Все трое были очень счастливы.
Андрей Николаевич был рад показать сыну «воздух». Его сильно задевало равнодушие Санди к профессии летчика и его увлечение кораблями, явно пришедшее от деда со стороны матери. К тому же Андрей Николаевич так любил самолеты, любил самый процесс управления машиной, близость облаков, что не пресытился до сих пор. Он любил небо, как землепашец любит землю. Он был рад летать на чем угодно, лишь бы летать. Это было его жизненное призвание, страсть. Пожалуй, как это ни странно, Андрей Николаевич больше любил добрые самолеты старых марок, чем современные, реактивные, на которых работал сейчас, но ни за что не признался бы в этом никому.
Санди испытывал чисто физическое удовольствие здорового, веселого мальчика, которого в праздник отец взял покатать на самолете. Если бы отец повез его на лошади, на автомобиле, мотоцикле, лодке, на чем угодно, он бы испытал не меньшее удовольствие. Но больше всего он радовался тому, что с ним Ермак и что он мог доставить своему другу эту огромную радость.
А Ермак очень радовался. Лицо его, с резкими, угловатыми чертами, даже побледнело. Расширенные зрачки блестели, он немного задыхался.
«Как он все принимает близко к сердцу — и горе, и радость!» — подумал Санди.
Мальчики смотрели то вверх — огромные, как заснеженные горы, облака, то вниз — город, похожий на выпуклую карту для слепых. Как интересно и красиво! Сдвинут привычный угол зрения, и море, город, леса, горы предстали как-то иначе, чем в жизни, как на картине большого художника, видящего по-своему. Пожалуй, хорошо все же быть летчиком! Санди взглянул на Ермака. Ох, Зайчика таки укачало. Ермак сильно побледнел. На лице выступили крупные капли пота. Хоть бы он не потерял сознание! Когда самолет плавно приземлился, Андрею Николаевичу пришлось вынести Ермака на руках. Он осторожно положил его на землю. Ермак что-то пробормотал, извиняясь.
— Ну, братец, из тебя летчика не выйдет! — добродушно усмехнулся Андрей Николаевич.
Когда Ермаку стало легче, пошли звонить Виктории Александровне в больницу — она была сегодня на дежурстве. Так повелось с первого года супружества. Андрей Николаевич звонил жене, чтобы она успокоилась. Жив и невредим!
Потом Андрей Николаевич повел мальчиков в ресторан, и они там плотно пообедали. Ермаку сразу стало лучше. Он даже разрумянился.
Летчик с гордостью посматривал на сына: этого не укачает. Здоровые нервы, прекрасный вестибулярный аппарат. В воздухе чувствует себя как дома, никаких особых эмоций. Из него бы вышел первоклассный пилот! И что ему дались эти корабли? Все тесть — заморочил мальчишке голову своим морзаводом! Надо чаще брать Санди в полеты. Андрею Николаевичу было четырнадцать лет, когда он твердо решил, что будет только летчиком, больше никем. Мечта его сбылась.
Глава пятая
СПИСАЛИ НА ЗЕМЛЮ
Полные впечатлений света, синевы, просторов моря и неба, вернулись домой отец и сын.
Вечером пришел дедушка Рыбаков. Андрей Николаевич весело приветствовал тестя.
— Вика будет огорчена. Она на дежурстве, — сказал он. — Вина, чая или, быть может, водочки?
— Можно и водочки по случаю воскресенья, — решил Александр Кириллович. — А Санди приготовит нам чайку. Или не умеешь?
— Чего тут уметь? — сконфузился Санди. Он прекрасно понял, что хотел сказать этим дед: Санди забалован родителями настолько, что даже чайник не сумеет вскипятить.
Санди поспешил на кухню и кроме чая приготовил яичницу на сале. Потом накрыл стол, расставил посуду и подал всю закуску, которая нашлась в холодильнике и буфете.
Получалось у Санди неловко, потому что действительно не приходилось это делать: на стол подавали мама или бабушка.
Андрей Николаевич налил водки себе и тестю.
Санди пил чай с лимоном, уплетал пирог и с интересом прислушивался к разговору. Очень он любил этого деда, научившего его так искусно строить макеты кораблей.
— Ну, как у вас на морзаводе? — вежливо спросил летчик.
— Да ведь тебя, Андрей, это не очень интересует, — добродушно заметил Александр Кириллович. — Изменил нашему делу! Какой бы теперь судостроитель был! С какого курса сбежал-то?
— С третьего, — засмеялся Андрей Николаевич.
— Любишь свои самолеты?
— Люблю! Без них, по правде сказать, жизни не мыслю. А знаете… Вика не любит моего призвания.
— Женщина! Поди, беспокоится, когда ты в полете. Нанервничается, пока ждет. Вот тебе и кажется, что с холодком принимает твое призвание. Сам знаешь, что ты для нее!.. Да… Дочь — медицинская сестра, зять — летчик. Вся надежда на внука.
— Хочется династию Рыбаковых продолжить? — усмехнулся Андрей Николаевич.
