце сквозь него казалось ярко начищенным пятаком, красно-медным и очень близким. Руки грело его тепло, а через стекло оно было холодным.
Федор взглянул на часы.
– Сейчас, – сказал он, – следи внимательно.
Сперва Лена ничего не заметила. Потом солнечный край стал неровным, будто срубленным. И постепенно солнце стало походить на месяц.
Ветер стих, но Лену вдруг зазнобило. Федор удивленно смотрел на нее, а у девочки не попадал зуб на зуб. Он отложил стекло, взял ее за руку. Рука была как ледышка.
– Ты озябла? – спросил он тревожно. – Что с тобой? Что?
Но Лена не отрывалась от стеклышка. Тускнеющее солнце странно завораживало ее.
– Ничего! – сказала она. – Смотри! Пропустишь!
На улицу опускались стремительные сумерки. В тополях отчаянно орали напуганные вороны. И тут солнце исчезло. Вместо него в совершенно синем небе висело черное пятно. Голуби заворковали отчаянно, в полный голос, и Лена прошептала:
– Федя! Мне страшно!
И он снова взял ее за руку.
– Потерпи, – сказал он, – потерпи, сейчас кончится.
С минуту черное пятно, затмившее солнце, повисело в небе, потом край его засеребрился, и, словно обрадовавшись, тотчас дунул ветер. Сумерки посветлели. С каждым мгновением солнце освобождалось от страшной тени, потом снова стало медно-красным, и Лена бросила стекляшку. Раздался звон, и она смотрела на яркое солнце, и от яркости этой, от острой рези в глазах у нее вспыхнули слезы.
Голуби ворковали успокаивающе, вороны в тополях умолкли, и Лена почувствовала, что согревается.
Она повернулась к Федору. Он разглядывал ее испуганно.
– Что с тобой было? – спросил Федя.
Лена пожала плечами.
– Что-то было, – ответила она.
– Дурак, – сказал он, – зря я тебе его показал.
– Нет, – ответила Лена, – не зря. – И облегченно вздохнула. – Все-таки жить хорошо. На солнце смотреть. Но чтобы все понять, надо увидеть это пятно… Ты меня понимаешь?
Они долго молчали. Ветер шевелил высохшие травинки, шелестел в кустах, шумел тополиными листьями.
– Все беды – это солнечные затмения, – сказала Лена, – а жизнь – само солнце.
Из подъезда вышел папка. Подсел к ним. Попросил показать голубя.
Федор быстро поднялся в голубятню, тут же вернулся, дал Лене настороженного рыжего турмана, тот косил глазом, оглядывая новую хозяйку, вопросительно посматривал на Федора, открывал клюв, показывая острый розовый язычок, смешно дергал веком.