— Конечно. У меня и отец был судостроитель, и дед, и прадед. Как, Санди, пойдешь по кораблестроению? Можешь инженером быть, если не захочешь рабочим.
Дедушка сказал это, заранее уверенный в ответе. Но Санди, помолчав, сказал честно:
— Сам не знаю, дедушка!
— Вот так раз! Ты же вот таким клопом был и уже мастерил корабли. Неужто наскучило?
Александр Кириллович насупился.
Был он богатырского сложения, густоволос, глубоко посаженные карие глаза смотрели повелительно и смело. (Санди знал, что рабочие прозвали его деда Петр Первый. Конечно, за глаза.) Мастера любили и побаивались. Сейчас он требовательно и огорченно смотрел на внука.
— К кораблям я буду стремиться всю жизнь, — сказал Санди серьезно, — но… я иногда думаю над этим, дедушка. Неужели, строя корабли, тебе никогда не хотелось… потом, когда корабль сошел со стапеля, уйти вместе с ним? Я бы не выдержал! Строить корабль, и чтобы другие, не ты, увидели о этой палубы далекие страны, океан… Разве не манили тебя корабли с собой?
— Браво, Санди! — воскликнул отец. — Недаром ты приносишь пятерки за сочинения. Складно умеешь говорить!
— Складно-то складно, — проворчал Рыбаков, — а что толку? Он даже не понимает, что можно любить свой завод больше всего на свете. Пойми, внук, я потомственный рабочий, и мой отец, работавший на этом самом морзаводе, когда он еще принадлежал хозяину, французу, привел меня в цех посла гражданской войны. Я был на год-два постарше тебя. Правда, я уже был партизаном, мужчиной, который дрался рядом со своим отцом и старшим братом. Брат погиб в тюрьме… Белогвардейцы забили шомполами за то, что не хотел он сказать, где партизанский штаб. Мы с отцом остались живы и вернулись на заброшенный завод, чтобы восстановить его. Советской власти нужны были срочно корабли. Сорок лет я на нашем заводе. Директор, мой бывший ученик, учил его медным работам. Тогда еще не было всяких пластмасс, в дело шла медь. Я на заводе чуть не каждого знаю по имени-отчеству. Е Отечественную войну я опять ушел партизанить. После войны хотели меня выдвинуть на руководящую работу. Да разве я брошу свой завод? Как это без меня будут строить корабли? Признаться, мечтал, как приведу в цех внука. Хлопец ты хороший, совестливый, работящий, золотые руки у тебя, Санди, даром что всё делали, чтоб тебя испортить, особенно профессорша бабушка. Они дарили тебе игрушки — кораблики, я учил тебя делать их самому! Ведь научил! Твоим бригом в Доме пионеров любуется весь город. Но разве не хотелось бы тебе построить настоящий современный корабль, который не боится ни штормов, ни штилей! Гордость советского флота!
— Ага. Хотелось бы! — кивнул Санди. — Но когда мой корабль скрылся бы за горизонт, я бы, наверно, заплакал.
— Начитался! — добродушно фыркнул старый мастер. — Это мать все набивает тебе голову всякой дребеденью… Стивенсон, Жюль Верн, Грин. В жизни-то этого не бывает!
— А тебе никогда не хотелось, сын, стать летчиком? Никогда-никогда? — чем-то задетый, спросил Дружников-старший.
— Я ведь еще не выбрал профессию. Успею! — возразил Санди и чуть надулся. Пятеро взрослых — а он один на всех, — и каждый хочет, чтобы Санди шел непременно по его стопам. Не все равно, что ли, кем он будет, кем-нибудь да будет. Но, во всяком случае, выберет сам, и нечего оказывать на него давление.
В знак протеста Санди ушел к себе в нишу. Когда они жили с бабушкой и дедушкой, у Санди была отдельная комната; теперь ему сделали постель в большой нише, отделив ее занавеской. Санди взял роман Уэллса и стал читать лежа. Теперь никто не обращает внимания, лежа или сидя он читает, а так, конечно, гораздо удобнее. «Войну миров» он читал, наверно, сотый раз, но с таким же интересом, как первый.
Взрослые курили и разговаривали. Потом начали спорить, причем кричали оба, как на площади. Что-то о роли личности. Санди терпеть не мог споров. Пришлось перейти в спальню родителей и закрыть плотнее дверь. Какой интерес спорить? Все очень просто. У них в седьмом «Б» каждый год переизбирают старосту, он и зазнаться не успеет. А в девятом «А» один староста сидел с пятого класса, так настолько зазнался, что пришлось ребятам его поколотить и переизбрать. Санди ни разу еще никуда не выбирали. Он не обижается, Командовать он и не умеет и не любит. Наверно, потому и из умеет, что не любит. В классе почему-то командные должности занимают девчонки. Пусть их, если нравится! Этот год избрали старостой Ляльку Рождественскую, дочь директора. Она неплохая девчонка. Простая. Пожалуй, слишком серьезная.
